— Да. Пожалуй, вряд ли.
— Ты, наверно, здорово скучаешь по Фрэн.
— Угу. Скучаю и беспокоюсь за нее. Беспокоюсь за ребенка. Особенно когда стемнеет.
Глен выпустил струю дыма.
— Тут ты ничего не в силах изменить, Стюарт.
— Я знаю. Но тревожусь.
— Конечно. — Глен выбил свою трубку о камень. — Вчера ночью произошло кое-что занятное, Стю. Я весь день пытаюсь разобраться, то ли это был сон, то ли явь, то ли еще что-то.
— Так что это было?
— Ну… Я ночью проснулся, и Коджак на что-то рычал. Похоже, было уже за полночь, потому что костер потух. Коджак стоял по другую сторону костра с вздыбленной шерстью на загривке. Я велел ему заткнуться, а он даже не взглянул на меня. Он смотрел куда-то вправо. И я подумал. «А что, если это волки?» С тех пор как мы наткнулись на того парня, которого Ларри называет Волчатником…
— Да, это было погано.
— Но там ничего не было. Я ясно видел. Он рычал ни на что.
— Учуял какой-то запах, только и всего.
— Да, но самая бредовая часть впереди. Через несколько минут я начал ощущать… ну явный бред. Я почувствовал, что там есть нечто — прямо над насыпью шоссе, и что это нечто следит за мной. Следит за всеми нами. Я почувствовал, что смогу увидеть это, если сощурю глаза правильно. Но я не хотел. Потому что это нечто, Стюарт, воспринималось так, словно это был он сам. Я чувствовал присутствие Флагга.
— Наверное, померещилось, — помолчав секунду, сказал Стю.
— В этом точно ощущалось что-то такое. И Коджак тоже это чувствовал.
— Ну, допустим, он каким-то образом следил за нами? Что мы тут можем поделать?
— Ничего. Но мне это не нравится. Мне не нравится, что он может следить за нами… если это был действительно он. Это пугает меня до чертиков.
Стю докурил сигарету, аккуратно затушил ее о камень, но не двинулся в сторону своего спальника. Он взглянул на Коджака, который лежал возле костра, положив нос на передние лапы, и смотрел на них.
— Итак, Гарольд мертв, — наконец вымолвил он.
— Да.
— И это была просто дурацкая, бессмысленная гибель. Гибель Сюзан и Ника. Наверно, и гибель его самого.
— Согласен.
Больше сказать было нечего. Они наткнулись на Гарольда и его жалобную предсмертную записку через день после того, как одолели туннель Эйзенхауэра. Они с Надин, должно быть, поехали через Ловленд-Пасс, поскольку возле Гарольда валялся его мотоцикл «триумф», вернее, то, что от него осталось, а, по словам Ральфа, через туннель Эйзенхауэра невозможно было протащить ничего крупнее детского автомобильчика. Канюки неплохо поработали над телом, но Гарольд все еще сжимал свой блокнот в застывшей руке. 38-й торчал у него во рту, как уродливый леденец, и хотя они не стали хоронить его, Стю вытащил револьвер. Он сделал это мягко и бережно. Наглядное зрелище того, как беспощадно темный человек уничтожил Гарольда и как равнодушно вышвырнул вон, когда тот сослужил свою службу, заставило Стю возненавидеть Флагга еще сильнее. Это заставило его почувствовать, что они предприняли по-детски наивный, бессмысленный поход, и все время, пока он ощущал, что им надо спешить, труп Гарольда с, раздробленной ногой преследовал его, как застывшая гримаса Волчатника преследовала Ларри. Он ловил себя на том, что хочет отомстить Флаггу за Гарольда точно так же, как за Ника и Сюзан… но чем дальше, тем больше в нем росла уверенность, что ему никогда не представится такой случай.
«Но тебе лучше поостеречься, — мрачно подумал он. — Ты поберегись, гнида, если я подберусь к тебе так близко, что смогу дотянуться до твоей шеи».
Глен, слегка поморщившись, встал.
— Я ложусь спать, Восточный Техас, — сказал он. — И не уговаривай меня остаться. Тоскливая у нас вечеринка.
— Как твой артрит?
— Терпимо, — улыбнувшись, ответил Глен, но, идя к своему спальнику, все-гаки заметно хромал.
Стю решил, что не стоит курить еще одну сигарету: даже если курить две-три в день, его запас кончится к концу педели, — а потом все-таки закурил. Вечер выдался не очень холодный, но тем не менее не оставалось сомнений в том, что лету, по крайней мере здесь, в высокогорье, пришел конец. От этого ему стало грустно, поскольку у него было сильное предчувствие, что другого лета ему увидеть не суждено. В начале этого лета он работал по временному контракту на фабрике, где производили карманные калькуляторы. Жил в маленьком городишке Арнетт и почти все свободное время ошивался на заправочной станции «Тексако» Билла Хэпскомба, слушая, как другие мелют языком про экономику, правительство и тяжелые времена. Сейчас Стю не сомневался, что никто из них не знал, что такое по-настоящему тяжелые времена. Он докурил сигарету и швырнул ее в костер.
— Держись там, Фрэнни… держись, старушка, — сказал он и залез в свой спальный мешок. И во сне к нему пришла мысль, что Нечто подходило тогда к их стоянке. Нечто со злорадством наблюдало за ними. Это мог быть волк с человеческим разумом. Или ворона. Или ласка, проползшая на брюхе сквозь кустарник. Или это могло быть какое-то бестелесное существо — следящий глаз.
«Я не побоюсь никакого зла, — пробормотал он во сне. — Да, хоть я и бреду по долине, над которой нависла тень смерти, я не побоюсь никакого зла. Никакого зла».
В конце концов сон потускнел и исчез, и он громко захрапел.
На следующее утро они снова рано пустились в путь; счетчик Ларри отщелкивал мили на шоссе, лениво извивавшемуся вниз по пологому Западному склону к Юте. Вскоре после полудня штат Колорадо остался позади. Вечером они сделали привал западнее Харли-Доума, в Юте. Впервые мертвая тишина показалась им враждебной и гнетущей. Ральф Брентнер лег спать этой ночью, думая: «Теперь мы на западе. Мы вышли из нашей Зоны и вошли в его владения».
И этой ночью Ральфу приснился волк с единственным красным глазом, пришедший с бесплодных земель, чтобы следить за ними. «Пошел прочь, — сказал ему Ральф. — Пошел прочь, мы не боимся. Не боимся тебя».
К двум часам дня 21 сентября они миновали Сиго. Следующим большим городом, судя по карманной карте Стю, был Грин-Ривер. После него долго, очень долго не будет ничего. Там, как говорил Ральф, они, наверно, узнают, с ними Бог или нет.
— На самом деле, — сказал Ларри Глену, — меня не столько волнует еда, сколько вода. Почти все, кто отправляется в долгие поездки, везут с собой только что-нибудь несущественное: фиги там, финики или что-то в этом роде.
Глен улыбнулся.
— Быть может, Господь ниспошлет на нас дожди благословения.
Ларри взглянул на безоблачное небо и скорчил недоверчивую мину.
— Порой мне кажется, у нее просто крыша поехала в самом конце.
— Может быть, — кротко произнес Глен. — Но если ты почитаешь теологическую литературу, то увидишь, что Бог часто предпочитает говорить через умирающих и безумных. Мне даже кажется — тут на сцену выходит тайный лицемер, — что на то есть веские психологические причины. Сумасшедший или лежащий на смертном одре — это человеческое существо с резко измененной психикой. Здоровый индивидуум может обладать способностью отфильтровывать пророческие послания, переделывать их сообразно со своей личностью. Другими словами, из здорового индивидуума может получиться говенный пророк.
— Пути Господни, — пробормотал Ларри. — Я знаю. Мы смотрим сквозь темное стекло. По мне, так оно и впрямь темное. Зачем нам идти пешком всю дорогу, когда мы могли бы доехать за неделю, мне не понять. Но раз уж мы взялись за безумное дело, то, наверно, это нормально — выполнять его безумным способом.
— У того, что мы делаем, существует множество разного рода исторических прецедентов, — сказал Глен, — и я вижу несколько довольно убедительных психологических и социологических причин такой пешей прогулки. Не знаю, совпадают они с замыслами Господними или нет, но мне они кажутся вполне разумными.
— Что это за причины? — Стю и Ральф тоже подошли, чтобы послушать.
— Существовали некоторые племена американских индейцев, у которых «узреть видение» являлось составной частью ритуала инициации. Когда приходило твое время стать мужчиной, ты должен был пойти в джунгли безоружным. Ты должен был убить какого-то зверя и спеть две песни: одну о Великом Духе, другую о том, какой ты доблестный охотник, всадник, воин и ё…рь. А потом узреть видение. Ты не должен был есть. Ты должен был воспарить — как духовно, так и физически — и ждать, когда явится то видение. И в конце концов оно являлось. — Он усмехнулся. — Голод здорово способствует галлюцинациям.
— Ты думаешь, Матушка Абагейл послала нас сюда узреть видения? — спросил Ральф.
— Может быть, для того, чтобы набраться силы и святости, — сказал Глен, — с помощью процесса очищения. Знаете, в отрешении от вещей есть своя символика. Вроде талисмана. Когда отрешаешься от вещей, одновременно еще отрешаешься от чего-то в себе, что символически связано с этими вещами. Начинается процесс очищения. Ты начинаешь опустошать сосуд.
— Я что-то не улавливаю, — медленно покачал головой Ларри.
— Ну, представьте себе интеллигентного человека дочумного периода. Сломай его телевизор — что он станет делать по вечерам?
— Книжку почитает, — сказал Ральф.
— Навестит друзей, — предположил Стю.
— Включит стерео, — ухмыльнулся Ларри.
— Конечно, все это будет, — сказал Глен. — Но еще он станет скучать по своему телеку. Там, где раньше был его телевизор, образовалась дыра. И в подкорке у него по-прежнему будет сидеть мысль: «В девять часов я выпью пива и посмотрю по „ящику“, как сыграют „Соксы“.» А когда войдет в комнату и увидит пустой мертвый экран, он огорчится до чертиков. Часть его привычной жизни исчезла, разве не так?
— Точно, — сказал Ральф. — Наш телик ломался раз в две недели, и мне всегда бывало не по себе, пока его не починят.
— Это делает еще большую дыру в его жизни, если он часто смотрел телевизор, и значительно меньшую, если он пользовался им только изредка. Но в любом случае что-то исчезло. Теперь отберите у него все его книжки, всех друзей и стерео в придачу. Так же удалите всю пищу, кроме той, которую он может раздобыть по дороге. Это процесс опустошения, очистки и еще уменьшения его эго. Ваши «я», джентльмены, они превращаются в оконные стекла. Или, лучше сказать, в пустые бокалы.