Сью. Ух ты! Какое коварство, Фрэн.
Фрэн. Да… есть немного.
Глен. Мы опять скатываемся к обсуждению комитетской морали, и хотя я уверен, что тема эта обладает неиссякаемой притягательностью, мне бы хотелось, чтобы мы положили ее под сукно на несколько ближайших месяцев. Я думаю, мы просто должны сойтись на том, что работаем на благо Свободной зоны, и больше к этому не возвращаться.
Ральф. Судя по голосу, ты немного злишься, Глен.
Глен. Я немного злюсь. Признаю. Сам факт, что мы провели столько времени в беспрестанных тревогах по этому поводу, с большой степенью достоверности дает понять, что творится в наших сердцах.
Стью. Дорога в ад вымощена…
Глен. Благими намерениями, да, и поскольку мы все так волнуемся из-за наших намерений, мы, конечно же, уже на автостраде, ведущей к небесам.
Потом Глен добавил, что хотел обратиться к комитету на предмет разведчиков или шпионов, как ни назови, но вместо этого вносит предложение перенести обсуждение этого вопроса на девятнадцатое. Стью спросил его – почему?
Глен. Потому что девятнадцатого здесь могут оказаться не все. Кого-то могут не выбрать. Это маловероятно, но в действительности никто не знает, как поведет себя большая группа людей, собравшись в одном месте. И мы должны быть предельно осторожны.
Последовала долгая пауза. После чего комитет проголосовал, 7–0, провести следующее заседание девятнадцатого – уже в качестве постоянного комитета – и обсудить вопрос о разведчиках… или шпионах… как ни назови.
Стью попросил слова, чтобы коснуться еще одного вопроса, связанного с матушкой Абагейл.
Стью. Как вы знаете, она ушла по каким-то своим причинам. В записке говорится, что она «должна на некоторое время уйти», и это достаточно неопределенно, а вернется, «как только будет на то воля Божья», что тоже не ободряет. Мы ищем ее три дня, но пока не обнаружили никаких следов. Мы не собираемся тащить ее назад насильно, но если она лежит где-нибудь со сломанной ногой или без сознания, это совсем другое дело. Отчасти проблема в том, что у нас недостаточно людей, чтобы обыскать всю территорию. Из-за этого же медленно идет работа на электростанции. Нет никакой организации. И я прошу разрешения внести вопрос о постоянной поисковой группе в повестку общего собрания, которое намечено на завтра, а также вопрос о создании группы ремонтников на электростанции и похоронной команды. И я бы хотел поставить руководителем поисковиков Гарольда Лаудера, потому что это изначально его идея.
Глен отметил, что, по его мнению, по прошествии недели ждать каких-то хороших новостей от поисковиков не придется. В конце концов, разыскиваемой даме сто восемь лет. Комитет с этим согласился, а потом проголосовал, 7–0, за предложение Стью. Для очистки совести должна отметить, что несколько человек выразили сомнение в необходимости ставить Гарольда Лаудера во главе поисковой группы… но, как отметил Стью, идею первым высказал он, а потому, откажи мы ему в ее реализации, это напоминало бы оскорбление.
Ник. Я снимаю возражения насчет Гарольда, но мое отношение к нему не меняется. Мне он просто не нравится.
Ральф Брентнер попросил Стью или Глена написать ему пункт о поисковой группе, чтобы он смог добавить его к повестке дня, которую собирался напечатать этим вечером на мимеографе. Стью ответил, что все сделает.
Ларри Андервуд предложил на этом закрыть заседание. Ральф его поддержал, а комитет проголосовал, 7–0.
Следующим вечером на собрание пришли едва ли не все, кто успел добраться до Боулдера, и Ларри Андервуд впервые – а он пробыл в Зоне только неделю – осознал, каким большим становится их сообщество. Одно дело видеть людей на улицах, обычно в одиночку или парами, и совсем другое – лицезреть их собравшимися в одном месте, в конференц-зале «Чатокуа-холл». Не осталось ни одного свободного кресла, люди сидели в проходах или стояли в конце зала. Вели себя на удивление тихо, шептались, не повышая голоса. И впервые с приезда Ларри в Боулдер дождь лил весь день, мелкий и теплый, скорее обволакивавший туманом, чем мочивший. Даже когда общее число собравшихся приблизилось к шести сотням, до ушей долетал мягкий стук дождя по крыше. А в зале самым громким звуком было шуршание бумаги: люди брали с поставленных по обе стороны входной двери карточных столиков распечатанные на мимеографе программки собрания с намеченной повесткой дня.
Повестка предлагалась следующая:
Повестка дня общего собрания
18 августа 1990 г.
1. Выяснить, согласится ли Свободная зона огласить и ратифицировать Конституцию Соединенных Штатов Америки.
2. Выяснить, согласится ли Свободная зона огласить и ратифицировать Билль о правах, прилагаемый к Конституции Соединенных Штатов Америки.
3. Выяснить, согласится ли Свободная зона выдвинуть и избрать управляющий комитет в составе семи представителей Свободной зоны.
4. Выяснить, согласится ли Свободная зона наделить матушку Абагейл правом вето по всем вопросам, согласованным представителями Свободной зоны.
5. Выяснить, одобрит ли Свободная зона создание похоронной команды как минимум из двадцати человек для достойного предания земле жертв эпидемии «супергриппа» в Боулдере.
6. Выяснить, одобрит ли Свободная зона создание энергетической команды как минимум из шестидесяти человек для восстановления подачи электричества до наступления холодов.
7. Выяснить, одобрит ли Свободная зона создание поисковой команды как минимум из пятнадцати человек для возможного установления местонахождения матушки Абагейл.
Ларри обнаружил, что нервно складывает листок с повесткой дня, которую он выучил чуть ли не наизусть, в бумажный самолетик. Участие в работе организационного комитета казалось этаким развлечением, игрой: дети, изображающие парламентские процедуры в чьей-нибудь гостиной, сидящие кружком, пьющие колу, угощающиеся пирогом, испеченным Фрэнни, разговаривающие о всяком и разном. Даже обсуждение засылки шпионов на ту сторону гор, прямо в логово темного человека, казалось игрой, поскольку он сам представить себе не мог, что отправится на выполнение подобной миссии. Надо окончательно свихнуться, чтобы решиться встретиться лицом к лицу с этим живым кошмаром. Но на закрытых совещаниях, в комнате, мягко освещенной лампами Коулмана, эти планы казались вполне уместными. А если Судью, или Дейну Джергенс, или Тома Каллена и поймают, на закрытых совещаниях создавалось ощущение, что это не так уж важно, будто потерять ладью или королеву в шахматной партии.
Но теперь, сидя в большущем зале, с Люси по одну руку и Лео по другую (он целый день не видел Надин, и Лео вроде бы не знал, где она находится; «Ушла…» – такой безразличный ответ получил Ларри на свой вопрос), Ларри наконец-то осознал, что происходит, и почувствовал, как внутри все затрепыхалось. Никакая это не игра. Здесь собралось пятьсот восемьдесят человек, и большинство из них даже не подозревали, что Ларри Андервуд – никакой не хороший парень, не знали о том, что первый человек, о котором Ларри попытался позаботиться после эпидемии «супергриппа», умер от передозировки лекарств.
На ладонях выступил холодный пот. Руки все пытались сложить самолетик из листка с повесткой дня, но Ларри их остановил. Люси взяла одну его руку, сжала, улыбнулась ему. Он смог ответить только подобием гримасы – и услышал голос матери: Бог оставил у себя часть твоей души, Ларри.
От этой мысли его охватила паника. Можно ли дать задний ход – или все зашло слишком далеко? Он не хотел взваливать на себя эту ношу. На закрытом заседании он уже внес предложение отправить Судью Ферриса на верную смерть. Если его не выберут и в постоянный комитет войдет кто-то еще, им придется проводить новое голосование по Судье, так? Разумеется, придется. И они могут проголосовать за кого-то еще. «Когда Лори Констебл выдвинет мою кандидатуру, я встану и скажу, что отказываюсь, – решил Ларри. – Конечно же, никто не сможет заставить меня, так? Нет, если я скажу, что не хочу. И кому, вашу мать, нужно взваливать на себя такое?»
Уэйн Стьюки давным-давно сказал ему на берегу: …У тебя есть характер. И есть что-то еще… вроде способности грызть жесть.
– У тебя все получится, – шепнула ему на ухо Люси.
Он подпрыгнул.
– Что?
– Я сказала, у тебя все получится. Правда, Лео?
– Да, да, – покивал Лео. Глаза мальчика не отрывались от заполненного зала, словно никак не могли поверить в его огромность. – Отлично.
«Ты не понимаешь, тупоголовая баба, – думал Ларри. – Ты держишь меня за руку и не понимаешь, что я могу принять плохое решение, которое приведет к смерти вас обоих. Я уже проголосовал за убийство Судьи Ферриса, а именно он поддержит мое гребаное выдвижение. Какую же я заварил кашу!..» Бессвязный звук сорвался с его губ.
– Ты что-то сказал? – спросила Люси.
– Нет.
А Стью уже шел по сцене к трибуне, в красном свитере и синих джинсах, таких ярких в режущем глаза свете аварийных ламп, подключенных к автономному генератору «Хонда», который Брэд Китчнер с помощниками привезли с электростанции. Где-то в середине зала раздались аплодисменты, Ларри не мог сказать, где именно, но циничная его часть нисколько не сомневалась, что инициировал их Глен Бейтман, местный эксперт по искусству управления толпой. В любом случае кто и где захлопал первым, значения не имело. Отдельные хлопки тут же переросли в громовую овацию. На сцене Стью остановился у кафедры, на его лице было написано полнейшее изумление. К аплодисментам присоединились крики и пронзительный свист.
Потом люди вскочили на ноги, а аплодисменты теперь напоминали грохот сильнейшего ливня по крыше. Звучали крики:
– Браво! Браво!
Стью поднял руки, но это не помогло. Пожалуй, все принялись бить в ладоши еще сильнее. Ларри искоса глянул на Люси и увидел, что она яростно аплодирует, не отрывая глаз от Стью, а ее губы, пусть и дрожащие, разошлись в торжествующей улыбке. И она плакала. По другую сторону от Ларри Лео тоже аплодировал, снова и снова сводя ладони с такой силой, что Ларри испугался, как бы они не отвалились при очередном ударе друг о друга. Вне себя от радости, Лео, похоже, забыл все те слова, которые сумел вернуть с невероятным трудом. Так иной раз бывает с людьми, которые учат английский как второй язык. Мальчик мог только громко, с восторгом ухать.