Мысли прерывает стук в дверь. Картер отпускает мою руку, поднимается с кровати и отправляется открывать. По ту сторону оказывается Ники и незнакомый мне мужчина лет пятидесяти. Видимо, это и есть доктор Харпер. Судя по хмурому выражению его лица, мужчина не очень доволен тому факту, что его вытащили из постели. А по раздраженному виду Ники не сложно догадаться, что того уже отчитали по полной программе.
Если бы не серьезное выражение стремительно надвигающегося на меня доктора, я бы не сдержалась и рассмеялась.
– О чем ты только думала, милочка? – гневно восклицает он, нависая надо мной.
Пытаюсь подняться, но разъяренный врач хватает меня за плечо и усаживает обратно. Ошарашенно смотрю на него. Милочка? Кто вообще так говорит?
– Да я… – начинаю я.
– Да я, – передразнивает он меня с негодованием. – Да ты должна лежать и не дергаться! Зря я что ли трудился над спасением твоей жизни? Вот и именно! Никакой благодарности!
Обескураженно смотрю на Картера, который стоит за спиной доктора, сложив руки на груди.
– Харпер, – строго обрывает он. – Хватит.
Тот дергает подбородком настолько свирепо, что мне кажется, что голова сейчас оторвется.
– Ложись! – прикрикивает на меня доктор, и я безропотно опускаюсь на кровать Картера.
Харпер опускает в изножье небольшой чемоданчик и начинает кружить рядом со мной, измеряя давление, проверяя пульс, засовывает мне в рот термометр. Все это сопровождается недовольным бормотанием, которое начинает порядком раздражать. В конце концов он заявляет, что должен проверить швы и выгоняет из комнаты и Картера, и Ники. Помогает мне снять майку и начинает разматывать бинты. Напрягаюсь, когда понимаю, что сейчас предстану обнаженной перед незнакомым мужчиной. Он замечает это, тяжело вздыхает и, к моему удивлению, смягчается:
– Не волнуйся, я уже видел тебя без одежды. Я ведь проводил операцию.
Меня это совершенно не успокаивает, к тому же в голову лезут мысли о том, что скорее всего без одежды меня видел не только Харпер, но и еще куча народу. Картер как минимум должен был снять броню, чтобы убить демона, забравшегося в меня, да и Харпер наверняка проводил операцию не в одиночку. Стараюсь абстрагироваться от этих мыслей, но не выходит. Особенно когда доктор наконец снимает бинты и начинает осматривать швы. Его касания легкие и профессиональные, будто он смотрит не на живого человека, а на экспонат в музее. Все переживания забываются в тот момент, когда я опускаю взгляд и обнаруживаю два шва, после которых останутся шрамы практически идентичные тем, что расположены на груди Картера.
И теперь мне никак не отделаться от мысли, что мы как-то связаны. Сначала глаза, теперь шрамы. Что дальше?
После осмотра Харпер вновь перебинтовывает меня, после чего зовет в комнату Картера, Ники куда-то исчез. Доктор в приказном тоне велит вернуть меня в палату. Картер подхватывает меня на руки, несмотря на возражения с моей стороны, и несет в том направлении, откуда я с таким трудом добиралась до его комнаты.
– Картер, я хочу к папе, – говорю я, как только он укладывает меня на кровать под строгим надзором бешеного доктора.
– Наберись терпения, – говорит он, напоследок выразительно посмотрев мне в глаза.
Провожаю немигающим взглядом его спину. Набраться терпения. Похоже, это единственное, что мне остается.
Глава двадцать третья
Невыносимый Харпер приставил ко мне няньку. Не то, чтобы я имела что-то против улыбчивой семнадцатилетней Жасмин, но она отнеслась к своему заданию чересчур ответственно. Девушка следит за любым моим движением ястребиным взором и тем самым не дает забыть – один лишний шаг и мне конец. Обязательно придет недовольный доктор, начнет читать утомительные нотации и называть меня милочкой. Поэтому мне не остается ничего иного, как обреченно валяться на больничной койке и раз в час пить какую-то гадость под неусыпным вниманием сиделки.
Харпер приходит довольно часто, сначала выслушивает отчет Жасмин, а после принимается за одни и те же процедуры – проверяет показатели моего организма и прослеживает за тем, как идет заживление ран. Надо признать, что неведомая дрянь, которую меня заставляют пить, на самом деле является отличным заживляющим средством. Уже через шесть процедур я чувствую себя в тысячу раз лучше, чем во время своего марш-броска до комнаты Картера.
Все время, пока нахожусь в палате, мне не разрешают вставать и ходить хотя бы по крохотному месту заточения, чтобы размять мышцы. Единственное исключение – походы в туалет и обратно. Туда я хожу довольно часто, даже если мне не надо. Это что-то вроде маленького бунта. Мне совершенно не хочется лежать без дела, когда сердце и душа рвутся к папе. Но я, как могу, набираюсь терпения и жду возвращения Картера. Первые два раза Жасмин рвалась со мной, но я довольно ясно дала понять, что в состоянии справиться сама. И каждый раз, оказавшись наедине с собой, я вздрагиваю, натыкаясь взглядом на свое отражение. Оказывается, это не так-то просто – привыкнуть к внешним изменениям, произошедшим со мной несколько дней назад. А еще я не могу перестать думать о том, что была на волоске от смерти, но выбралась. Меня силой вытащили из лап смерти, и я благодарна Картеру за это. Он подарил мне шанс выбраться из всей этой ситуации, но я по-прежнему не могу ничего сделать. И из-за этого моя выдержка трещит по швам.
К вечеру, когда доктор Харпер отпускает измученную моим угрюмым обществом Жасмин и я остаюсь одна, мое терпение, которое и так испытывали целый день, подходит к концу. И именно в этот момент на пороге палаты возникает Ники.
– Привет, – здоровается он с улыбкой, открывает дверь пошире и закатывает в помещение инвалидное кресло. – Как ты себя чувствуешь?
Хмуро смотрю на кресло. Это для меня что ли? Ну уж нет. А еще я по какой-то причине чувствую странное разочарование оттого, что Картер так и не пришел. Гоню прочь эти мысли и поднимаюсь с кровати. Не чувствую при этом никакого дискомфорта или утреннего жжения в груди. Все прошло. Я здорова и полна сил.
– Все отлично, – отвечаю бодро и тут же спрашиваю напрямую. – Ты отведешь меня к папе?
Улыбка Ники никуда не пропадает, и я считаю это хорошим знаком.
– Да, Картер сказал, что не против вашего общения, кроме того, Харпер дал свое одобрение. Садись в кресло, я отвезу тебя.
Недоверчиво смотрю на него и качаю головой.
– Нет, Ники. Я отлично себя чувствую и дойду сама. В крайнем случае ты донесешь меня, но я уверена, что это не потребуется.
Улыбка пропадает с лица Ники, и он вмиг становится серьезным.
– Тебе придется в него сесть, Эмили, – уверенно заявляет он, а когда видит, что я начинаю открывать рот, то останавливает меня взмахом руки. – В ином случае Харпер не выпустит тебя из мед отсека. Так что выбирай, ты либо отправляешься к отцу в этом кресле, либо никак. И прекрати смотреть на меня, как на предателя. Это не я придумал.
Вздыхаю настолько тяжело, чтобы до Ники без слов дошло, насколько мне все это не нравится. Но злиться на него глупо, он ведь и вправду ни в чем не виноват. Поэтому я перестаю корчить из себя оскорбленную невинность, прохожу к креслу и сажусь в него.
– Удивлена, как ты утром не догадался меня в него усадить, – произношу, оглянувшись на Ники.
Он выталкивает кресло в коридор и везет меня прочь из палаты.
– Возможно, ты удивишься, но у нас на всю Эскамбию всего одно такое кресло. И утром, как ты помнишь, оно было занято. А теперь сделай максимально дружелюбное лицо.
Не успеваю спросить в чем дело, как Ники останавливается у одной из дверей, коротко стучит и открывает ее. Вижу крохотный кабинет, находящийся в стерильном порядке. За столом сидит запредельно хмурый Харпер. Он цепко обшаривает меня взглядом, потом смотрит на Ники.
– Вернешь ее через два часа, – распоряжается он и взмахом руки показывет, что мы можем идти.
Ники закрывает дверь и катит кресло дальше.
– И почему он такой… – замолкаю, подбирая слово, и в конце концов восклицаю: – Невыносимый!
Ники усмехается.
– Как ты с ним мягко. Сколько его помню, Харпер всегда был таким. А когда изобрел несколько способов использования сердец хакатури в медицине, то вообще раздулся как фрегат.
– Фрегат? – переспрашиваю я.
– Ну да, это такая птица, – поясняет Ники. – Была по крайней мере, возможно, сейчас уже и нет. В вашем мире не существует?
Пожимаю плечами.
– Не знаю, – отвечаю честно.
– Так вот, насчет Харпера. Его не волнует вообще ничье мнение. Он ни во что не ставит других людей. Только с Картером общается более-менее сносно, но это потому, что Картер его однажды спас. Ну и с Кеннетом еще, но с тем сами по себе шутки плохи.
При упоминании старшего из Стренджей поджимаю губы. Ники ничего не замечает, продолжает везти меня по длинным коридорам и болтает обо всем и ни о чем. За время его монолога я узнаю, что Айрис и Эйва съехали из их отсека и скорее всего меня поселят в освободившуюся комнату одной из них.
– А куда они переехали? – спрашиваю осторожно.
Не то, чтобы я волновалась о дальнейшей судьбе хоть одной из них, но мне любопытно, какое тут наказание за предательство.
– В другой блок, – беспечно отвечает Ники. – Они поживут там, пока не вернется Кеннет и не решит, куда их распределить.
– Вернется? – переспрашиваю я. – Его нет в Эскамбии?
Смотрю на Ники через плечо. Он качает головой.
– Уехал по делам в соседний округ.
Он не вдается в детали, а я не спрашиваю. У меня нет никакого желания узнавать новые подробности о Кеннете Стрендже. Хоть наше знакомство еще не состоялось, этот человек мне глубоко неприятен. Поэтому я задаю другой вопрос.
– Ты разговаривал с Айрис или Эйвой после возвращения?
– Нет, из нашего отряда они общались только с Максин и Картером.
Делаю глубокий вдох, прежде чем спросить:
– А они не рассказывали им о том, почему натравили на меня эту Марлин? – Снова оглядываюсь. Ники хмурится, а я вздыхаю. – Послушай, я ведь не спрашиваю, кто такая эта девушка? Я просто хочу знать, зачем они это сделали.