— Какой немой?
— Ну, я увидела того придурка и подумала, что немой должен быть с ним, понимаете? А они совсем не из наших. Я думаю, они пришли с другой стороны.
— Значит, ты так полагаешь, да?
— Ага.
— Ну а я понятия не имею, о чем ты болтаешь. У меня был трудный день, и я устал. Если ты не скажешь ничего толкового сейчас, Джули Лори, я иду спать.
Джули села, положила ногу на ногу и рассказала Ллойду про свою встречу с Ником Андросом и Томом Калленом в ее родном городке Пратте, штат Канзас. Про пептобисмол («Я просто чуть-чуть позабавилась с этим дурачком, а этот глухонемой наставил на меня ствол!»). Она даже рассказала, как стреляла в них, когда они выезжали из города.
— И что из этого следует? — спросил Ллойд, когда она закончила. Он поначалу был слегка заинтригован словом «шпионить», но дальше его охватила полусонная скука.
Джули снова надулась и закурила сигарету.
— Я же сказала вам. Тот недоумок — он теперь здесь. И я ручаюсь, он шпионит.
— Ты говоришь, его звали Том Каллен?
— Да.
В его памяти что-то промелькнуло. Каллен — тот здоровый светловолосый малый, конечно, без пары-тройки карт в колоде, по наверняка он вовсе не такой поганец, каким выставляет его эта кровожадная сучка. Он копнул в памяти поглубже, но там было пусто. Становилось уже невозможно помнить их всех. Люди стекались в Вегас от шестидесяти до сотни в день, и Флагг говорил, что кривая прироста населения еще не достигла своего пика и трудно сказать, когда она поползет вниз. Он подумал, что можно сходить к Полу Берлсону, у которого есть список жителей Вегаса, и разузнать что-то про этого малого, Каллена.
— Вы его арестуете? — спросила Джули.
Ллойд окинул ее взглядом.
— Я арестую тебя, если ты не отвяжешься, — сказал он.
— Вот так хренов добрый малый! — визгливо выкрикнула Джули Лори. Она вскочила на ноги и уставилась на него. В этих тесных белых хлопковых шортах ее ноги, казалось, росли от самого подбородка. — А я-то хотела оказать помощь!
— Я все проверю.
— Ага, конечно, знаю я эту присказку.
Она зашагала прочь; ее туго обтянутая попка подрагивала от негодования.
Ллойд смотрел ей вслед с усталым удивлением, думая, что в мире еще полным-полно курочек вроде этой, даже сейчас, после супергриппа, он готов был ручаться, что их навалом повсюду. Их легко заманить в постель, но потом надо хорошенько следить за их коготками. Они сводные сестрички тех паучих, что пожирают своих партнеров после секса. Прошло два месяца, а она все еще точит зуб на того немого парня. Как, она сказала, его звали? Андрос?
Ллойд вытащил из заднего кармана штанов потрепанный блокнот, послюнил палец и отыскал чистую страничку. Это была тетрадка для заметок, сплошь исписанная памятками самому себе: от напоминания побриться перед встречей с Флаггом до обведенного в рамку указания провести инвентаризацию содержимого аптек в Лас-Вегасе, прежде чем оттуда станет пропадать морфий и кодеин. Скоро придет время заводить еще одну такую записную книжку.
Своими неуклюжими ученическими каракулями он написал: Ник Андрос или, может, Андротис — немой. В городе? А ниже: Том Каллен, проверить у Пола. Он сунул блокнот обратно в карман. За сорок миль к северо-востоку темный человек завершал свои длительные отношения с Надин Кросс под мерцающими в пустыне звездами. Ему было бы очень интересно узнать, что дружок Ника Андроса находится в Лас-Вегасе.
Но он спал.
Ллойд угрюмо взглянул на свой пасьянс, забыв про Джули Лори вместе с ее злобой и маленькой, туго обтянутой задницей. Он смухлевал еще с одним тузом, и его мысли тоскливо возвратились к Мусорщику и тому, что может сказать — или сделать — Флагг, когда Ллойд доложит ему о случившемся.
В то самое время, когда Джули Лори выходила из бара, чувствуя себя оплеванной всего лишь за то, что совершила поступок, который рассматривала как свой гражданский долг, Том Каллен стоял возле окна своей квартиры в другой части города, мечтательно уставясь на полную луну.
Пришло время идти.
Время возвращаться.
Эта квартира была непохожа на его дом в Боулдере. Это место было заставлено мебелью, но не украшено. Он не приклеил на стенку даже ни единой открытки, не повесил ни одного чучела птички на натянутую струну от пианино. Это место было лишь перевалочным пунктом, и теперь пришло время ехать дальше. Он был рад. Ему было ненавистно это место. Здесь во всем присутствовал какой-то запах — мертвенный запах гнили, один из тех неуловимых запахов, природу которого установить невозможно. Люди здесь в основном милые, и многих из них он любил точь-в-точь как людей в Боулдере — ребят вроде Анджи и того маленького мальчика Динни. Никто не смеялся над ним, оттого что он туго соображал. Они поручали ему работу, шутили с ним и в обеденные перерывы охотно угощали друг друга едой, если кому-то что-нибудь из чужих припасов пришлось по вкусу. Они были хорошие ребята, не намного отличавшиеся от ребят в Боулдере, насколько он мог судить, но…
Но вокруг них витал этот запах.
Казалось, они все ждут и наблюдают. Иногда среди них повисало странное молчание, и глаза их словно устремлялись в никуда, как будто всем им снился один и тот же дурной сон. Они делали все, не спрашивая, зачем они это делают и для чего это вообще нужно? Эти люди словно носили лица-маски веселых ребят, но их настоящие лица — те, что под масками, — были ликами монстров. Как-то он смотрел фильм ужасов про это. Монстр такой породы назывался там волком-оборотнем.
Над пустыней высоко, бесшумно и свободно плыла луна.
Он видел здесь Дайну из Свободной Зоны; видел только однажды и с тех пор ни разу. Что с ней случилось? Она тоже шпионила? А теперь вернулась обратно?
Он не знал. Но он боялся.
На кресле, стоявшем напротив бесполезного цветного телека на подставке, лежал маленький рюкзак, набитый ломтиками ветчины в герметичных упаковках, консервами и крекерами. Он поднял его и надел на себя.
«Идти по ночам, отсыпаться днем».
Он вышел из дома и зашагал по двору, ни разу не оглянувшись. Луна была такой яркой, что он отбрасывал тень на потрескавшийся асфальт, на котором когда-то приезжие из других штатов, надеявшиеся сорвать большой куш, парковали свои тачки.
Он поднял глаза на призрачную монету, плывущую в небе.
— Л-У-Н-А, ну и дела, луна, — прошептал он. — Да, в натуре. Том Каллен знает, что это значит.
Его велосипед стоял, прислоненный к розовой оштукатуренной стене здания. Он остановился разок, чтобы поправить свой рюкзак, потом уселся на велик и покатил к региональному шоссе. К одиннадцати вечера он оставил позади Лас-Вегас и крутил педали по аварийной полосе I–15, катя на восток. Никто его не увидел. Никто не поднял тревогу.
Его мозг остановился на мягкой «нейтралке», как случалось с ним всегда, когда самые неотложные дела уже были сделаны. Он невозмутимо катил вперед, сознавая лишь то, что легкий ночной ветерок приятно обдувает его вспотевшее лицо. То и дело ему приходилось объезжать песчаную дюну, вылезшую из пустыни на шоссе и наложившую свою белую, как у скелета, лапу на дорогу, а когда он порядочно отъехал от города, пришлось объезжать и застывшие машины — взгляните на мои труды и отчаяние, ваше высочество, как мог бы сказать Глен Бейтман в своей обычной ироничной манере.
Он сделал остановку в два часа ночи, чтобы слегка закусить крекерами с ветчиной и запить их напитком «Кул Эйд» из термоса, привязанного к багажнику велосипеда. Потом поехал дальше. Луна скрылась. С каждым оборотом колес его велосипеда Лас-Вегас оставался все дальше и дальше позади. Это поднимало ему настроение.
Но в четверть пятого утра 13 сентября его окатила холодная волна страха. Она казалась еще ужаснее из-за своей неожиданности и видимой беспричинности. Том громко закричал бы, по его голосовые связки вдруг словно окостенели. Мускулы ног, крутящих педали, обмякли, и он продолжал катить по дороге уже по инерции. Пустыня черно-белой кинолентой проплывала мимо него все медленнее и медленнее.
Он был поблизости.
Человек без лица, демон, бродящий теперь по земле.
Флагг.
Главный, как они его называли. Ухмыляющийся человек, как про себя называл его Том. Только когда его ухмылка обращалась на тебя, вся кровь в твоих жилах застывала, и плоть холодела и становилась мертвенно-серой. Человек, который мог одним своим взглядом заставить любого обделаться. Стоило ему пройтись по стройплощадке, как люди начинали бить молотком себе по пальцам, заколачивать гвозди шляпками вниз, соскальзывать с балок и…
«…О Боже милосердный, он проснулся!»
Хныкающий звук вырвался из глотки Тома. Он почувствовал это неожиданное пробуждение. Казалось, он видит (или ощущает) глаз, открывшийся во тьме раннего утра, этот жуткий красный глаз, все еще слегка затуманенный от сна. Он поворачивался во тьме. Ища. Ища его. Он знал, что Том Каллен тут, но не знал точно где.
Его онемевшие ноги нащупали педали велосипеда, и он покатил все быстрее и быстрее, низко склонясь к рулю, чтобы уменьшить сопротивление встречного ветра, и набирая скорость до тех пор, пока он уже, казалось, чуть ли не летел по шоссе.
Однако ощущение присутствия сзади чего-то темного и обжигающего ослабевало. И величайшим чудом явилось то, что жуткий красный глаз смотрел в его сторону, но как-то поверх, не видя его («Может, оттого, что я так низко наклонился к рулю», — бессвязно попытался сообразить Том Каллен)… а потом снова закрылся.
Темный человек опять заснул.
Как чувствует себя заяц, когда тень ястреба падает на него, будто темное распятие… а потом пролетает мимо, не остановившись и даже не сбавив скорость? Как чувствует себя мышь, когда кота, целый день терпеливо караулившего ее возле входа в норку, хозяин бесцеремонно хватает за шкирку и вышвыривает за дверь? Как чувствует себя олень, тихонько проходящий мимо охотника, который дрыхнет после выпитых за обедом трех банок пива? Возможно, они ничего не чувствуют, а быть может, испытывают то же, что и Том Каллен, когда выбирался из черной и опасной сферы влияния: страшный, бьющий чуть ли не как электрошок всплеск облегчения, чувство, словно ты заново родился. Но сильнее всего ощу