Под столом лежала коробка, и Ларри вытащил ее оттуда. На крышке была надпись: «РЕАЛИСТИК» – НАБОР «УОКИ-ТОКИ» КЛАССА ЛЮКС, БАТАРЕЙКИ В КОМПЛЕКТ НЕ ВХОДЯТ». Ларри открыл ее, но вес коробки подсказал ему, что она пуста.
– Получается, он собирал радиостанции, а не мышеловки, – заметила Фрэн.
– Нет, это не набор для сборки. Эти «уоки-токи» готовы к использованию. Может, он в них что-то усовершенствовал. Похоже на Гарольда. Помнишь, как Стью жаловался насчет приема «уоки-токи», когда они с Гарольдом и Ральфом искали матушку Абагейл?
Фрэнни кивнула, но эти обрезки проводов по-прежнему ее тревожили.
Ларри бросил коробку на пол и озвучил, как он потом думал, самое ошибочное суждение в своей жизни:
– Это не важно. Пошли.
Они поднялись по ступенькам, но на этот раз дверь на кухню оказалась заперта. Фрэн посмотрела на Ларри, а тот пожал плечами:
– Мы прошли долгий путь, верно?
Фрэн кивнула.
Ларри несколько раз легонько ткнул дверь плечом, чтобы понять крепость засова, а потом ударил со всей силы. Заскрипел металл, что-то звякнуло, и дверь распахнулась. Ларри наклонился и поднял с пола засов со скобой.
– Я могу все поставить на место, и он ничего не заметит. Если, конечно, найдется отвертка.
– А надо? Он все равно увидит разбитое окно.
– Это правда. Но если засов поставить на место, он… чего ты улыбаешься?
– Поставь, если тебе этого хочется. Но как ты собираешься задвинуть его со стороны подвала?
Ларри задумался.
– По мне, нет ничего хуже умничающей женщины. – Он бросил засов на столешницу. – Давай заглянем под плиту у камина.
Они вошли в темную гостиную, и Фрэн почувствовала нарастающую тревогу. В тот раз Надин появилась у дома Гарольда без ключа. На этот раз, вернувшись, она могла открыть дверь. Та еще получилась бы шутка, если бы первой работой Стью в должности начальника полиции стал бы арест его женщины за взлом и проникновение в чужое жилище.
– Это она? – спросил Ларри.
– Да. И давай побыстрее.
– Велика вероятность, что он его перепрятал.
И Гарольд действительно перепрятал дневник, а под плиту у камина его положила Надин. Ларри и Фрэн ничего об этом не знали, но когда Ларри поднял плиту, книга лежала под ней, и надпись «ГРОССБУХ» поблескивала золотом. Они оба смотрели на дневник. В комнате внезапно стало жарче, теснее, темнее.
– Так что, будем восхищаться или читать? – спросил Ларри.
– Давай ты, – сказала Фрэн. – Я не хочу даже прикасаться к нему.
Ларри вытащил гроссбух из выемки и машинально смахнул с обложки белую каменную пыль. Начал просматривать, открывая случайные страницы. Записи были сделаны фломастером, из тех, что продавались под жизнеутверждающим брэндом «Хардхед». Эти фломастеры позволяли Гарольду писать крошечными четкими буковками – почерком человека, который добросовестно относится к делу, даже одержим им. На абзацы текст не делился. И занимал практически всю площадь листа, оставляя узенькие поля справа и слева, причем в каждой строчке буквы заканчивались на одинаковом расстоянии от края, создавая ощущение, что эти поля отчеркнуты линейкой.
– Нам потребуется три дня, чтобы прочитать все. – Ларри продолжал пролистывать гроссбух.
– Подожди. – Фрэн перегнулась через его руку и вернулась на пару страниц назад. Здесь ровный поток слов прерывался твердо очерченным прямоугольником. В нем Гарольд записал нечто вроде девиза:
Следовать за своей звездой – значит, подчиняться воле более великой Силы, воле Провидения; но вполне возможно, что сам акт следования этой воле – стержневой корень еще более могущественной Силы. Твой БОГ, твой ДЬЯВОЛ владеет ключами от маяка; я так долго бился над этим в последние два месяца; но на каждого из нас он возложил ответственность за ПЛАВАНИЕ.
– Извини, но это выше моего понимания, – признался Ларри. – Тебе это о чем-нибудь говорит?
Фрэн медленно покачала головой.
– Наверное, этим Гарольд пытается сказать, что следовать – не менее почетно, чем вести за собой. Но не думаю, что этот шедевр Гарольда по популярности превзойдет «Не проматывай – и не будешь нуждаться».
Ларри продолжил листать страницы к началу дневника и наткнулся еще на несколько рамок со строками, все за подписью Гарольда заглавными буквами.
– Ух ты! – воскликнул он. – Посмотри сюда, Фрэнни!
Сказано, что два самых больших человеческих греха – гордыня и ненависть. Так ли? Я склонен думать о них как о двух самых больших человеческих достоинствах. Отбросить гордыню и ненависть – все равно что сказать: ты изменишься на благо мира. Принять их, отталкиваться от них – более благородно, все равно что сказать: мир должен измениться на благо тебе. Меня ждет великое приключение.
– Такое мог написать только психически неуравновешенный человек, – выдохнула Фрэн. Ей вдруг стало очень холодно.
– Подобный образ мышления и вверг нас в этот кошмар, – согласился Ларри. Он быстро пролистал оставшиеся до начала страницы. – Время идет. Давай поглядим, с чего все началось.
Никто из них не знал, чего ожидать. Пока они прочитали лишь куски, взятые в рамку, да еще несколько случайных фраз, которые, по большей части благодаря витиеватому стилю (сложносочиненные предложения с придаточными, похоже, придумали специально для Гарольда Лаудера), несли в себе мало смысла. А иной раз и никакого.
Первая страница также была заполнена сверху донизу. В углу стояла обведенная кружком цифра «1». Начинался дневник с красной строки, единственной, насколько могла судить Фрэнни, во всем гроссбухе (за исключением абзацев в рамке). Они прочитали первое предложение, держа книгу перед собой, как дети на хоровой практике, а потом с губ Фрэн сорвалось сдавленное:
– Ох!
Она отступила на шаг, поднеся руку ко рту.
– Фрэн! – Ларри повернулся к ней. – Мы должны взять эту книгу.
– Да…
– И показать Стью. Я не знаю, прав ли Лео в том, что Гарольд на стороне темного человека, но он как минимум не в своем уме. Ты сама это видишь.
– Да, – повторила она, вдруг испытав такую слабость, что едва удерживалась на ногах. Вот, значит, как закончилась история с дневниками. А ведь она это знала, знала с того момента, как увидела отпечаток его пальца, и теперь говорила себе: не падай в обморок, не падай в обморок.
– Фрэн! Фрэнни! Что с тобой?
Голос Ларри. Доносящийся из далекого далека.
Первое предложение из дневника Гарольда: Я испытаю величайшее удовольствие в это прелестное постапокалиптическое лето, когда убью мистера Стюарта Редмана по прозвищу Собачий Член; и вполне вероятно, что я убью и ее.
– Ральф? Ральф Брентнер, вы дома? Тук-тук, есть кто дома?
Она стояла на ступеньках, глядя на дом. Никаких мотоциклов, только пара велосипедов, прислоненных к стене. Ральф бы ее услышал, однако гораздо больше Надин тревожил глухой. Глухонемой. Она могла кричать до посинения, и он бы не ответил, но все равно мог поджидать ее в доме.
Переложив большой пакет для продуктов в другую руку, Надин толкнула дверь и обнаружила, что она не заперта. Переступила порог, выйдя из-под тумана-дождя. Очутилась в маленькой прихожей. Четыре ступеньки вверх вели на кухню. Лестничный пролет уходил вниз, где, по словам Гарольда, жил Эндрос. Придав лицу самое приятное выражение, Надин спустилась по лестнице, повторяя фразу, приготовленную на случай, если он окажется дома.
Я сразу вошла, потому что понимала, что стука вы не услышите. Некоторые из нас хотят знать, будет ли сегодня вечерняя смена, чтобы перемотать те генераторы, которые сгорели. Брэд вам ничего не говорил?
Нижняя квартира состояла из двух комнат: спальни, напоминавшей монашескую келью, и кабинета, обстановку которого составляли стол, большой стул, мусорная корзинка и шкаф. На столе лежали листки и полоски бумаги, которые она мимоходом пролистала. Особого смысла не уловила – догадалась, что это фразы Ника в каких-то разговорах (Полагаю, что да, но мы должны спросить его, нельзя ли все это сделать проще, написал Ник на одной из полосок). Другие казались записками для себя, наблюдениями, мыслями. Третьи напоминали обведенные абзацы в гроссбухе Гарольда, которые он с саркастической улыбкой называл «вехами к лучшей жизни».
Одну Надин прочитала: Поговорить с Гленом о торговле. Знает ли кто-нибудь из нас, с чего начинается торговля? С нехватки товаров? Или с лотка в углу супермаркета? Навыки. Вот ключевое слово. Что, если Брэд Китчнер решит продавать, а не отдавать даром? Или док? Чем мы будем платить? Гм-м-м.
Надин отвернулась от листков и полосок – с неохотой. Это зачаровывало – просматривать бумаги, оставленные человеком, который мог думать, лишь записывая свои мысли (один ее профессор в колледже любил говорить, что процесс мышления никогда не будет полным без использования органов речи), но дальнейшее пребывание в нижней квартире не имело смысла. Ника здесь не было, никого не было. Так чего искушать доселе сопровождавшую ее удачу излишне долгим пребыванием в доме?
Надин поднялась наверх. Гарольд сказал ей, что они, вероятно, соберутся в гостиной. Пол огромной комнаты застилал толстый ворсистый ковер цвета красного вина. Труба отдельно стоящего камина уходила в потолок, словно каменная колонна. Из окна, занимавшего всю западную стену, открывался прекрасный вид на Утюги. Надин почувствовала себя жучком, приколотым иголкой к стене. Она знала, что наружная поверхность «термоплекса» йодирована, поэтому тот, кто смотрит на окно, увидит лишь свое зеркальное отражение, но психологическое ощущение, что она у всех на виду, оставалось. Так что ей хотелось как можно быстрее довести дело до конца. В южной стене гостиной Надин нашла то, что искала: глубокий стенной шкаф, который Ральф еще не успел разобрать. В глубине висели пальто, а в дальнем углу на полу лежала высокая груда сапог, рукавиц и зимних шерстяных вещей.