– Спасибо, Чак. – На пороге шатра Муни обернулся, ему понравился этот парень. – По дороге я обогнал лесовоз, так что не заскучаете.
– Поставлю еще сосисок, – благодарно кивнул хозяин.
– Удачи, – сунув под мышку пакет с покупками, Муни надел темные очки, выходя на солнце. – Двину обратно, заскочу похвастаться уловом!
– Счастливой охоты, Френк! – Индеец поднял руку ладонью вверх, словно благословляя, и совсем тихо добавил: – Мы встретимся намного раньше, чем тебе кажется, друг.
Отойдя от вигвама, Муни задрал голову и посмотрел в глубокое синее небо. Неужели с погодой действительно повезет? Хорошо бы. Вокруг шелестели ветвями сосны, раскачиваемые на теплом ветру. Мужчина шмыгнул носом, словно гончий пес шумно вдыхая воздух. Пахло хвоей и отпуском. Начало наклевывалось лучше некуда. Не сглазить бы. Забравшись в машину, он посмотрел на прямое как стрела дорожное полотно, спускавшееся в лесистую долину. Вдалеке удаляющейся точкой маячил велосипедист. Может, плюнуть да подсобить парню, снова подумал жующий Френк. Нагибается почем зря.
– Рубичо, твою мать, – крякнул он, не заметив, как в один присест проглотил первый бутерброд. – Черт, а вкусно.
Расправившись с легким, но оказавшимся очень сытным перекусом, Муни еще раз обвел ручкой на карте место ловли, указанное Чаком, и посмотрел через лобовое стекло на телефон на столбе.
– Да пошла ты, – наконец пробормотал он, хотя Чак и дал ему на сдачу немного мелочи, которой с лихвой хватило бы позвонить.
Муни включил радио, в котором взревел «Led Zeppelin», и погнал свой родстер вперед. Местность снова стала уединенной, в этих краях природа пока еще уверенно отстаивала свое.
По пути асфальтовое полотно никуда не ответвлялось и не сворачивало, за исключением «бензоколонки» братьев Фарелли, больше напоминавшей облюбованную бомжами помойку. И только добравшись до городка на берегу великолепного, живописного озера, погруженный в навеянные сытостью беззаботные мысли, Муни запоздало сообразил, что больше не встретил на дороге одинокого велосипедиста.
Он тоже любил одиночество. Он лелеял его и боготворил. Одиночество было его главным союзником и компаньоном в собственном мирке, в котором он был сам себе хозяин и господин. Он никого не слушался, кроме внутреннего голоса, который тоже считал своим. Хотя бывали моменты, когда ему казалось, что с ним разговаривает и отдает приказы кто-то потусторонний. Другой. И тогда человек испытывал тоскливый атавистический ужас, ощущая, как он мурашками липко бежит по спине. Другого можно было прогнать или заставить уйти, только принеся ему жертву, что он с методичностью делал, добровольно надевая на себя хламиду жреца. И с каждым новым разом зверь внутри него становился все прожорливее и голоднее. И все труднее становилось с ним совладать. Когда-нибудь тонкая цепочка, державшая зверя на привязи, не выдержит и порвется, и тогда. Что тогда… Может, она уже порвалась, с жалобным звоном рассыпавшись на многочисленные орошенные кровью звенья?
Когда ты одинок, ты автоматически становишься центром вселенной, замыкая все на себя. Толпа убивала личность, человеческую индивидуальность лишая ее тех замечательных и неповторимых оттенков, присущих каждому по отдельности. Словно всевозможные разноцветные краски выдавливали и перемешивали до безликой однородной массы в большом котле. Ему это не нравилось. Это было неправильно.
Яму на этот раз пришлось заготавливать дольше обычного. Грунт в этой части леса состоял в основном из глины с примесью торфа и был изрядно подмочен подземными ручьями, со всех сторон в изобилии питавшими озеро. Так что пока добирался до положенных шести футов, разрыхлив дно и как следует укрепив стенки, пришлось изрядно попотеть и вдобавок вымазаться. А все из-за лопоухого полудурка в хозяйственном магазине, и какого рожна он докопался, какая именно ему нужна лопата. Садовая или для строительных работ? Как будто не знает, для чего они нужны – землю копать, что же еще? Ну, в некоторых случаях и рубить. Острое могучее лезвие с одинаковой легкостью может разрезать как клубни картошки, так кое-что и потверже. Детские кости, например. В результате пришлось спешно менять место охоты, правда, не слишком далеко от насиженных прошлых угодий. Ничего, через пару недель он снова вернется туда, а может, заодно и проучит того недотепу, чтобы в следующий раз не болтал лишнего. Но об этом он подумает потом. Не сейчас. Сейчас у него есть более важное дело. Его дар, его призвание. Его… миссия.
Маленький бельчонок,
Пора тебе в кровать…
И считалка почти сложилась. Отлично! Все у него сегодня складывалось как по нотам. Дети обожают считалки. Веселые и беззаботные. Как они сами. Перехватив лопату, одинокий человек в чаще леса снова принялся копать. Работа заняла несколько изнурительных часов, наполненных машинальными движениями, зависящими лишь от терпения и работы мышц рук. К вечеру начало накрапывать. Тревожно зашелестели под тяжелыми каплями ветви деревьев над головой. Это хорошо. Это же просто великолепно! Само провидение было на его стороне и поможет смыть следы грунтовой ржи, в которой он перемазался, пока выбирался из ямы после того, как разровнял дно. Где-то гулко просвиристела пичуга. Скинув на землю куртку, вооруженный лопатой мужчина посреди дремучей лесной чащи с новыми силами принялся за работу. Ему было не привыкать. О да. Он и на этот раз завершит начатое. Все как задумал, все пройдет словно по нотам. Только в данном случае он был и композитором, и дирижером, и музыкантом в одном лице. Осталось только сыграть.
Могила вышла идеально ровной и глубокой настолько, что в сгущающихся сумерках, даже как следует присмотревшись, нельзя было различить дна – только черный прямоугольный проем полтора на два с половиной метра, зияющий, словно распахнутая дверь, ведущая в неизведанное. В преисподнюю, а может быть, в рай? Он никогда не был особо религиозен. Сейчас свежевырытая могила напоминала ему скорее пустую коробку, которую предстояло наполнить. Положить в нее хорошую прекрасную куколку, с румяными щечками и золотистыми волосками, и аккуратно упаковать. Бережно и деловито. Аккуратно взять на руки нежное юное тело, прижать к груди, расправить складочки ее платья… Скоро она будет с ним. Его счастье, его муза, его куколка.
Его… бельчонок.
Кто-то там, кто-то там,
Я тебе орешек дам,
Парам-пам-пам…
Пару дней назад он снова видел ее, когда она вместе с родителями отправилась к берегу озера на пикник. Светловолосое большеглазое чудо, с упрямо вздернутым носиком, лет 12–13. С только начавшей формироваться фигуркой, но уже обозначенной грудью под острыми ключицами и шустрыми загорелыми ножками, срезанными воздушным лоскутком ситцевого платья в крупный горошек. Притаившись в густых зарослях орешника, он с замиранием сердца следил, как он купалась недалеко от берега. Порхающее, словно бабочка, воздушное воплощение чистоты и невинности, навязчиво преследующее его каждую ночь. Стиснув древко лопаты, мужчина сглотнул, ощутив внезапный прилив острого сексуального возбуждения. И издал нервный короткий смешок, больше походивший на всхлип изголодавшегося по пище животного.
Его… бельчонок. О да, только его.
Терпение, друг, терпение. Он потер друг о друга шершавые, натруженные работой ладони и ласково погладил древко лопаты, вонзенной в кучу грунта. В темноте куча походила на большой муравейник, в котором деловито копошились жирные дождевые черви.
– Терпение, друзья, – пробормотал он, отчищая лезвие лопаты листьями папоротника и убирая ее в рюкзак. – Скоро наедитесь.
Он хорошо потрудился, и могила вышла просто отличной! Любо-дорого посмотреть!
Осталось только ее наполнить, но и за этим дело не станет. Человек посмотрел на несколько 50-литровых деревянных ящиков из-под картошки, сложенных под кустом ежевики, по другую сторону ямы. Скоро, куколка. Скоро. Папочка идет к тебе.
Сегодня же вечером.
Еще раз придирчиво оглядев плоды своего труда, надев куртку и подхватив рюкзак, человек растворился в волнующейся лесной чаще, укутанной пеленой усиливающегося дождя, через который призрачно донеслись сбивчивые строчки придумываемой на ходу считалки.
Маленький бельчонок,
Пора тебе в кровать,
Завтра день ведь долог,
И нужно отдыхать…
Глава 2
Одинок и столь великодушен,
А маска враждебности так притягательна…
Иногда происходят нападения,
И тем, кто пришел покорять,
Нужна сила.
Но боль накапливается.
Все еще довожу его до слез,
Сохраняя чувство юмора.
Френк никогда не был суеверным, но даже ему пришлось с неохотой признать, что где-то он все-таки сглазил. Неприятности начались именно с того, что в первый же свой заход он где-то умудрился проколоть лодку. Матеря полоскавшийся в воде резиновый ком, прилично нахлебавшийся Муни брел к мелководью, вспоминая предложение Чака насчет аренды лодки. Нет уж, его просто так не возьмешь. Но когда через полчаса бесплодных усилий, сопровождаемых отборной бранью, стало очевидно, что лодке конец, Френку пришлось признать, что он поторопился с зароками. Хорошо еще удочку не утопил. Черт! А ведь руки у него никогда не росли из задницы!
– Да что с тобой, парень, – удивленно пробормотал Муни, жуя бутерброд с ветчиной и оглядывая следы проигранного побоища с лодкой, раскиданные на берегу. – Все ведь так неплохо начиналось.
– Эй, мистер! У вас нету проволоки?
Продолжая жевать, сидящий на песке Френк повернулся на голос. На тропинке возле его машины топталась троица детей, двое долговязых белобрысых мальчишек, лет девяти-десяти, и один чуть поменьше, тянущий за собой веревку с тележкой, доверху наполненной чем-то сушеным, похожим на торф. На его голове была перепачканная травой панамка, с которой подмигивал ковбой Лаки Люк, в волосах остальных торчали черные вороньи перья, у одного из которых был некрасиво отломан кончик.