Никакого движения.
Тогда он повернул ее, и оказалось, что молния наполовину расстегнута, словно Рита пыталась выбраться из спальника, может, поняв, что с ней что-то не так, попыталась выбраться, и ей это не удалось, а он все это время мирно спал рядом с ней, мистер Скалистая Гора. Он повернул Риту, и из ее руки выпал один из пузырьков от таблеток, а глаза ее напоминали тусклые камешки, проглядывающие между полузакрытыми веками, и рот заполняла зеленая блевота, которая ее и задушила.
Должно быть, он очень долго всматривался в ее мертвое лицо. Нос к носу, а в палатке становилось все жарче, будто находились они на чердаке в послеполуденную августовскую жару, перед самой грозой. У Ларри начала пухнуть голова. Это дерьмо у нее во рту. Он не мог отвести от него глаз. В мозгу, как механический заяц на круговом собачьем треке, крутился один и тот же вопрос: И долго я спал рядом с ней после того, как она умерла? Отвратительно. О-о-о-отвратительно.
Ларри вышел из ступора и выбрался из палатки, оцарапав колени о твердую землю. Подумал, что сейчас его вырвет, вступил в борьбу с рвотным рефлексом, волевым усилием попытался его подавить – терпеть не мог блевать, – но потом подумал: А я ведь полез в палатку, чтобы ТРАХНУТЬ ее! – и все содержимое желудка мощным потоком выплеснулось наружу. Плача, он отполз от дымящейся зловонной лужи, испытывая омерзение от запаха и привкуса во рту.
Он думал о ней все утро. Ощущал облегчение от того, что она умерла, и немалое облегчение. В этом он никому бы не признался. Облегчение это подтверждало все, что говорила о нем мать, и Уэйн Стьюки, и даже та глупая телка в квартире рядом с Университетом Фордэма. Ларри Андервуд, Фордэмский эксгибиционист.
– Я не хороший парень, – произнес он и, едва эти слова слетели с губ, почувствовал себя лучше. Ему стало проще говорить правду, и не было на свете ничего более важного, чем говорить правду. Он заключил договор с самим собой, в той темной комнате подсознания, где ведут дела серые кардиналы, что позаботится о ней. Может, он не хороший парень, но он и не убийца, а то, что он сотворил в тоннеле, очень уж походило на попытку убийства. Поэтому он решил заботиться о Рите и не кричать на нее, даже если она выведет его из себя – как в тот день, когда она вцепилась в него мертвой хваткой, едва устроившись на заднем сиденье «харлея». Он дал себе слово не злиться на нее, как бы она его ни задерживала и как бы ни тупила в самых простых ситуациях. Позавчера вечером она поставила банку с горошком на угли, не пробив в крышке дырки, и он вытащил банку, закопченную и раздувшуюся, наверное, за три секунды до того, как та взорвалась бы, словно бомба, возможно, вышибив им глаза зазубренными кусочками жести. Он отчитал Риту? Нет. Не отчитал. Обратил все в шутку. То же самое с таблетками. Он полагал, что таблетки – ее дело.
Может, следовало с ней об этом поговорить. Может, она этого хотела.
– Это не долбаная групповая терапия! – воскликнул он. И она не смогла перестроиться.
Может, знала, что не сможет, с того дня в Центральном парке, когда беззаботно выстрелила в персидскую сирень из дешевого револьвера тридцать второго калибра, который мог взорваться в ее руке. Может…
– Может, дерьмо! – зло бросил Ларри. Поднес ко рту фляжку, но она оказалась пустой, так что мерзкий привкус никуда не делся. Может, таких, как она, хватало по всей стране. Грипп не оставлял в живых исключительно тех, кто отличался повышенными способностями к выживанию, с какой стати? Вполне возможно, что в этот самый момент молодой человек в прекрасной физической форме, невосприимчивый к «супергриппу», умирал от тонзиллита. Как сказал бы Хенни Янгман[104]: «Эй, друзья, я знаю таких миллион».
Ларри сидел на вымощенной смотровой площадке рядом с шоссе. С нее открывался захватывающий вид на уходящий к Нью-Йорку Вермонт, залитый солнцем, чуть подернутый утренней дымкой. Согласно надписи на щите-указателе, дальность обзора составляла двенадцать миль. Но Ларри полагал, что двенадцать миль – не предел. В ясный день можно увидеть и край земли. Дальний конец площадки огораживала стенка из скрепленных цементным раствором камней высотой по колено. Об нее кто-то разбил несколько бутылок из-под пива «Будвайзер». Там же валялся и использованный презерватив. Ларри предположил, что старшеклассники раньше приходили сюда в сумерках, чтобы понаблюдать, как в городе зажигаются огни. Сначала их это возбуждало, потом они трахались. БГС, так они это называли: большой группен-секс.
Но почему ему было так муторно? Он же говорил правду, верно? Да. И худшее в этой правде состояло в том, что он испытывал облегчение, правильно? Потому что освободился от камня на шее?
Нет, худшее в том, что он теперь один. Совсем один.
Банально, но справедливо. Ему хотелось, чтобы кто-то еще любовался вместе с ним этим видом, чтобы кто-то еще повернулся к нему и незамысловато пошутил: «В ясный день можно увидеть и край земли». Но его единственная спутница лежала в палатке, и ее рот заполняла рвота, а сама она окоченела и притягивала мух.
Ларри положил голову на колени и закрыл глаза. Сказал себе, что не будет плакать. Плакать он терпеть не мог, почти так же, как блевать.
В итоге он струсил. Не смог заставить себя похоронить Риту. Привлекал на помощь самые противные мысли: червей и насекомых, лесных сурков, которые учуют ее и придут, чтобы отведать. Признавал, что поступает безобразно: один человек бросает другого, как обертку от шоколадного батончика или банку из-под пепси. Но все эти доводы не имели прямого отношения к необходимости похоронить Риту и, по правде говоря (а теперь он говорил правду, так?), тянули только на дешевую отговорку. Он еще мог убедить себя спуститься в Беннингтон, вломиться в неизменно-популярный магазин скобяных товаров, взять неизменно-популярную лопату и ей в пару неизменно-популярную кирку; он даже мог убедить себя подняться наверх, где царил покой и откуда открывался прекрасный вид, и вырыть неизменно-популярную могилу рядом с неизменно-популярным щитом-указателем, на котором говорилось о двенадцатимильном обзоре. Но снова залезть в палатку (запах в которой теперь наверняка напоминал запах в туалетной кабинке около Первого проезда в Центральном парке, где неизменно-популярный темный леденец обосновался на веки вечные), полностью расстегнуть молнию, высвободить окоченевшее тело, взяв под руки, оттащить к яме, сбросить в нее и забросать землей, наблюдая, как та падает на белые ноги со вздувшимися варикозными венами и застревает в волосах…
«Ох-ох, дружище, думаю, я пас. Если создается ощущение, что я труслив, как курица, пожалуй, так оно и есть. Куд-кудах, куд-кудах».
Он вернулся к палатке и откинул полог. Нашел длинную палку. Набрал полную грудь свежего воздуха, задержал дыхание и с помощью палки вытащил ботинки. Сел на упавшее дерево и надел их.
Палаточный запах остался на его одежде.
– Черт, – прошептал он.
Он видел Риту – верхняя половина тела находилась вне мешка, ее окоченевшие пальцы сомкнулись вокруг пузырька, который давно уже из них выпал. Полузакрытые глаза, казалось, обвиняюще смотрели на него. Он вновь подумал о тоннеле, о ходячих мертвецах, которые ему там привиделись. Быстро воспользовался палкой, для того чтобы вернуть на место откинутый полог.
Но ее запах оставался на нем.
Поэтому первую остановку он все-таки сделал в Беннингтоне и в магазине мужской одежды разделся догола и надел все новое. Взял три комплекта нижнего белья и четыре пары носков. Даже подобрал новые высокие ботинки. Оглядывая себя в трехстворчатое зеркало, видел за спиной пустой магазин и «харлей», беспечно оставленный у бордюра.
– Клевый прикид, – пробормотал он. – Смотрится здорово.
Но некому было восхититься его вкусом.
Он вышел из магазина и завел «харлей». Вроде бы следовало остановиться у магазина спортивных товаров и подобрать новую палатку и спальный мешок, однако в тот момент ему больше всего хотелось выбраться из Беннингтона. Нужный магазин он мог найти и в другом городке.
На выезде из города он оглянулся и увидел высоко, по другую его сторону, смотровую площадку, но не палатку. Это было к лучшему, потому что…
Взгляд Ларри вернулся к дороге, и от ужаса сердце чуть не выпрыгнуло у него из груди. Пикап «интернэшнл-харвестер» с прицепом для перевозки лошадей резко ушел в сторону, чтобы избежать столкновения с другим автомобилем, и прицеп перевернулся. А он, Ларри, ехал прямиком в этот прицеп, потому что не смотрел на дорогу.
Он резко вывернул руль вправо, его правый ботинок чиркнул по асфальту, и ему почти удалось избежать столкновения. Но левая подножка зацепила задний бампер прицепа и выдернула мотоцикл из-под Ларри. Он с грохотом приземлился на обочину шоссе. Двигатель «харлея» за его спиной поработал еще несколько секунд, потом заглох.
– Ты как? – громко спросил Ларри.
Слава Богу, скорость не превышала двадцати миль в час. Слава Богу, Рита не сидела на заднем сиденье, иначе она бы сейчас билась в истерике. Разумеется, будь Рита с ним, он бы не оглядывался, а ЗБД – занимался бы делом, для тех, кто не понял.
– Все в порядке, – так же громко ответил он себе, хотя еще не был в этом уверен. Сел. Тишина навалилась на него – иногда он буквально чувствовал ее давление. Было так тихо, что человек мог сойти с ума, просто подумав об этом. В такие моменты он бы порадовался даже рыданиям Риты. Перед глазами вдруг заплясали яркие огоньки, и Ларри испугался, что сейчас лишится чувств. Я получил тяжелую травму, подумал он. Через минуту, когда пройдет шок, я это почувствую. Почувствую, что сильно порезался или что-то в этом роде, и кто наложит мне жгут?
Но угроза обморока миновала, Ларри решил, что, судя по всему, легко отделался. Ободрал обе ладони, и на его новых брюках, на правом колене, появилась дыра – колено он тоже ободрал, – но речь шла о царапинах, сущей ерунде. Любой мог свалиться с мотоцикла, такое хоть раз случается с каждым мотоциклистом.