Мало-помалу он приноровился ехать, держась за руль только одной рукой, и обнаружил, что достаточно быстро продвигается к цели. Холмы уступили место гладкой, как стол, равнине, и велосипед развивал немалую скорость. Он крутил и крутил педали, несмотря на ожог и легкое головокружение, вызванное морфином. Выпивал галлоны воды и много ел. Размышлял над словами темного человека: Я высоко вознесу тебя. Ты – тот, кто мне нужен. Как радовали его эти слова: кому он был нужен до этого? Они снова и снова звучали в его голове, когда он крутил педали под горячим солнцем Среднего Запада. В какой-то момент он начал напевать себе под нос мелодию песни «По дороге в ночной клуб». Потом придумал слова («Си-а-бола, Си-а-бола, ба-бабах, ба-бабах, бах!»). Тогда он еще не был таким безумным, но дело к этому шло.
Восьмого июля, когда Ник Эндрос и Том Каллен увидели пасущихся бизонов в округе Команчи, штат Канзас, Мусорный Бак пересек Миссисипи в Куод-Ситиз – Давенпорте, Рок-Айленде, Беттендорфе и Молине – и въехал в Айову.
Четырнадцатого июля, когда Ларри Андервуд проснулся около большого белого дома в восточной части Нью-Хэмпшира, Мусорник пересек Миссури к северу от Каунсел-Блаффс и въехал в Небраску. Пусть и немного, но он уже мог пользоваться левой рукой, накачал мышцы ног и прибавлял скорость, потому что чувствовал, что должен спешить, очень спешить.
Именно к западу от Миссури Мусорник впервые заподозрил, что Бог хочет встать между ним и его целью. Что-то было не так с Небраской, очень даже не так. Что-то вызывало у него страх. Выглядела Небраска, как Айова… но была другой. Раньше темный человек приходил к нему во снах каждую ночь, однако стоило Мусорнику попасть в Небраску, как он исчез.
Зато ему начала сниться старая женщина. В этих снах он лежал на животе посреди кукурузного поля, буквально парализованный ненавистью и страхом. Было ясное утро. Он слышал, как каркают многочисленные вороны. Перед ним стояла стена широких кукурузных листьев, похожих на наконечники копий. Не желая этого, но не в силах остановить движения рук, он раздвигал листья и всматривался в зазор между ними. Видел старый дом на поляне. Дом стоял то ли на бетонных блоках, то ли на домкратах, то ли еще на чем-то. Рядом росла яблоня, к одной ветке крепились качели из автомобильной покрышки. На крыльце сидела чернокожая старуха, играла на гитаре и пела какую-то старую церковную песню. Песни менялись от сна ко сну, но Мусорный Бак знал их все, потому что когда-то жил в одном доме с женщиной, матерью мальчика, которого звали Дональд Мервин Элберт, и эта женщина пела те же песни, пока прибиралась по дому или хлопотала на кухне.
Эти сны были кошмарными, и не только потому, что в конце каждого случалось нечто невероятно ужасное. Поначалу создавалось ощущение, что в этих снах нет ничего пугающего. Кукуруза? Синее небо? Старуха? Качели? Что тут страшного? Старухи не бросаются камнями и не насмехаются, особенно старухи, которые поют прославляющие Иисуса песни вроде «В это великое утро» или «До встречи, мой Владыка, до встречи». Камнями бросались карли йитсы этого мира.
Но задолго до того, как сон заканчивался, страх парализовал Мусорного Бака, будто перед собой он видел не старуху, а какой-то тайный, едва скрываемый свет, который в любое мгновение мог вспыхнуть вокруг нее, окружив сиянием. В сравнении с этим светом пылающие нефтяные резервуары Гэри выглядели свечами на ветру, свет был бы столь ярким, что сразу выжег бы ему глаза. Именно в этой части сна Мусорный Бак думал: Пожалуйста, уведи меня от нее, я не хочу оставаться рядом с ней, пожалуйста, ну пожалуйста, выведи меня из Небраски.
Потом песня, которую она пела, резко обрывалась на полуноте. Она смотрела на то место, откуда он подсматривал за ней через крохотную щель в ширме из листьев. Ее лицо покрывали морщины, сквозь поредевшие волосы просвечивал коричневый череп, но глаза сверкали, как бриллианты, наполненные светом, которого он боялся.
Старым, надтреснутым, но сильным голосом она выкрикивала: Ласки в кукурузе! – и он чувствовал происходящие с ним изменения, а посмотрев вниз, видел, что превратился в ласку, коричнево-черного крадущегося зверька, покрытого шерстью, с длинным и острым носом, с черными глазами-бусинками, с лапами, заканчивающимися коготками. Он стал лаской, трусливым ночным зверьком, охотящимся на слабых и малых.
Тут он начинал кричать и, вероятно, просыпался от собственного крика, весь в поту и с выпученными глазами. Руки тут же принимались ощупывать тело, чтобы проверить, все ли человеческие части на месте. В конце этого панического осмотра он хватался за голову, чтобы убедиться, что она по-прежнему человеческая, а не длинная, и гладкая, и обтекаемая, покрытая шерстью и по форме напоминающая пулю.
Четыреста миль по Небраске он проехал за три дня, подгоняемый ужасом, который не отпускал его ни на минуту. Границу с Колорадо пересек неподалеку от Джулсберга, и страшный сон начал таять, тускнеть.
(Что же касается матушки Абагейл, то она проснулась ночью пятнадцатого июля – вскоре после того как Мусорный Бак проехал чуть севернее Хемингфорд-Хоума – от жуткого холода и смешанного чувства жалости и страха. Кого или что она жалела, так и осталось для нее тайной. Она подумала, что ей, возможно, приснился правнук Эндерс, который в шесть лет погиб на охоте в результате несчастного случая.)
Восемнадцатого июля к юго-западу от Стерлинга, штат Колорадо, не доезжая до Браша, Мусорный Бак встретил Малыша.
Мусорник проснулся, когда начали опускаться сумерки. Несмотря на одежду, которой он занавесил стекла, в «мерседесе» царила жара. Горло напоминало пересохший колодец, стенки которого ошкурили наждачной бумагой. В висках пульсировала боль. Он высунул язык и коснулся его пальцем. На ощупь язык не отличался от высохшей ветки. Садясь, он положил руку на рулевое колесо «мерседеса» – и отдернул ладонь, зашипев от боли, так оно раскалилось. Прежде чем повернуть ручку двери, пришлось обернуть ее подолом рубашки. Он подумал, что сможет выйти из кабины, но переоценил свои силы и недооценил обезвоживание, которое к тому августовскому вечеру зашло слишком, слишком далеко. Ноги его подогнулись, и он упал на дорогу, тоже горячую. Постанывая, добрался до тени «мерседеса», напоминая хромого ворона. Сел, свесив голову и руки между согнутых колен, дыхание с хрипами вырывалось из его груди. Он тупо смотрел на два трупа, которые выкинул из «мерседеса». На женщину с браслетами на иссохших руках, на мужчину с гривой седых волос над мумифицированным обезьяньим лицом.
Мусорный Бак понимал, что должен попасть в Сиболу до восхода солнца. Иначе он умрет… почти добравшись до цели! Конечно же, темный человек не мог быть таким жестоким… конечно же, не мог!
– Я готов отдать за тебя жизнь, – прошептал Мусорный Бак. Когда солнце зашло за зубчатую линию гор, он поднялся на ноги и зашагал к башням, минаретам и улицам Сиболы, где вновь начали вспыхивать островки света.
Дневная жара сменилась холодом ночной пустыни, и он обнаружил, что может идти быстрее. Его расползшиеся, перевязанные веревкой кеды шлепали по асфальту автострады номер 15. Он упорно брел вперед, наклоненная голова напоминала цветок засыхающего подсолнечника, и не увидел зеленый светоотражающий указатель «ЛАС-ВЕГАС 30», мимо которого прошел.
Он думал о Малыше. По-хорошему, Малыш сейчас вполне мог быть с ним. Они могли ехать в Сиболу на его «дьюсе» – купе, и треск выхлопа разносился бы по пустыне. Но Малыш показал себя недостойным такой чести, и Мусорника отправили в пустыню в одиночку.
Его ноги отрывались от асфальта и опускались на него.
– Си-а-бола! – хрипел он. – Ба-бабах, ба-бабах, бах!
Около полуночи он упал на обочину и забылся тревожным сном. Расстояние до города заметно сократилось.
Он мог до него дойти.
Не сомневался, что дойдет.
Он услышал Малыша задолго до того, как увидел. Разрывая тишину дня, с востока по шоссе номер 34, по стороны города Юмы, штат Колорадо, на него накатывал нарастающий трескучий рев двигателя без глушителя. Поначалу он хотел спрятаться, как прятался от нескольких выживших, которых видел после ухода из Гэри. Но на этот раз что-то заставило его остаться. Он съехал на обочину и застыл, поставив ноги на землю. Оглянулся, ожидая появления источника этого шума.
Рев усиливался, солнце уже отражалось от хрома и от (ОГНЯ?) чего-то яркого и оранжевого.
Водитель увидел его. Сбросил скорость в пулеметной очереди обратных вспышек. Резина «Гудиер» оставила на асфальте горячие черные полосы. Потом рядом с ним остановился автомобиль, двигатель которого на холостых оборотах не урчал, а хрипел, как смертельно опасный дикий зверь, который, возможно, не поддавался приручению, и водитель уже вылезал из кабины. Но поначалу Мусорный Бак не мог оторвать глаз от автомобиля. Он разбирался в автомобилях, любил автомобили, пусть и не получил даже ученические водительские права. Он видел перед собой красотку, над которой кто-то работал долгие годы, вложив тысячи долларов, из тех, что можно встретить только на шоу необычных автомобилей, результат любви и тяжелого труда.
Это был «дьюс» – купе, «форд» тысяча девятьсот тридцать второго года, но владелец не ограничился тем, чтобы с доскональной точностью восстановить его в первозданном виде. Он пошел дальше, превратив этот старинный автомобиль в пародию на все американские автомобили: сверкающее научно-фантастическое средство передвижения с нарисованными языками пламени, вырывающимися из выхлопных труб. В желтую краску кузова что-то добавили для блеска. Хромированные отводные трубы, протянувшиеся вдоль бортов, яростно отражали солнце. Лобовое стекло было выпуклым и многослойным. На задних колесах стояли здоровенные шины «Гудиер уайд овал»; чтобы их разместить, пришлось подрезать крылья. На капоте странным агрегатом красовался нагнетатель. Из крыши выпирал стальной аэродинамический рассекатель «акулий плавник», черный, с красным