я: НИКОЛАС АНДРОС, МАТЬ ТВОЮ.
После этого он сломал карандаш пополам, а потом угрюмо и вызывающе посмотрел на Руди. Но Руди улыбался. Он перегнулся через стол и крепко сжал голову Ника своими сильными, мозолистыми ладонями. У него были теплые и нежные руки. Ник уже забыл, когда в последний раз к нему прикасались с такой любовью. Так до него дотрагивалась только мать.
Руди отнял свои руки от лица Ника и подобрал заточенный обломок карандаша. Он перевернул лист чистой стороной, постучал кончиком карандаша сначала по белому полю бумаги, а потом по Нику. Он сделал это снова. Еще раз. И еще раз. И наконец Ник понял.
«Ты такой же чистый лист».
Ник заплакал.
Руди оставался с ним следующие шесть лет.
…там я научился читать и писать. Мне помог человек по имени Руди Спаркман. Мне очень повезло, что я встретил его. В 1984 году приют закрыли. Многих детей удалось пристроить, но я не попал в их число. Мне сказали, что меня отдадут в какую-нибудь семью, а государство оплатит мое содержание. Я хотел быть с Руди, но он тогда служил в Африке, в Миротворческих силах ООН.
И я сбежал. Думаю, меня не очень-то искали, ведь мне-было уже шестнадцать. Я считал, что, если я буду жить тихо, со мной все будет в порядке, и до сих пор все шло хорошо. Я по очереди осваивал дисциплины средней школы, потому что Руди всегда говорил, самое главное — образование. Когда я немного обустроюсь, я собираюсь сдать экзамены по программе средней школы. Скоро я буду готов к этому. Мне нравится учиться. Может быть, когда-нибудь я поступлю в колледж. Я понимаю, что это звучит странно. Ведь я всего лишь глухонемой бродяга. Но мне кажется, это возможно. Как бы то ни было, такова история моей жизни.
Наутро шериф Бейкер пришел в половине восьмого, как раз тогда, когда Ник освобождал мусорные корзины. Выглядел он значительно лучше.:
«Как вы себя чувствуете?» — написал Ник.
— Неплохо. До полуночи я горел как в огне. Такого жара у меня не было с детства. Аспирин не помогал. Джейи хотела уже вызвать дока, но в половине первого полегчало, температура спала. Я уснул мертвецким сном. Как дела у тебя?
Ник показал пальцами кольцо: мол, все о’кей.
— Как наши гости?
Имитируя их брань, Ник несколько раз открыл и закрыл рот и потряс воображаемые прутья решетки. Лицу он придал выражение ярости.
Бейкер откинул голову назад и весело расхохотался, потом несколько раз чихнул.
— Тебе бы на телевидении выступать, — сказал он. — Ты написал, как обещал, свою биографию?
Ник кивнул и протянул два исписанных листка бумаги. Шериф сел и начал внимательно их читать. Дочитав до конца, он посмотрел на Ника таким долгим и пронизывающим взглядом, что Ник в смущении и недоумении опустил глаза. Когда он снова поднял их на Бейкера, тот спросил:
— Значит, ты с шестнадцати лет живешь сам по себе?
Уже шесть лет?
Ник кивнул.
— И ты действительно освоил всю программу средней школы?
Ник написал в блокноте: Я здорово отстал, потому что поздно научился читать и писать. Когда приют закрыли, я только начал догонять сверстников. Там я успел сдать шесть зачетов и еще шесть сдал экстерном в заочной школе «Ла Салль» в Чикаго. Я узнал о таком виде аттестации из рекламы на спичечном коробке. И мне осталось сдать еще четыре зачета.
— Что тебе осталось сдать? — спросил Бейкер, потом повернул голову и заорал: — Эй вы там, заткнитесь! Вы получите свой кофе с булочками, когда я сочту нужным, и ни минутой раньше!
Ник написал: Геометрию. Высшую математику. Двухгодичный курс языка. Это условия приема в колледж.
— Язык. Ты имеешь в виду французский? Немецкий? Испанский?
Ник кивнул.
Бейкер рассмеялся и покачал головой:
— Непостижимо. Глухонемой учится говорить на иностранном языке. Не обижайся, сынок. Ты же понимаешь, я вовсе не хочу посмеяться над тобой.
Ник улыбнулся и кивнул.
— Так почему же ты все время колесишь по стране?
Ник написал: Пока я был несовершеннолетним, я боялся надолго задерживаться на одном месте. Боялся, что меня упекут в другой приют или куда-нибудь в этом роде. А когда по возрасту я уже имел право на постоянную работу, времена изменились к худшему. Говорили, что биржевой рынок рухнул, но из-за своей глухоты я этого не слышал (ха-ха).
— В большинстве мест ты можешь рассчитывать только на то, что тебе позволят свободно перемещаться и впредь, — сказал Бейкер. — В тяжелые времена оскудевает источник человеческой доброты, Ник. Что же касается постоянной работы, то я постараюсь подыскать тебе что-нибудь поблизости, если только из-за этих парней ты окончательно не возненавидел Шойо и Арканзас. Но… мы ведь не все такие.
Ник кивнул, показывая, что понимает, о чем идет речь.
— Как твои зубы после таких ударов?
Ник пожал плечами.
— Принимал обезболивающие таблетки?
Ник показал два пальца.
— Ладно. Мне еще надо оформить кое-какие бумаги на этих парней. А ты пока продолжай уборку. Позже поговорим.
Доктор Соумз, тот самый, который чуть не задавил Ника, пришел в то же утро в девять тридцать. Это был мужчина лет шестидесяти с непослушной седой шевелюрой, тощей цыплячьей шеей и голубыми пронзительными глазами.
— Верзила Джон утверждает, что ты читаешь по губам, — сказал док. — А еще он говорит, что хочет определить тебя на работу. Вот я и решил удостовериться, что ты не умрешь у него на руках. Снимай рубашку.
Ник расстегнул пуговицы и скинул свою голубую рубашку.
— Господи милостивый, ты только посмотри на него! — воскликнул Бейкер.
— Да, они здорово поработали, — заметил Соумз и проговорил бесстрастным голосом: — Парень, ты чуть не лишился левого соска. — Он показал на серповидную рану повыше соска.
Живот и ребра Ника по цвету напоминали восход солнца в Канаде. Соумз ощупал, простукал его и внимательно осмотрел зрачки. В завершение он изучил то, что осталось от передних зубов Ника. К тому моменту, несмотря на многочисленные живописные синяки, Ник маялся только зубной болью.
— Они, наверное, мучают тебя как сукины дети, — сказал Соумз.
Ник грустно кивнул.
— Тебе придется расстаться с ними, — продолжал Соумз. — Ты… — Он три раза подряд чихнул. — Прошу прощения.
Он начал складывать свои инструменты в черный чемоданчик.
— Ну что же, молодой человек, прогноз благоприятный, если только тебя не поразит молния или ты вновь не отправишься в забегаловку Зака. Твоя немота связана с физическим дефектом или вызвана глухотой?
Ник написал: Врожденный физический дефект.
Соумз кивнул:
— Черт побери. Впрочем, лучше думать о хорошем и возблагодарить Бога за то, что Он наградил тебя здравым умом. Одевайся.
Ник надел рубашку. Соумз ему понравился. Чем-то он напоминал ему Руди Спаркмана, который однажды сказал, что всем глухонемым мужчинам Бог прибавляет несколько лишних сантиметров там, ниже талии, чтобы хоть немного восполнить то, чего Он лишил их в верхних отделах.
Соумз добавил:
— Я попрошу в аптеке, чтобы тебе прислали еще обезболивающих таблеток. Скажи этому денежному мешку заплатить за них.
— Но-но, — отозвался шериф Бейкер.
— У него в кубышках припрятано монет больше, чем щетины у свиньи. — Соумз опять чихнул, вытер нос, открыл чемоданчик и достал стетоскоп.
— Поостерегись, папаша, я посажу тебя за пьянство и дебош, — улыбнулся шериф.
— Да, да, да, — проговорил Соумз. — Когда-нибудь ты так широко откроешь рот, что сам в него провалишься. Давай снимай рубашку, Джон, посмотрим, все ли у тебя на месте.
— Снимать рубашку? Это еще зачем?
— Потому что твоя жена просила осмотреть тебя, вот почему. Она думает, что ты болен, и не хочет, чтобы ты совсем свалился с ног. Бог знает почему. Не я ли частенько говорил ей, что, когда тебя похоронят, нам с ней не придется больше таиться? Ну же, Джонни. Покажись нам.
— Я подхватил обычную простуду, — сказал Бейкер, неохотно расстегивая рубашку. — Сегодня я уже прекрасно себя чувствую. Честное слово, Эмброуз, тебе, похоже, еще хуже, чем мне.
— Не ты должен указывать доктору, а доктор — тебе. — Пока Бейкер раздевался, Соумз, повернувшись к Нику, делился информацией: — Это даже забавно, с какой быстротой распространяется простуда. Миссис Лейтроп слегла и вся семья Ричи, многие на Баркер-роуд кашляют так, что того и гляди мозги вылетят. Даже Билли Уорнера здесь настиг кашель.
Бейкер вынырнул из своей майки.
— Ну что я тебе говорил? — спросил Соумз. — Каковы у него сиськи? Даже такой старый козел, как я, возбуждается от одного их вида.
Когда стетоскоп коснулся груди Бейкера, у того перехватило дыхание:
— Господи, да это просто лед! Ты что, его в холодильнике держишь, что ли?
— Вдохни, — скомандовал Соумз, нахмурившись. — Теперь выдохни.
Вместо выдоха раздался слабый кашель.
Соумз долго возился с шерифом. Прослушивал его грудь и спину. Потом он отложил стетоскоп и, вооружившись лопаточкой, стал осматривать горло Бейкера. Покончив с этим, он сломал ее пополам и бросил в мусорную корзину.
— Ну? — спросил Бейкер.
Соумз пальцами правой руки надавил над подчелюстные железки Бейкера. Тот отшатнулся.
— Я даже не спрашиваю, больно ли тебе. Джон, отправляйся домой и ложись в постель. Это не совет, а приказ.
Шериф прикрыл глаза и спокойно ответил:
— Эмброуз, пойми ты. Я не могу сделать этого. У меня в тюрьме трое заключенных, которых сегодня надо перевезти в Камден. Прошлой ночью я оставил с ними этого малыша, хотя у меня не было на это никакого права, и больше я так не поступлю. Он же немой. Я бы и этой ночью не дал своего согласия, если бы был в здравом рассудке.
— Не думай о них, Джон. Сейчас тебе нужно позаботиться о себе. Это какая-то дыхательная инфекция, достаточно серьезная, судя по хрипам, да еще осложненная жаром. У тебя поражены дыхательные пути, Джонни, а это, по правде говоря, дело нешуточное для такого тяжеловеса, как ты. Отправляйся в постель. Избавишься от них завтра утром, если будешь чувствовать себя хорошо. А еще лучше иизовп патрульную машину, чтобы их забрали.