Если вы положите на один край стола магнит, а на другой — стальной брусок, ничего не случится. Если вы станете приближать брусок к магниту, маленькими рывками сокращая расстояние (он задержался на какое-то мгновение на этом образе, запоминая его и наказывая себе не забыть записать его в дневник сегодня вечером), настанет миг, когда покажется, что очередной ваш толчок продвинет его дальше, чем вы рассчитывали. Брусок остановится, но как-то неохотно, словно он ожил и какая-то его часть восстала против законов физики, имеющих отношение к инерции. Еще один-два слабеньких толчка, и вам покажется — а может, вы и увидите в натуре, — что брусок дрожит на столе, как бы слегка вибрирует вроде тех мексиканских прыгающих бобов, продающихся в новых магазинах, которые выглядят как сучки дерева размером с сустав пальца, но внутри у них сидит живой червячок. Еще олин толчок — и равновесие между трением-инерцией и притяжением магнита нарушается. Брусок, уже полностью оживший, начинает двигаться сам по себе, все быстрее и быстрее, пока наконец не утыкается в магнит и не прилипает к нему.
Жуткий, завораживающий процесс.
Когда мир прекратил в июне свое существование, сила магнетизма не была еще до конца им понята, хотя Гарольд полагал (его ум никогда не имел склонности к рационалистически-научному мышлению), что физики, занимавшиеся подобными вещами, усматривали тесную связь этой силы с феноменом гравитации, а гравитация — краеугольный камень всей Вселенной.
На пути к Недерленду, двигаясь на запад, вверх, чувствуя, как воздух становится все прохладнее, и наблюдая за тучами, медленно сгущающимися вокруг неподвижных горных вершин далеко за Недерлендом, Гарольд ощущал начало этого процесса в себе самом. Он приближался к точке равностояния… и вскоре после нее он доберется до точки отрыва. Он и был тем стальным бруском, находившимся на таком расстоянии от магнита, откуда слабый толчок пошлет его дальше, чем сделала бы та же сила при обычных обстоятельствах. Он чувствовал в себе то же самое подрагивание.
Никогда в жизни он не испытывал ощущения, более близкого к религиозной одержимости. Молодость отрицает святость, потому что признать ее — значит признать эфемерность всех эмпирических объектов, и Гарольд тоже отрицал святость. Старуха была своего рода медиумом, думал он, равно как и Флагг, темный человек. Они были живыми радиопередатчиками — не более того. Их настоящая сила заключена в сообществах, которые сгрудились вокруг испускаемых ими сигналов, столь отличавшихся друг от друга. Так он считал.
Но, сидя в конце захудалой главной улицы Недерленда на своей «хонде», подфарник которой мерцал, как кошачий глаз, и вслушиваясь в завывания ветра среди сосен и осин, он ощутил нечто большее, чем просто притяжение магнита. Он почувствовал мощную необъяснимую силу, исходящую с запада, притяжение такое чудовищное, что понял: пытаться осмыслить его сейчас или разглядеть сто источник — значит сойти с ума. Он чувствовал, что, если двинется чуть дальше по отрезку равностояния, утратит всякую волю и ринется вперед каким есть, с пустыми руками.
А за это, хоть в том и нет его вины, темный человек убьет его.
Поэтому он отвернулся, ощущая холодное облегчение человека, который был близок к самоубийству, но в конце концов все-таки сумел откинуть прочь долгие и мучительные мысли о последнем прыжке. Однако он может уйти сегодня же вечером, если захочет. Да, он убьет Редмана одной-единственной пулей, выпущенной в упор. Потом просто и спокойненько дождется, пока не появится придурок из Оклахомы. Еще один выстрел в висок. Звуки выстрелов никого не насторожат: многих тянуло на развлечения, и люди нередко палили в какого-нибудь случайно забредшего в город оленя.
Было уже без десяти семь. Он может покончить с ними обоими к семи тридцати. Фрэн не станет поднимать тревогу до половины одиннадцатого, а то и позже. А к тому времени он будет уже далеко — будет нестись на запад на своей «хонде» с гроссбухом в рюкзаке. Но всего этого не случится, если он станет рассиживаться здесь на своем мотоцикле и терять время попусту.
«Хонда» завелась со второго рывка. Это была отличная тачка. Гарольд улыбнулся. Гарольд растянул рот в ухмылке. Гарольд явно излучал хорошее настроение. Он покатил к парку Шатокуа.
Когда Стю услыхал рокот мотоцикла Гарольда, въезжающего в парк, уже начинали спускаться сумерки. Через секунду он увидел фару «хонды», мелькавшую среди деревьев, обрамлявших дорогу. Потом он увидел голову Гарольда в шлеме, вертевшуюся то вправо, то влево в поисках его.
Стю, сидевший на краешке каменной жаровни для барбекю, замахал руками и окликнул Гарольда. Через минуту Гарольд увидал его, махнул в ответ и начал приближаться на второй передаче.
После того как они собрались втроем в этот полдень, Стю стал как-то лучше относиться к Гарольду… можно сказать, лучше, чем когда бы то ни было. Идея Гарольда была чертовски удачной, пусть даже из нее ничего не вышло. И Гарольд настоял на том, что возьмет на себя дорогу к Недерленду… наверное, здорово замерз, несмотря на свою теплую куртку. Когда тот подъехал ближе, Стю увидел, что вечная ухмылка Гарольда больше похожа на гримасу; его лицо было напряженным и неестественно бледным. Видно, разочарован тем, что ничего не получилось, подумал Стю. Он ощутил неожиданный приступ раскаяния в том, как они с Фрэнни обошлись с Гарольдом, считая его постоянную усмешку и сверхдружелюбное обращение со всеми своего рода камуфляжем. Приходило ли им когда-нибудь в голову, что парень мог просто пытаться открыть чистую страницу и делал это странновато и неуклюже лишь оттого, что никогда раньше не брался за такое? Стю не мог припомнить у себя таких мыслей.
— Ни следа, а? — спросил он у Гарольда, легко спрыгивая с каменной жаровни.
— Ни малейшего, — сказал Гарольд. Усмешка расширилась, но чисто автоматически, словно губы сами, без всяких усилий растянулись как резиновые. Лицо по-прежнему выглядело странным и мертвенно-белым. Руки были засунуты в карманы куртки.
— Не горюй. Это была хорошая мысль. Мы ведь не знаем, вдруг Абагейл сейчас уже сидит у себя дома. А если нет, можем возобновить поиски завтра.
— Это смахивает на поиски тела.
— Может быть… — вздохнул Стю. — Да, может быть. Почему бы тебе не поужинать у меня, а, Гарольд?
— Что? — Гарольд, казалось, отшатнулся в сгущавшихся под деревьями сумерках. Его усмешка стала еще более натянутой, чем обычно.
— Поужинать, — терпеливо повторил Стю. — Послушай, Фрэнни тоже будет рада тебя видеть. Это не пустые слова. Она правда обрадуется.
— Ну, может, и так, — протянул Гарольд, все еще выглядя обескураженным. — Но я… ну ты же знаешь, у меня с ней вышло неладно. Может, нам лучше… пока оставить это. Тут ничего личного. Вы двое хорошо подходите друг другу. Я знаю. — Его улыбка засветилась свежим зарядом искренности. Она оказалась заразительной — Стю тоже улыбнулся.
— Как хочешь, Гарольд. Но дверь открыта — в любое время.
— Спасибо.
— Нет, это мне надо благодарить тебя, — на полной серьезе заявил Стю.
Гарольд заморгал.
— Меня?
— За то, что помог нам выйти на поиски, когда остальные решили пустить все на самотек. Пускай даже из этого ничего не вышло. Дашь мне руку?
Стю протянул свою. Гарольд какое-то мгновение смотрел на нее отсутствующим взглядом, и Стю подумал, что его жест не будет принят. Потом Гарольд вытащил правую руку из кармана куртки — казалось, она зацепилась там за что-то, наверное, за «молнию» — и торопливо пожал руку Стю. Ладонь Гарольда была теплая и слегка потная.
Стю шагнул вперед, обойдя Гарольда, и взглянул на дорогу.
— Ральф уже должен быть здесь. Надеюсь, с ним ничего не случилось, когда он спускался с этой хреновой горы. Он… А вот и он.
Стю вышел на обочину; еще одна фара мерцала впереди, словно играя в прятки среди деревьев.
— Да, это он, — странным ровным голосом произнес Гарольд позади Стю.
— С ним кто-то еще.
— Ч-что?
— Вон там, — Стю указал на вторую фару, мелькавшую за первой.
— А-а, — опять этот странный ровный голос. Он заставил Стю обернуться.
— С тобой все в порядке, Гарольд?
— Просто устал.
Вторая тачка принадлежала Глену Бейтману; это был маломощный мопед — единственная модель, приближенная к мотоциклу, к которой он соглашался подойти и по сравнению с которой «веспа» Надин выглядела просто как «харлей». За Ральфом, на заднем сиденье, сидел Ник Андрос. Ник пригласил всех зайти к ним с Ральфом выпить кофе с коньяком. Стю принял приглашение, а Гарольд отказался — он по-прежнему выглядел напряженным и усталым.
«Он так чертовски расстроился», — подумал Стю и отметил про себя, что это не только первое сочувствие, которое он за все время испытал к Гарольду, но и довольно запоздалое. Он сам повторил приглашение Ника, но Гарольд лишь покачал головой и сказал Стю, что с него на сегодня хватит — он, пожалуй, поедет прямо домой и немного поспит.
К тому времени, как Гарольд добрался до дому, его так трясло, что он едва сумел попасть ключом в замочную скважину. Когда ему наконец удалось справиться с дверью, он пулей влетел в дом, словно боялся, что за ним следом крадется какой-то маньяк. Он захлопнул за собой дверь, запер замок и задвинул засов. Потом, откинув голову и прикрыв глаза, он на мгновение прислонился к двери, чувствуя себя на грани истерических рыданий. Когда он снова сумел взять себя в руки, он ощупью прошел через холл в гостиную и зажег все три газовые лампы. В комнате стало светло, и при свете ему стало лучше.
Он уселся на свой любимый стул и закрыл глаза. Когда сердцебиение немного утихло, он подошел к камину, вынул шаткий кирпич и достал свой гроссбух. Это успокоило его. В гроссбухе держат записи долгов, неоплаченных счетов и доходов. Именно здесь подводится окончательный баланс дебета и кредита.
Он снова уселся, раскрыл то место, где заканчивалась последняя запись, секунду поколебался, а потом написал: 14 августа, 1990.