— ИИИИИИИИОООООООООУУУУУУУУУУУ УУУУУУ!
— Нет! — завопил Брадентон и прикрыл слабеющими руками лицо. — Нет! Нееет!..
Ведро подалось вперед, и выплеснувшаяся из него вода, казалось, на мгновение комком зависла в желтом свете лампы, словно величайший во вселенной неограненный алмаз. И сквозь воду он увидел лицо темного человека, превратившееся в физиономию широко ухмыляющегося тролля, который только что выбрался из самой темной, заполненной дерьмом ямы в аду, чтобы неистовствовать на земле. Потом вода обрушилась на него — такая ледяная, что его распухшая глотка моментально снова расширилась, кровь от ее стенок отлила большими каплями, и ворвавшийся в него воздух заставил его сбросить одеяла к самым ногам одним конвульсивным движением, так что его тело теперь могло беспрепятственно корчиться и извиваться, пока дикие судороги, вызванные этой внезапной мукой, раздирали его, как кусающиеся на бегу борзые.
Он издал вопль. Еще один. А потом умолк, сотрясаемый мелкой дрожью, вымокший с головы до ног, с мотающейся головой и вытаращенными глазами. Его глотка сузилась до маленькой щелочки, и он снова принялся сражаться за каждый глоток воздуха. Тело его начало лихорадочно вздрагивать.
— Я знал, что это приведет тебя в чувство! — радостно вскричал человек, которого он знал под именем Ричарда Фрая, и со звоном поставил ведро на пол. — А я знал, а я знал, что мой фокус пройдет, а, Царь-Рыба? Твой черед говорить мне спасибо, мой добрый друг, давай же, я жду от тебя спасибо в свой адрес. Ты благодарен мне? Не можешь говорить? Нет? И все же я знаю, в душе ты благодаришь меня.
— ИИИИЯЯЯЯАААААААААААА!
Он подпрыгнул вверх, как Брюс Ли в саге о кунфу, с расставленными коленями и на секунду, казалось, завис прямо над Китом Брадентоном, как раньше зависла вода, — его тень накрыла грудь Брадентона, укутанную в вымокшую пижаму, и тот слабо вскрикнул. Потом его колени опустились по обе стороны грудной клетки Брадентона, и джинсовая мошонка Ричарда Фрая, ставшая основанием вилки, застыла в дюйме от груди Брадентона, а лицо Фрая полыхало над Брадентоном как фонарь в погребе в готическом романе.
— Пришлось разбудить тебя, приятель, — сказал Фрай. — Не хотел, чтобы ты отрубился, так и не поболтав чуток со мной.
— Слезь… Слезь… Слезь… с меня…
— Проснись, приятель, я же не на тебе. Я просто слегка вишу над тобой. Как прекрасный невидимый мир.
В паническом ужасе Брадентон мог лишь пыхтеть, трястись и отводить свои вытаращенные глаза в сторону от этого радостного, пылающего лица.
— Нам надо поговорить об анальном сексе, и о мужских причиндалах, и о том, есть ли они у пчел. А еще о документах, которые ты должен был для меня приготовить, и о машине, и о ключах от машины. Пока же все, что я вижу в твоем гуру-же, это «шевроле»-пикап, а мне известно, что он твой, ну так как же насчет этого, а, киска?
— …Они… Бумаги… Не могу… не могу говорить… — Он судорожно ловил ртом воздух, а дробное клацанье его зубов напоминало трескотню маленьких птичек на дереве.
— Ты лучше смоги говорить, — сказал Фрай и выставил вперед большие пальцы. Они у него были с двумя суставами (как и все остальные). И принялся вертеть ими взад и вперед под углами, казалось, отрицавшими все законы физики и биологии. — Потому что, если не сможешь, я поставлю эти твои голубенькие глазки-шарики у себя на кухне, а тебе придется трусить по преисподней с собакой-поводырем. — Он приставил свои большие пальцы к глазам Брадентона, и тот беспомощно вжался в подушку.
— Ты мне расскажешь, — проговорил Фрай, — и я оставлю тебе нужные таблетки. Я даже подержу тебя так, чтобы ты смог их проглотить. Тебе станет лучше, приятель. От таблеток все пройдет.
Брадентон, дрожа от страха не меньше, чем от холода, выдавил сквозь клацающие зубы:
— Бумаги… На имя Рэндалла Флагга. Внизу, в уэльсском комоде. Под… филенкой.
— Машина?
Брадентон отчаянно напряг мозги. Достал он тачку этому человеку? Все это было очень далеко, за бушующим пламенем бреда, а бред, казалось, что-то сделал с его сознанием, спалил целые куски памяти. Целые отрезки его прошлого стали выжженными комнатами с дымящимися проводами и обгорелыми контактами. Вместо машины, про которую хотел узнать этот ужасный человек, выплыл образ его самой первой собственной тачки, остроносого «студебекера», который он выкрасил в розовый цвет.
Фрай мягко положил одну ладонь на рот Брадентона, а другой рукой зажал ему ноздри. Кит начал дергаться под ним. Отчаянные стоны вырвались из-под ладони Фрая. Он убрал обе руки и спросил:
— Это помогает тебе вспомнить?
Как ни странно, помогло.
— Машина… — произнес он и стал задыхаться как собака. Мир завертелся, потом успокоился, встал на место, и он смог продолжать: — Машина стоит… за станцией «Коноко»… прямо на выезде из города. Шоссе 51.
— На северном конце города или на южном?
— Ю… ю…
— Ага, ю! Понял. Продолжай.
— Накрыта брезентом. Бу… Буо… «Бьюик». Документы на приборном щитке. Выписаны на… Рэндалла Флагга. — Он снова стал задыхаться и не мог больше произнести ни слова, лишь смотрел на Фрая с тусклой надеждой.
— Ключи?
— Коврик на полу. Под…
Задница Фрая пресекла дальнейшее словоизвержение, опустившись на грудь Брадентона. Он устроился там, как мог бы развалиться на удобной подушечке в квартире у друга, и неожиданно Брадентон оказался не в состоянии сделать даже слабый вдох.
Он потратил последний остаток воздуха в легких на одно-единственное слово:
— …Пожалуйста…
— И спасибо тебе, — сказал Ричард Фрай — Рэндалл Флагг с жеманной ухмылкой. — Скажи спокойной ночи, Кит.
Не в силах вымолвить ни слова, Кит Брадентон лишь бешено вращал глазами в распухших глазницах.
— Не думай обо мне плохо, — мягко произнес темный человек, глядя на него сверху вниз. — Просто нам уже надо поторапливаться. Карнавал начнется очень скоро. Открываются все аттракционы — и «Бросай-пока-не-выиграешь», и «Колесо фортуны». Это моя счастливая ночь, Кит. Я чувствую. Я чувствую это со страшной силой. Поэтому нам нужно спешить.
До станции «Коноко» было полторы мили, и он добрался туда только в четверть четвертого утра. По улице носился легкий ветерок. На своем пути он видел трупы трех собак и одного мужчины. Мужчина был одет в какую-то униформу. Над головой ярко и равнодушно светили звезды — искорки на темной шкуре вселенной.
Брезент, накрывавший «бьюик», был аккуратно прикреплен к земле и хлопал на ветру. Когда Флагг развязал веревки, брезент скользнул в ночь как огромный коричневый призрак и, подхваченный ветром, устремился на восток. А в каком направлении отправиться ему — вот вопрос.
Он стоял возле «бьюика» модели 1975-го в хорошем состоянии (тачки хорошо сохранялись здесь: при небольшой влажности ржавчина брала их нескоро) и принюхивался, как койот, к летнему ночному воздуху. В нем ощущался запах пустыни, который можно учуять лишь ночью. «Бьюик» был единственной целой машиной на кладбище разрозненных автомобильных частей, глыб, неподвижно застывших среди ветра и тишины. Мотор. Карданный вал, похожий на штангу какого-то атлета. Груда шин, в которой от ветра рождались странные звуки. Треснутое ветровое стекло. И много чего другого.
Лучше всего ему думалось в обстановке вроде этой. В такой обстановке любой человек мог стать Яго.
Он отошел от «бьюика» и провел рукой по дырявой крыше того, что когда-то, вероятно, было «мустангом». «Маленькая Змейка, а Маленькая Змейка, разве ты не знаешь, что мы всех прикончим…» — тихонько пропел он. Пыльным сапогом он ткнул в вогнутую решетку радиатора, и целая россыпь драгоценных камней подмигнула ему тусклым огнем. Рубины, изумруды, жемчужины величиной с гусиное яйцо, бриллианты, затмевающие звезды. Он щелкнул пальцем. Они исчезли. Куда же ему двинуться?
Ветер с воем ворвался сквозь разбитое ветровое стекло внутрь старого «плимута», и крошечные живые существа завозились в нем.
Что-то еще зашевелилось позади Флагга. Он обернулся. Это был Кит Брадентон, одетый лишь в нелепые желтые подштанники, его брюхо поэта свисало над поясом, как готовая вот-вот сорваться снежная лавина. Брадентон шел по направлению к нему через разбросанные останки детройтского железного лома на колесах. Острая пружина проткнула его ногу как гвоздь распятия, но ранка не кровоточила. Из пупка Брадентона смотрел черный глаз.
Темный человек щелкнул пальцами, и Брадентон пропал.
Он усмехнулся, вернулся к «бьюику» и прижался лбом к крыше машины со стороны пассажирского сиденья. Шло время. Наконец он выпрямился, по-прежнему усмехаясь.
Теперь он знал.
Он скользнул за руль «бьюика» и несколько раз газанул, чтобы прочистить карбюратор. Двигатель ожил, и стрелка показателя топлива метнулась к отметке, обозначающей, что бак полный. Он тронулся с места и объехал заправочную станцию; передние фары на мгновение выхватили из темноты еще одну пару изумрудов — кошачьи глаза, осторожно сверкнувшие из высокой травы возле женского туалета на станции «Коноко». Изо рта у кошки торчало маленькое мягкое тельце мыши. При виде его ухмыляющегося луноподобного лица, уставившегося на нее из окна автомобиля, кошка выронила добычу и убежала. Флагг громко и от души расхохотался смехом человека, у которого нет и тени плохих мыслей. Там, где дорога от станции «Коноко» переходила в скоростное шоссе, он свернул направо и покатил на юг.
Глава 32
Кто-то оставил открытой дверь между комнатой охраны и соседствующим с ней отделением. Стальная обшивка стен коридора служила естественным усилителем, превращая монотонные крики, раздававшиеся все утро, в чудовищные, кошмарные вопли, отдающиеся бесконечным эхом. Ллойду Хенриду пришло в голову, что от этих выкриков и совершенно естественного страха, который он испытывал, он может полностью и окончательно рехнуться.
— Мама, — раздавался жуткий, отдающийся эхом вопль, — Мааа-мааа!