Он идет за тобой, немой. Теперь он уже ближе.
Через какое-то время Глен и Стью разожгли камин, и они все наблюдали за языками пламени, лишь изредка перекидываясь словом-двумя.
После того как гости ушли, Фрэн чувствовала себя печальной и несчастной. Да и Стью пребывал не в лучшем расположении духа. «Он выглядит уставшим, – подумала она. – Завтра мы должны остаться дома, просто остаться, поболтать, вздремнуть после полудня. Мы должны чуть сбавить темп». Она посмотрела на лампу Коулмана и пожалела, что у них нет электрического света, яркого электрического света, который появлялся после щелчка выключателя.
Слезы начали жечь глаза. Она сердито велела себе не плакать, не добавлять лишних проблем, но та ее часть, которая контролировала слезные железы, слушать, похоже, не собиралась.
Внезапно Стью просиял:
– Клянусь Богом! Я чуть не забыл!
– Забыл что?
– Сейчас покажу! Оставайся здесь! – Он направился к двери, спустился по лестнице вниз. Она подошла к дверному проему, подождала, пока он вернется. Он что-то держал в руке, не что-то, а…
– Стюарт Редман, где ты это раздобыл? – спросила Фрэнни, и ее лицо осветила радостная улыбка.
– В магазине народных музыкальных инструментов.
Она взяла стиральную доску. Покрутила так и этак. Свет отражался от металлической гофрированной поверхности.
– Народных?..
– На Ореховой улице.
– Стиральная доска в музыкальном магазине?
– Да. Там стояла и чертовски хорошая ванна, но кто-то успел пробить в ней дыру, превратив в контрабас.
Фрэнни начала смеяться. Положила стиральную доску на диван, подошла к Стью, крепко обняла. Его руки поднялись к ее грудям, и она обняла его еще крепче.
– Доктор сказал, что ему нужно послушать шумовой оркестр[173], – прошептала она.
– Что?
Она прижалась лицом к шее Стью.
– Ему это поднимет настроение. Так, во всяком случае, поется в песне. Ты можешь поднять настроение мне, Стью?
Улыбаясь, он подхватил ее на руки.
– Во всяком случае, могу попытаться.
На следующий день, в четверть третьего, Глен Бейтман ворвался в квартиру, даже не постучавшись. Фрэн ушла к Люси Суонн, где обе пытались приготовить дрожжевое тесто. Стью читал вестерн Макса Брэнда. Он оторвался от страницы, увидел Глена, бледного, потрясенного, с широко раскрытыми глазами, и бросил книгу на пол.
– Стью! Ох, Стью, как я рад, что ты дома!
– Что случилось? – резко спросил Стью. – Кто-то… ее нашел?
– Нет. – Глен плюхнулся на стул, словно его ноги подкосились. – У меня хорошие новости – не плохие. Но очень странные.
– Что? Какие новости?
– Коджак. После ленча я прилег вздремнуть, а когда поднялся, Коджак лежал на крыльце и крепко спал. Едва живой, Стью, и выглядит так, словно его пропустили через миксер с тупыми лезвиями, но это он.
– Ты про собаку? Тот Коджак?
– Совершенно верно.
– Ты уверен?
– На бирке та же надпись: «Вудсвилл, Н.Х.». Тот же красный ошейник. Тот же пес. Он исхудал, и ему пришлось драться. Дик Эллис – Дик чуть не прыгал от радости, получив возможность подлечить животное, а не человека, – говорит, что он навсегда лишился одного глаза. Глубокие раны на боках и животе, некоторые воспалились, но Дик о них позаботился. Сделал Коджаку укол и заклеил пластырем живот. Дик сказал, что Коджак, вероятно, схватился с волком, может, с несколькими. Но никакого бешенства. В этом смысле он здоров. – Глен медленно покачал головой, две слезы скатились по его щекам. – Этот чертов пес пришел по моему следу. Лучше бы я не оставлял его, Стью. Теперь меня мучает совесть.
– Мы не могли взять его с собой, Глен. Мы же ехали на мотоциклах.
– Да, но… он пошел по моему следу, Стью. О таком пишут разве что в «Стар уикли»… «Верный пес прошел по следу хозяина две тысячи миль». Как ему это удалось? Как?
– Может, так же, как и нам. Собакам снятся сны, знаешь ли… точно снятся. Ты никогда не видел собаку, крепко спящую на полу и подергивающую лапами? В Арнетте жил один старик, Вик Полфри, так он говорил, что собаки видят два сна, хороший и плохой. При хорошем у них дергаются лапы. При плохом они рычат. Если разбудить собаку, которая видит плохой сон и рычит, она даже может тебя укусить.
Глен в изумлении качал головой.
– Ты говоришь, ему снилась…
– Я не говорю ничего более странного в сравнении с тем, что ты наговорил здесь вчера, – заметил Стью.
Глен улыбнулся и кивнул:
– Ох, я могу делать это часами. Умею нести чушь, как никто другой. Но если чудо случается наяву…
– Ты сразу замолкаешь?
– Да пошел ты, Восточный Техас! Хочешь взглянуть на мою собаку?
– Будь уверен.
Дом Глена находился на Еловой улице, примерно в двух кварталах от отеля «Боулдерадо». Плющ на декоративной решетке крыльца почти засох, как и все лужайки и цветы в Боулдере: без ежедневного полива сухой и жаркий климат одержал триумфальную победу.
На крыльце стоял маленький круглый столик с бутылками джина и тоника («Это же невозможно пить без льда», – поморщился Стью, на что Глен ответил: «Знаешь, после третьего стакана разницы уже не замечаешь»). Компанию бутылкам составляла пепельница, в которой красовались пять курительных трубок, и раскрытые книги «Дзэн и искусство технического обслуживания мотоцикла», «Четвертый мяч» и «Мой револьвер быстр». Здесь же лежал и початый пакет с конфетами «Крафт чиз кисес».
Коджак спал на полу, потрепанная морда мирно лежала на передних лапах. От собаки остались только шкура да кости, причем шкуре изрядно досталось от чьих-то зубов и когтей, но Стью пса узнал, пусть их знакомство длилось недолго. Он наклонился и погладил Коджака по голове. Пес проснулся, радостно глянул на Стью. И, как это умеют делать собаки, улыбнулся ему.
– Слушай, какой хороший пес, – проговорил Стью, внезапно ощутив комок в горле. Перед глазами у него вдруг прошли все собаки, которых дарила ему мать, начиная с Шустрика, появившегося, когда Стью исполнилось пять лет. Много собак. Может, меньше, чем карт в колоде, но все равно много. Это приятно – иметь собаку, а насколько он знал, других собак, помимо Коджака, в Боулдере не было. Стью посмотрел на Глена и быстро отвел глаза. Догадался, что даже старые, лысые социологи не любят, когда их застают плачущими. – Хороший пес, – повторил он, и Коджак постучал хвостом по половицам крыльца, вероятно, соглашаясь, что да, он действительно хороший пес.
– Зайду на минутку в дом, – просипел Глен. – Мне надо в туалет.
– Конечно. – Стью по-прежнему смотрел в пол. – Хороший мальчик, Коджак, разве ты не хороший мальчик? Точно, хороший!
Коджак, соглашаясь, стучал хвостом по половицам.
– Можешь перевернуться? Изобрази мертвого, мальчик! Перевернись!
Коджак послушно перекатился на спину, распластал задние лапы, поднял вверх передние. На лице Стью отразилась тревога, когда он мягко провел рукой по нашлепке из пластыря, приклеенной Диком Эллисом. Под пластырем виднелись красные воспаленные порезы. Кто-то напал на Коджака, и это точно была не другая бродячая собака. Собака попыталась бы вцепиться в морду или в шею. Коджак схватился с кем-то еще. С кем-то более подлым. Может, с волчьей стаей. Но Стью сомневался, что Коджаку удалось бы уйти от волчьей стаи. В любом случае ему повезло, что его не выпотрошили.
Хлопнула сетчатая дверь, Глен вернулся на крыльцо.
– Тот, кто на него напал, едва не вспорол ему брюхо, – сказал Стью.
– Раны глубокие, и он потерял много крови, – согласился Глен. – И я не могу не думать, что произошло все это исключительно по моей вине.
– Дик предположил, что раны нанесены волками?
– Волками или, возможно, койотами… но он думает, что едва ли это работа койотов, и я склонен с ним согласиться.
Стью похлопал Коджака, и тот перекатился на живот.
– Как вышло, что все собаки передохли, а волков осталось достаточное количество – и это к востоку от Скалистых гор, – чтобы искалечить хорошего пса?
– Наверное, мы этого никогда не узнаем, – ответил Глен. – Как не узнаем, почему эпидемия уничтожила лошадей, но не коров, и большинство людей, но не нас. Я не собираюсь даже думать об этом. Просто запасусь большим количеством «гейнсбургеров» и буду их ему скармливать.
– Да. – Стью смотрел на Коджака, глаза которого практически закрылись. – Ему досталось, но детородные органы в полном порядке… я посмотрел, когда он переворачивался на спину. Так что надо подыскивать ему подружку, знаешь ли.
– Это точно, – задумчиво ответил Глен. – Хочешь джина с тоником, Восточный Техас?
– Черт, нет. Возможно, я только год проучился в профессионально-техническом училище, но я не гребаный варвар. Пиво есть?
– Думаю, смогу выделить тебе банку «Куэрса». Теплого, однако.
– Заметано.
Стью двинулся следом за Гленом, открыл сетчатую дверь и остановился, чтобы вновь посмотреть на Коджака.
– Спи сладко, мальчик, – сказал он псу. – Хорошо, что ты с нами.
И прошел в дом.
Но Коджак не спал.
Он пребывал где-то между сном и бодрствованием: в таком состоянии проводят немало времени живые существа, получившие тяжелые ранения, которые все-таки недостаточно тяжелы, чтобы расстаться с жизнью. Глену предстояло провести много часов, не давая Коджаку чесаться, чтобы тот не сорвал пластырь, вновь не разодрал раны и не занес в них инфекцию. Однако это будет позже. А сейчас Коджака (который иногда все еще думал о себе как о Большом Стиве, так его звал прежний хозяин) вполне устраивало это промежуточное, сумеречное состояние. Волки напали на него в Небраске, когда он обнюхивал землю вокруг того дома на домкратах в маленьком городке Хемингфорд-Хоум. Запах ЧЕЛОВЕКА – ощущение ЧЕЛОВЕКА – привел его к этому дому, а потом исчез. Куда он подевался? Коджак не знал. Волки, четыре волка, вышли из кукурузы, словно косматые души мертвых. Их глаза сверкали, губы оттягивались назад, обнажая зубы, низкое рычание, доносящееся из горла, выдавало намерения. Коджак отступал, т