После смерти отца она долго просидела у его постели. Наконец она спустилась вниз и включила телевизор. Просто так, чтобы, как говорится, чем-нибудь себя занять. Работала только одна станция — Дабл-ю-си-эс-эйч, портлендское отделение Эн-би-си. Показывали какое-то безумное шоу, имитирующее публичную казнь. Негр, словно вырвавшийся из ночного кошмара куклуксклановца, которому снились африканские охотники за человеческими головами, делал вид, что убивает из пистолета белых людей под аплодисменты зрителей. Конечно, это инсценировка — по телевизору никогда не показали бы ничего подобного, если бы это происходило на самом деле, но выглядело это слишком уж реалистично. Она почему-то вспомнила «Алису в Стране чудес», только здесь «Головы долой!» кричала не Червонная Королева, а… что? кто? Черный Принц, подумала она. Хотя эта туша в набедренной повязке мало походила на Принца.
Позже (но через какое время, она не могла бы сказать) в студию ворвались другие люди. Завязалась перестрелка, которая была поставлена еще более реалистично, чем публичная казнь. Она видела людей, которым пули крупного калибра чуть напрочь не снесли головы и которые валялись на полу, истекая кровью, яркими фонтанами хлеставшей из их распоротых шей. Она рассеянно подумала, что время от времени телевизионщикам следовало бы давать заставку, предупреждающую родителей, что нужно вывести детей из комнаты или переключиться на другой канал. Студия может вообще лишиться лицензии на трансляцию за показ этой невероятно кровавой программы.
Когда камера стала показывать лишь прожекторы студийного потолка, Фрэнни выключила телевизор, легла на кушетку и уставилась в свой собственный потолок. Там она и уснула, а утром была почти уверена, что этот ужас ей лишь приснился. В том-то и было дело: начиная со смерти матери, все происходящее стало казаться ей одним сплошным ночным кошмаром, наполненным тревогой и страхами. Смерть отца лишь усугубила то смятение, в котором она уже пребывала. Как и в «Алисе», вещи становились все более и более странными.
В городе устроили специальное собрание. И отец, несмотря на плохое самочувствие, пошел на него. Фрэнни, находившаяся в сомнамбулическом состоянии, утратившая ощущение реальности, но физически по-прежнему здоровая, отправилась вместе с ним.
Городской зал был переполнен. В нем собралось гораздо больше людей, чем на традиционных городских собраниях в конце февраля — начале марта. Многие кашляли, чихали и утирались носовыми платками. Жители были напуганы и готовы взорваться по малейшему поводу. Они говорили громкими хриплыми голосами, вскакивали с мест, потрясали кулаками, некоторые пускались в демагогию. Многие — и не только женщины — плакали.
В результате было принято решение о закрытии города. Въезд будет запрещен. Если кто-нибудь захочет покинуть город — ради Бога, но только назад он вернуться уже не сможет. Дороги, ведущие в город и из города, в первую очередь шоссе 1, предполагалось перекрыть машинами (после получасовых препирательств постановили использовать для этих целей общегородской грузовой транспорт). Вооруженные добровольцы будут следить за порядком на этих блокпостах. Желающим ехать по шоссе 1 на север, дадут указания двигаться к Уэлсу, а тем, кто захочет попасть по шоссе 1 на юг, — к Йорку, откуда они доберутся до сквозной межштатовской магистрали 95 и, таким образом, объедут Оганкуит стороной. Любой, кто все-таки попытается проникнуть в город, будет застрелен на месте. «Насмерть?» — спросил кто-то. «А как же», — хором ответили несколько других.
Маленькая группа, примерно из двадцати человек, заявила, что больных нужно немедленно выдворить из города. Их предложение было отвергнуто подавляющим большинством голосов, поскольку к вечеру 24 июня, когда проходило собрание, почти каждый горожанин, если не был болен сам, имел заболевших друзей или родственников. Многие верили сообщениям о скором появлении вакцины. «Как потом мы сможем смотреть друг другу в глаза, — горячились они, — если со временем окажется, что, преувеличив от страха опасность, мы проявили малодушие и прогнали своих же как бродячих собак?»
Тогда предложили выслать из города лишь больных отдыхающих.
Приезжие, которых было довольно много, угрюмо напомнили, что уже долгие годы городские школы, дороги, благотворительные учреждения и общественные пляжи существуют за счет тех налогов, которые они платят за свои коттеджи. Даже те заведения, которые продолжают работать в период с середины сентября до середины июня, держатся благодаря их летним денежкам. И, если с ними обойдутся так бесцеремонно, жители Оганкуита могут быть уверены, что они никогда больше сюда не вернутся. Так что горожанам придется снова заняться ловлей омаров и моллюсков, чтобы прокормиться. Предложение об изгнании из города летних отдыхающих отклонили подавляющим большинством голосов.
К полуночи установили заграждения, а к раннему утру 25-го возле них лежали трое — четверо убитых и несколько раненых. Большинство прибывших двигались из Бостона на север. Они совершенно обезумели от панического страха. Некоторые безропотно поворачивали назад, к Йорку, чтобы там выехать на главную магистраль, другие были настолько невменяемыми, что ничего не соображали и пытались либо протаранить заграждения, либо объехать их по обочине. С ними разделались.
К вечеру большинство добровольных охранников и сами заболели. Они горели от жара и постоянно опускали ружья на землю, чтобы высморкаться. Некоторые, как Фредди Деланси и Кертис Бичамп, просто падали без сознания. Потом их отвозили в передвижной лазарет, сооруженный возле городского зала собраний, где они и умирали.
А вчера утром отец Фрэнни, который выступал против этой затея с заграждениями, слег, и Фрэнни стала ухаживать за ним. Он не разрешил ей отвезти его в больницу и сказал, что, коли ему суждено умереть, он хочет, чтобы это произошло в достойной обстановке, в его собственном доме.
К полудню 25 июня движение на дорогах прекратилось. Гас Динзмор, смотритель автостоянки у общественного пляжа, сказал, что, судя по всему, на трассе скопилось столько автомобилей, что даже те мужчины (или женщины), которые еще были в состоянии вести машину, не смогли бы выбраться из этой «мертвой» пробки. Вообще-то это и к лучшему, потому что к тому времени следить за порядком на блокпостах способны были от силы человек тридцать. У Гаса, который до вчерашнего дня чувствовал себя хорошо, начался насморк. Фактически единственным здоровым жителем города, кроме самой Фрэнни, был Гарольд, шестнадцатилетнии брат Эми Лодер. Эми же умерла как раз накануне первого городского собрания. Ее свадебное платье так и осталось висеть в шкафу, ни разу не надетое.
Сегодня Фрэн из дому не выходила. Она никого не видела с середины вчерашнего дня, когда ее приходил проведать Гас. Утром она несколько раз слышала шум моторов, один раз двойной выстрел из ружья и больше ни звука. Глубокая, ничем не нарушаемая тишина усиливала возникшее у нее чувство нереальности происходящего.
А теперь нужно было разобраться с этими вопросами. Мухи… бревна… пироги. Фрэнни вдруг поймала себя на том, что прислушивается к холодильнику. Он был снабжен автоматическим устройством для изготовления льда, и примерно каждые двадцать секунд откуда-то изнутри раздавался глухой стук, когда получался очередной кубик.
Фрэнни сидела перед тарелкой с пирогом вот уже почти час. На ее лице застыло тупое полувопросительное выражение. Мало-помалу в ее сознании стала вырисовываться еще одна мысль, вернее, две мысли, которые одновременно были и связаны между собой, и абсолютно самостоятельны. Может быть, они были обрывками одной большой мысли? Продолжая прислушиваться к стуку кубиков льда в холодильнике, она стала анализировать свои мысли.
Первая состояла в том, что ее отец умер. Он умер дома, как и хотел.
Вторая мысль касалась нынешнего дня. Стоял чудесный безветренный летний день, один из тех дней, ради которых туристы приезжали на побережье штата Мэн. Конечно, до, купания дело не доходило — вода здесь никогда достаточно не прогревалась, но люди просто наслаждались дурманящей красотой самого дня.
Ярко светило солнце. Фрэнни посмотрела на термометр — за окном кухни. Он показывал двадцать семь градусов. Стоял чудесный день, а отец был мертв. Есть ли между этими двумя мыслями какая-то связь, кроме той, что от них хочется плакать?
Фрэнни сосредоточилась. Взгляд ее оставался отсутствующим и безучастным. Ее сознание пыталось разрешить эту проблему, потом вдруг переключалось на другие предметы, но все-таки неизменно возвращалось к исходной точке.
Стоял чудесный теплый день, а ее отец был мертв.
Это сразу привело ее в чувство, и она зажмурила глаза как от удара.
В тот же момент она непроизвольно ухватилась за скатерть и потянула ее на себя. Тарелка полетела вниз и разбилась со звуком разорвавшейся бомбы. Фрэнни закричала, прижав руки к лицу с такой силой, что на щеках остались следы от пальцев. Ее взгляд, до этого блуждающий и рассеянный, неожиданно стал острым и ясным. Словно ей дали сильную пощечину или поднесли к носу пузырек с нашатырем.
Нельзя держать в доме труп. Особенно в разгар лета.
К Фрэнни снова начала возвращаться апатия, размывая четкие очертания мысли. Ее жуткий смысл стал затуманиваться, приглушаться. Фрэнни опять прислушивалась к падению кубиков льда…
Но ей удалось собраться. Она встала, подошла к раковине, открыла на всю мощь кран с холодной водой и стала брызгать ею себе в лицо, освежая слегка вспотевшую кожу.
Она может махнуть рукой на все, но прежде обязательно нужно решить одну проблему. Обязательно. Она не может оставить его лежать в постели на исходе июня. Это будет слишком похоже на известный рассказ Фолкнера «Роза для Эмили», который включен во все антологии для студентов колледжей. Отцы города не знали, откуда взялся этот ужасный запах, но через какое-то время он исчез. Он… Он…
— Нет! — громко крикнула Фрэнни в залитой солнцем кухне. Она начала ходить из угла в угол, размышляя, что делать. Первым делом она подумала о местном похоронном бюро. Но кто будет… кто будет…