Когда Стью ушел к Ларри, Фрэн поспешила наверх, в спальню. Там в стенном шкафу лежал спальник, с которым она проехала всю страну. В нем, в маленьком мешочке на молнии, Фрэн держала личные вещи. Большинство из них теперь валялись по всей квартире, которую она делила со Стью, но некоторые еще не нашли своего постоянного места, а потому оставались на дне спальника. Несколько флаконов очищающего крема (после смерти отца и матери она начала вдруг покрываться прыщами, но это прошло), пачка мини-прокладок «Стейфри» на случай менструации (она слышала, что иногда с беременными такое случается), две коробки из-под дешевых сигар, одна с надписью «ЭТО МАЛЬЧИК», другая – «ЭТО ДЕВОЧКА». Во второй лежал ее дневник.
Фрэн вытащила его и задумчиво осмотрела. После приезда в Боулдер она сделала восемь или девять записей, по большей части коротких, буквально в несколько строк. Желание писать пришло и ушло вместе с дорогой. «Эти записи – как послед», – с легкой грустью подумала она. За последние четыре дня она вообще ничего не записывала и подозревала, что со временем забыла бы о дневнике, хотя изначально собиралась вести его, пока жизнь немного не наладится. Для ребенка. Но теперь, однако, дневник снова не шел у Фрэнни из головы.
Так ведут себя люди, когда обращаются к религии или прочитывают что-то такое, что изменяет их жизнь… а может, перехваченные любовные письма…
Внезапно ей показалось что дневник разом потяжелел, и чтобы открыть его, придется приложить столько усилий, что на лбу выступит пот, и… и…
Она резко оглянулась, с гулко бьющимся сердцем. Что это было за шевеление?
Наверное, зашуршала мышь где-то за стеной, ничего больше. А скорее всего ей это почудилось. Не было причины – никакой причины – внезапно подумать о человеке в черном одеянии, человеке с перекрученной вешалкой-плечиками. Ее ребенок жив и в безопасности, и это всего лишь дневник, и потом нет никакой возможности установить, читал ли его кто-нибудь посторонний, и даже если такой способ есть, не найдется никаких доказательств того, что ее дневник читал именно Гарольд Лаудер.
Тем не менее она открыла дневник и начала медленно его пролистывать, вспоминая недавнее прошлое, которое вспыхивало в голове черно-белыми любительскими кадрами. Кино, снятое разумом.
Этим вечером мы восхищались ими, и Гарольд говорил и говорил о цвете, и текстуре, и тоне, а Стью мне сдержанно подмигнул. И я, злая, подмигнула ему…
Гарольд будет возражать, исходя из общих принципов. Черт побери, Гарольд, повзрослей!
…и я видела, что он готов разразиться одним из фирменных остроумных комментариев Гарольда Лаудера…
(Господи, зачем ты все это записывала? С какой целью?)
Что ж, вы знаете Гарольда… его бахвальство… его пафосные слова и заявления… не уверенный в себе маленький мальчик…
Все это из записи двенадцатого июля. Поморщившись, она перевернула эту страницу, потом следующие, торопясь дойти до конца. Глаза выхватывали фразы, которые били, как пощечины: В любом случае на этот раз, для разнообразия, Гарольд пах чистотой… Этим вечером дыхание Гарольда отпугнуло бы и дракона… И еще одна, почти пророческая: Гарольд копит обиды точно так же, как раньше вроде бы копили сокровища пираты. Но с какой целью? Чтобы подпитывать собственные чувства тайного превосходства и жалости к себе? Или чтобы потом за все расплатиться?
Ох, он составляет список… и дважды проверяет его… он выяснит… кто у нас плохой, кто хороший…
Потом, первого августа, всего двумя неделями ранее. Запись в самом низу страницы: Вчера ничего не записывала. Была слишком счастлива. Испытывала ли я когда-нибудь такое счастье? Думаю, что нет. Мы со Стью вместе. Мы…
Конец страницы. Новая начиналась словами: …дважды занимались любовью. Но она лишь скользнула по ним взглядом, потому что ее внимание привлекло другое место, ближе к середине, там, где шли пространные рассуждения о материнском инстинкте. На мгновение Фрэнни замерла, не в силах отвести глаза от темного, грязного отпечатка большого пальца.
Мелькнула дикая мысль: «Я ехала на мотоцикле целый день, каждый день. Конечно, всегда старалась помыться, но руки пачкаются и…»
Фрэнни вытянула руку и не удивилась, увидев, что ее сотрясает дрожь. Приложила большой палец к пятну. Отпечаток был значительно больше.
«Вполне естественно, – сказала она себе. – Когда ты что-то размазываешь, пятно увеличивается в размерах, расплывается. Обычное дело такое…»
Но этот отпечаток большого пальца не расплылся. Фрэнни четко видела все линии, и петли, и завитушки.
И след на бумаге оставили не жир и не машинное масло, не стоило себя обманывать.
Лист измазали шоколадом.
«Пейдей», подумала Фрэнни, и у нее засосало под ложечкой. Покрытые шоколадной глазурью батончики «Пейдей».
В тот момент она боялась обернуться, боялась увидеть нависшую над плечом ухмылку Гарольда, неотличимую от ухмылки Чеширского Кота в «Алисе». Толстые губы Гарольда двигались, он торжественно произносил: …каждому везет, Фрэн. Каждому везет.
Но даже если Гарольд и заглянул в ее дневник, означает ли это, что он замыслил какую-то тайную вендетту против нее, или Стью, или остальных? Разумеется, нет.
Но Гарольд изменился, прошептал ее внутренний голос.
– Черт побери, он не изменился настолько! – выкрикнула Фрэнни пустой комнате, дернулась, потом нервно рассмеялась. Пошла вниз и начала готовить ужин. Они хотели поесть пораньше из-за совещания… но теперь совещание уже не казалось ей таким важным, как раньше.
Совещание проводилось на квартире Стью Редмана и Фрэнсис Голдсмит. Присутствовали все члены организационного комитета: Стюарт Редман, Фрэнсис Голдсмит, Ник Эндрос, Глен Бейтман, Ральф Брентнер, Сюзан Штерн и Ларри Андервуд…
Стью Редмана избрали председателем совещания, Фрэнсис Голдсмит – секретарем.
Все разговоры (плюс рыгание, бурчание животов и прочее) записывались на кассеты «Меморекс», с тем чтобы потом положить их в банковскую ячейку в «Первом банке Боулдера» (вдруг кто-нибудь рехнется до такой степени, что захочет их послушать).
Стью Редман представил текст листовки о проблеме пищевых отравлений, написанный Диком Эллисом и Лори Констебл (с завораживающим заголовком: «ЕСЛИ ВЫ ЕДИТЕ, ВАМ НАДО ЭТО ПРОЧИТАТЬ»). Дик хотел, чтобы эту листовку отпечатали и расклеили по всему Боулдеру до общего собрания 18 августа, потому что в городе отравились продуктами уже пятнадцать человек, и двоих едва откачали. Комитет проголосовал (7–0), что Ральф должен отпечатать тысячу экземпляров листовки и взять себе в помощь десять человек, чтобы расклеить их по городу…
Сюзан Штерн подняла еще одну тему, тоже с подачи Дика и Лори (мы все хотели бы, чтобы здесь присутствовал один из них). Они оба считали, что необходимо создать похоронную коман ду; Дик полагал, что этот вопрос нужно внести в повестку дня общего собрания и обосновать не опасностью для здоровья людей – это могло вызвать панику, – но «соображениями приличия». Мы все знаем, что трупов в Боулдере на удивление мало по сравнению с числом горожан до эпидемии, но не знаем почему… да это и не имеет значения. Тем не менее трупов все равно тысячи, и мы должны избавиться от них, если собираемся здесь оставаться.
Стью спросил, насколько серьезна эта проблема на текущий момент, и Сью ответила, что действительно серьезной она станет только осенью, когда сухая, жаркая погода сменится дождями.
Ларри предложил внести пункт о создании похоронной команды в повестку дня собрания 18 августа. Его приняли единогласно, 7–0.
Ник Эндрос попросил слова, и Ральф Брентнер зачитал его приготовленные записи, которые приводятся ниже без изменений:
«Один из самых важных вопросов, стоящих перед нашим комитетом, заключается в следующем: должны ли мы полностью довериться матушке Абагейл и рассказывать ей обо всем, что происходит на наших собраниях, открытых и закрытых? Вопрос этот можно поставить иначе: должна ли матушка Абагейл во всем довериться нашему комитету – и постоянному комитету, который будет создан после общего собрания – и рассказывать нам обо всем, что происходит на ее встречах с Богом или Кем-то-еще… в особенности на закрытых? Все это может казаться полнейшей чепухой, но в действительности это – сугубо прагматический вопрос. Мы должны незамедлительно определить место матушки Абагейл в нашем обществе, потому что наша проблема – не просто «вновь встать на ноги». Будь дело только в этом, мы бы вообще в ней не нуждались. Как вы все знаете, другая проблема – человек, которого мы иногда называем темным человеком, а Глен предпочитает называть Противником. Мое доказательство его существования очень простое, и я думаю, что большинство людей в Боулдере согласятся с моими доводами – если соизволят об этом подумать. Вот они: «Мне снилась матушка Абагейл, и она есть; мне снился темный человек, и, таким образом, он должен быть, хотя я никогда его не видел». Собравшиеся здесь люди любят матушку Абагейл, и я сам ее люблю. Но мы далеко не уйдем – чего там, с места не сдвинемся, – если первым делом не заручимся ее одобрением.
Поэтому сегодня я пошел к ней и задал вопрос прямо, можно сказать, в лоб: пойдет ли она с нами? Она ответила, что пойдет, но на определенных условиях. Говорила четко и откровенно. Она предоставляет нам полную свободу в решениях, которые касаются «мирской жизни» – ее фраза. Уборка улиц, распределение жилья, восстановление подачи электроэнергии.
Но она потребовала, чтобы мы консультировались с ней по всем вопросам, касающимся темного человека. Она верит, что мы – часть шахматной игры между Богом и Сатаной, и главный представитель Сатаны в этой игре – Противник, которого, по ее словам, зовут Рэндалл Флэгг («имя, которое он использует в этот раз» – так она выразилась). А по причинам, лучше всего известным только Ему, Бог выбрал ее Своим представителем в этой игре. Она верит, и на этот раз я с ней полностью согласен, что борьба продолжается, а победитель может быть только один – мы или он. Она думает, что эта борьба – самое главное, и непреклонна в том, что мы должны согласовывать с ней все наши действия, связанные с этой борьбой… и с