Ларри вытянул руки, и Дорган сковал их наручниками.
— Кем ты был? — с любопытством спросил Ларри. — Раньше?
— Следователь второго ранга. Полиция Санта-Моники.
— И теперь ты с ним. Это… ты прости, что я так говорю, но это и впрямь смешно.
Глена Бейтмана вытолкали из машины, и он очутился рядом с ними.
— Зачем вы его толкаете? — со злостью осведомился Дорган.
— Если бы тебе шесть часов пришлось слушать чушь, которую нес этот парень, ты бы тоже стал его толкать, — ответил один из мужчин.
— Мне плевать, какой бред вам приходилось слушать, а руки распускать нечего. — Дорган взглянул на Ларри. — Почему это так смешно, что я с ним? Видишь ли, я служил полицейским десять лет до Капитана Скорохода. Я видел, что бывает, когда начинают командовать парни вроде тебя.
— Юноша, — дружелюбно сказал Глен, — твой опыт с несколькими избитыми малышами и жертвами наркомании не оправдывает твоего сотрудничества с монстром.
Уведите их, — ровным голосом произнес Дорган. — Отдельные камеры, разные отсеки.
— Я не думаю, что ты сумеешь жить с таким выбором, юноша, — сказал Глен. — Кажется, в тебе мало что от нациста.
На этот раз Дорган сам толкнул его.
Ларри отделили от двоих других и повели по пустому коридору, украшенному надписями: НЕ ПЛЕВАТЬ. К ДУШЕВЫМ И КАБИНЕТАМ САНОБРАБОТКИ. Одна гласила: ТЫ ЗДЕСЬ НЕ ГОСТЬ.
— Я бы не отказался от душа, — сказал он.
— Может быть, — кивнул Дорган. — Посмотрим.
— Что посмотрим?
— Насколько ты окажешься сговорчивым. — С этими словами Дорган открыл камеру в конце коридора и ввел туда Ларри.
— Как насчет браслетов? — спросил Ларри, выставив руки перед собой.
— Конечно. — Дорган открыл наручники ключом и снял их. — Лучше?
— Намного.
— Все еще хочешь в душ?
— Конечно, хочу. — Еще больше Ларри хотел, чтобы кто-то находился рядом с ним: слышать эхо удаляющихся шагов было выше его сил. Если он останется один, страх начнет возвращаться к нему.
Дорган вытащил маленький блокнот.
— Сколько вас там? В Зоне?
— Шесть тысяч, — сказал Ларри. — Каждый четверг по вечерам мы играем в бинго, и приз в финальной игре — двадцатифунтовая индейка.
— Ты хочешь принять душ или нет?
— Хочу. — Но он уже не рассчитывал на него.
— Сколько вас там?
— Двадцать пять тысяч, но четырем тысячам еще нет двенадцати, и они бесплатно посещают автокиношку. Для экономики это просто крах.
Дорган захлопнул свой блокнот и взглянул на него.
— Я не могу, парень, — сказал Ларри. — Поставь себя на мое место.
Дорган отрицательно покачал головой.
— Не могу этого сделать, потому что я не псих. Зачем вы здесь, ребята? Что, по-вашему, это вам даст? Он прикончит вас как пить дать, прикончит — завтра или послезавтра. И если он захочет, чтобы вы заговорили, вы заговорите. Если он захочет, чтобы вы плясали чечетку и одновременно мастурбировали, то так оно и будет. Вы, должно быть, спятили.
— Нам велела идти старуха. Матушка Абагейл. Скорее всего она тебе снилась.
Дорган отрицательно покачал головой, но неожиданно отвел глаза.
— Я не понимаю, о чем это ты.
— Тогда оставим все как есть.
— Уверен, что ты не хочешь говорить со мной? И принимать душ?
Ларри рассмеялся.
— Я такой дешевкой не занимаюсь. Пошлите к нам своих шпионов. Если найдете хоть одного, кто не станет похож на ласку при одном упоминании имени Матушки Абагейл, — вот так-то.
— Как хочешь, — ответил Дорган. Он прошел обратно по коридору, освещенному зарешеченными лампами. В дальнем конце коридора он вышел за ворота со стальными прутьями, и те с глухим треском захлопнулись за ним.
Ларри огляделся. Как и Ральфу, ему случалось несколько раз побывать в тюряге: один раз за публичное оскорбление, другой — за унцию марихуаны. Буйная молодость.
— Это не «Риц», — пробормотал он.
Матрас на койке явно был не первой свежести, и он подумал с легким отвращением, не умер ли кто-нибудь на нем в июне или в начале июля. Туалет работал, но когда он первый раз спустил воду, она была ржавой — верный признак того, что им долгое время не пользовались. Кто-то оставил здесь вестерн в бумажной обложке. Ларри взял его, а потом положил на место. Он присел на койку и вслушался в тишину. Он всегда ненавидел одиночество, но в каком-то смысле всегда был одинок… пока не приехал в Свободную Зону. И теперь все было не так плохо, как он опасался. Погано, да, но он справится.
«Он убьет вас как пить дать, прикончит — завтра или послезавтра».
Только Ларри не верил в это. Чтобы их убили просто так, как бродячих собак, — этого не может быть.
— Я не побоюсь никакого зла, — произнес он в мертвой тишине камеры и всего тюремного отсека, и ему понравилось, как это прозвучало. Он произнес это снова.
Он прилег, и ему пришло в голову, что в конце концов он проделал почти весь путь обратно на Западное побережье. Только путешествие оказалось более долгим и странным, чем кто-либо мог когда-нибудь себе представить. И путешествие было еще не закончено.
— Я не побоюсь никакого зла, — снова повторил он.
Он заснул со спокойным лицом и спал крепко, без всяких сновидений.
В десять часов утра на следующий день, через двадцать четыре часа после того, как они в первый раз увидели вдалеке заблокированное шоссе, Рэндалл Флагг и Ллойд Хенрид посетили Глена Бейтмана.
Он сидел скрестив ноги на полу своей камеры. Он отыскал под койкой кусочек угля и только что закончил писать на стене, среди высеченных на ней изображений мужских и женских половых органов, имен, телефонных номеров и коротеньких похабных стишков, такое изречение: «Я не гончар, не гончарный круг, я лишь глина в руках гончара; но разве ценность достигнутой формы не зависит в равной мере от внутренней ценности глины, как и от колеса и от мастерства Создателя?» Глен восхищался этой пословицей — или то был афоризм? — когда температура в безлюдном тюремном крыле вдруг как будто упала на десять градусов. Дверь в конце коридора широко распахнулась. Неожиданно во рту у Глена пересохло, и уголек выскользнул из его пальцев.
Каблуки сапог заклацали к нему по коридору.
Рядом звучали еще одни шаги, слабые и невыразительные, подстраивающиеся под первые.
«Ну вот и он. Я увижу его лицо».
Вдруг у него обострился артрит. Приступ был просто кошмарным. Казалось, его кости неожиданно вытащили наружу и тело его наполнили битым стеклом. И все равно он повернулся к двери с интересом и выжидательной улыбкой на лице, когда каблуки сапог замерли у его камеры.
— Ну вот и ты, — сказал Глен. — А ты и наполовину не такой леший, каким мы тебя представляли.
По другую сторону решетки стояли двое мужчин. Флагг находился справа. На нем были голубые джинсы и белая шелковая рубашка, мягко мерцающая при тусклом освещении. Он ухмылялся Глену. За ним стоял человек пониже, который вовсе не улыбался. У него был скошенный подбородок и глаза, которые казались слишком большими для такого лица. К такой коже, как у него, климат пустыни всегда безжалостен: кожа обгорала, слезала и снова обгорала. На шее у него болтался черный камень с красным пятном. Он был похож на густую, маслянистую смолу.
— Я хочу познакомить тебя с моим помощником, — хихикнув, произнес Флагг. — Ллойд Хенрид, познакомьтесь с Гленом Бейтманом, социологом, членом комитета Свободной Зоны и единственным ныне существующим членом мыслительного клана СВОБОДНОЙ Зоны с тех пор, как Ник Андрос умер.
— Разнакоству, — промямлил Ллойд.
— Как твой артрит, Глен? — спросил Флагг. Тон его был сочувствующим, но глаза искрились неподдельным весельем и тайным знанием.
Глен быстро сжал и разжал руки, улыбнувшись Флаггу в ответ. Никто на свете никогда не узнает, какие усилия потребовались ему, чтобы изобразить эту мягкую улыбку.
«Внутренняя ценность самой глины!»
— Отлично, — сказал он. — Гораздо лучше от сна в помещении, благодарю.
Улыбка Флагга слегка потухла. Глен уловил быстрый проблеск удивления и злости. Или страха?
— Я решил отпустить вас, — коротко бросил тот. Его улыбка вынырнула снова, лучистая и хитрая. — Верно, Ллойд?
— Мм-м… конечно, — сказал Ллойд. — Какжеще…
— Что ж, отлично, — беззаботно произнес Глен. Он чувствовал, как артрит проникает все глубже и глубже в его кости, сковывая их словно лед, раскаляя их словно огонь.
— Тебе дадут маленький мотоцикл, и ты можешь ехать обратно, когда пожелаешь.
— Я, разумеется, не могу уехать без моих друзей.
— Разумеется, не можешь. Все, что тебе нужно сделать, это попросить. Встать на колени и попросить меня.
Глен рассмеялся от всей души. Он откинул голову и стал долго и громко смеяться. И, пока он смеялся, боль в его суставах начала стихать. Он почувствовал себя лучше, сильнее и снова овладел собой.
— Ох, ну ты и шутник, — сказал он. — Я скажу, что тебе делать. Почему бы тебе не найти приличную кучу песка, не раздобыть молоток и не вколотить весь этот песок себе в задницу?
Лицо Флагга потемнело. Улыбка исчезла. Его глаза, раньше темные, как камень на шее Ллойда, теперь, казалось, засветились желтым огнем. Он потянулся рукой к запорному механизму на двери и стиснул его пальцами. Раздался электрический треск. Огонь вырвался у него из-под пальцев, и в воздухе запахло горелым. Запор упал на пол, дымящийся и черный. Ллойд Хенрид вскрикнул. Темный человек схватился за прутья решетки и рывком отодвинул дверь в сторону.
— Перестань смеяться.
Глен засмеялся сильнее.
— Перестань смеяться надо мной!
— Ты ничто! — сказал Глен, вытирая слезящиеся глаза и все еще усмехаясь. — Ох, простите меня… просто мы все были так напуганы… Мы создали вокруг тебя такую шумиху… Я смеюсь над нашей собственной глупостью не меньше, чем над твоей жалкой пустотой…
— Пристрели его, Ллойд. — Флагг повернулся ко второму человеку. Его лицо чудовищно исказилось. Руки скрючились в когти хищника.