В. ПОЗНЕР: Так что, дело в переводе?
Р. ЩЕДРИН: Я думаю, что ваш отец не тот перевод…
В. ПОЗНЕР: Но я же потом читал по-русски, правда, много позже.
Р. ЩЕДРИН: Вам испортил английский текст восприятие.
В. ПОЗНЕР: Может быть, может быть. А интересно, что ведь и Шостакович написал эту совершенно потрясающую оперу «Леди Макбет Мценского уезда» тоже по Лескову. Это вас с ним тоже роднит.
Р. ЩЕДРИН: Вы знаете, вообще мне думается, что Лесков был пророк. И он предсказал нам очень многое. И его со всех сторон ненавидели. Царь, либералы, которые говорили, что он написал свои романы по заказу пятого отделения, и прочие, и прочие. Ленин, у которого единственный, кого вычеркнул из списка на монументальную пропаганду, был Лесков. Одного вычеркнул, оставив всех. Значит, что-то там есть. Его очень трудно переводить бесконечно.
В. ПОЗНЕР: По-немецки, видно, что-то удалось.
Р. ЩЕДРИН: Но немецкий язык более схож с русским, вы понимаете?
В. ПОЗНЕР: У вас есть сочинение для камерного струнного оркестра, которое называется «Величание». Вы очень любопытно сказали, что это вещь с подтекстом. И объясняете: «Это не просто славословие музыкальное, потому что в России как? Сначала величают, возносят человека до небес, а потом швыряют оземь, и как будто человека и не было. «Величание», в такой драматургии сделанное, — это типично для русской земли. Я даже могу песню привести: «Мы, Анисим, тебя сперва возвысим, посадим в терем, потом сбросим и обсерим». История, вот вы говорите, последних 75 лет вся состоит из этого. Но смотрите, вам, например, удалось избежать этого. И так же, скажем, Майе Плисецкой. Вас вознесли. Правда же? В России.
Р. ЩЕДРИН: Вы знаете, мы не держали власть и не занимались политикой, которая очень скользкое занятие.
В. ПОЗНЕР: Это конечно. Понятно.
Р. ЩЕДРИН: Она хорошо очень танцевала. Никто не подвергает это сомнениям.
В. ПОЗНЕР: Она не хорошо танцевала. Это не хорошо. Она танцевала волшебно. Хорошо — это неправильное слово.
Р. ЩЕДРИН: Для меня она вообще великая жар-птица.
В. ПОЗНЕР: И правильно. Так и есть. У вас есть недоброжелатели?
Р. ЩЕДРИН: Еще бы!
В. ПОЗНЕР: И должно быть. И они говорят, что вы родину покинули, изменили ей. На что вы отвечаете, что это не так: «Разве может прийти в голову кому-нибудь сказать о Гоголе, который в Риме написал «Мертвые души», что он изменил родине? Или о Чайковском, который во Флоренции писал «Пиковую даму», что он изменил родине?» Все-таки вы, конечно, нет. Но есть же разница (или нет?) между отъездами Гоголя и Чайковского и вашим? Подтекст есть?
Р. ЩЕДРИН: Я думаю, что наш в какой-то степени отъезд более связан со страной нашей родиной, потому что у нас осталось здесь все — и квартира, куда мы сейчас приезжаем-уезжаем, и библиотека очень ценная, и рояль, и письменный стол, и нотная бумага, гараж. Понимаете? Ну, базис-то наш здесь. Но для моего профессионального рода занятий мне Германия очень в помощь.
В. ПОЗНЕР: То есть вы просто живете там, где вам удобнее с точки зрения вашей профессии?
Р. ЩЕДРИН: Вообще мне кажется, что это человеческое естество. Ведь советская наша догма говорила, что если ты вообще больше 90 дней проводишь за границей, то ты уже почти предатель, понимаете? Это естество, когда люди могут двигаться, останавливаться, задерживаться. Так и должно быть, понимаете? Мы немножко же все были уродами этой догмы, понимаете? Мы же не бежали, когда был этот занавес. Сколько Майе предлагали, давали ей чеки, и та же Жаклин Кеннеди давала ей чек на миллион долларов: «Останьтесь». Понимаете? Тогда это было бегство. А сейчас это никакое не бегство.
В. ПОЗНЕР: Нет, это не бегство, нет.
Р. ЩЕДРИН: Мы можем там пожить. Сейчас мы все лето провели у наших друзей еще в одной стране, понимаете? Потому что нам там было удобно. Мне удобно было там над «Левшой» работать.
В. ПОЗНЕР: Давайте об искусстве поговорим чуть-чуть. У вас такие слова: «У нас вообще корабль искусства почти опрокинут. На экранах телевизоров мы видим самоуверенных, довольных людей, которые считают себя великими композиторами. Некоторые из них даже нот не знают. Певцами, поэтами, художниками. Они, не стесняясь, выливают на нацию свои эстетические воззрения. Среди этого моря неучей истинные композиторы призваны сегодня нести ответственность за сохранение поразительной высоты, достигнутой величайшими гениями российского музыкального искусства». У нас сегодня в России есть такие композиторы?
Р. ЩЕДРИН: Я думаю, что высота нашего авторитета музыкального в мире по-прежнему грандиозна. Хотя больше наши известны исполнители. И они, знаете, как японская техника — это уже гарантия. Но уже есть такие звезды, как Гергиев, как Янсенс, Мацуев. Это уже — имя и полный зал. И это же и значит Россия, это значит российские артисты, российская школа и так далее. Мне кажется, что мы иногда сами отсюда, из России, не понимаем того огромного значения, которое именно эти проводники, в какой-то степени оракулы…
В. ПОЗНЕР: Но все-таки с композиторами туговато. Нет?
Р. ЩЕДРИН: С композиторами всегда было туговато. Вы сегодня упоминали Шуберта. Действительно, ведь он за свою жизнь не услышал в этой музыкальной стране Австрии ни одной ноты из своих девяти симфоний.
В. ПОЗНЕР: Но послушайте, в Советском Союзе при всем том было просто… Был и Прокофьев, и Шостакович, и Хачатурян. Уже три таких композитора достаточно, чтобы сказать, что ого-го. А что сегодня? Нет?
Р. ЩЕДРИН: Вы знаете, в нашем коротком разговоре я вам не смогу изложить свою точку зрения на происходящее. Но я вам хотя бы такое имя могу назвать, как Борис Тищенко из Петербурга, который ушел сейчас из жизни. Это, безусловно, для меня великий композитор. И его имя еще вернется и на наши скрижали, и на мировые скрижали.
В. ПОЗНЕР: Вы, конечно, знали такого, на мой взгляд, очень талантливого композитора Арно Бабаджаняна?
Р. ЩЕДРИН: Мы были большие-большие друзья.
В. ПОЗНЕР: Чудный был человек. Он писал замечательные сочинения, кстати, в классической форме, а потом стал писать шлягеры. И я очень хорошо помню, как ему говорят: «Арно, как тебе не стыдно писать такую пошлость?» На что он ответил: «Чем пошлее, тем башлее». Никогда не забуду этот ответ. Так вот: все очень просто, на мой взгляд. В мире правят деньги. Платили всегда больше песенникам, чем Шостаковичу, и не только в России. Фрэнк Синатра зарабатывал значительно больше, чем Бернстайн. И мы стали жить так, как мы хотели, как на Западе, где деньги — это главное. Разве это не так?
Р. ЩЕДРИН: Вы знаете, я с болью могу сказать, что мы все время дискутируем по поводу национальной идеи. А к сожалению, ее можно сформулировать «Обогащайтесь». Это очень печально.
В. ПОЗНЕР: Да. Это Борис Николаевич сказал «Обогащайтесь», и все только этим и занимаются… Не все, но кто может, тот и занимается.
Р. ЩЕДРИН: Много, к сожалению, людей этим занимаются. В общем, это ответ на ваш вопрос.
В. ПОЗНЕР: Я не могу не спросить вас… Я давно хотел спросить. Роман Набокова «Лолита». Вы по этому роману написали оперу. Чем этот роман вас привлек? Я могу сказать сразу честно, чем меня привлек. Потрясающим описанием страсти уже совсем немолодого человека к девочке, которая это использует на все 100 %. И это глубочайшее страдание и переживание, но как это описано, просто гениально. А почему вы решили написать оперу на эту тему?
Р. ЩЕДРИН: Вы знаете, для меня этот роман очень многогранен. Это совсем не это, понимаете, лишь фабула этого романа. Там же огромная философская наполненность о проходящести жизни, о понятии, что такое красота, о ее неуловимости. Там множество есть каких-то, я бы сказал, чисто философских постановок вечных вопросов. И эта фабула — она для меня где-то отходит на вторичный план. И я считаю, что эта тема — она тоже одно время кажется запретной, сейчас, когда у нас за педофилию взялись, она сейчас тем более не подходяща. И когда мы ставили ее впервые на шведском языке в Стокгольме, Слава Ростропович руководил, дирижировал, и, кстати, Галина Павловна Вишневская была с нами и репетировала с певцами, то накануне премьеры в Стокгольме все певцы стали получать гневные письма: «Откажитесь от этого греховного процесса». И потом в день премьеры старые девы Стокгольма устроили демонстрацию протеста около оперного театра с плакатами.
В. ПОЗНЕР: Это что? Это ограниченность?
Р. ЩЕДРИН: Я думаю, однобокость взгляда, что такое литература. Ведь литература — это не только сюжет, не только фабула, это все, что около этой фабулы. И величие великих имен именно и в том, что это все насыщено не только самой историей, самим ядром, но и всем, что вокруг. Поэтому и тот же «Онегин» — это энциклопедия русской жизни, и так далее.
В. ПОЗНЕР: Вы читали по-английски?
Р. ЩЕДРИН: У меня есть издание, где на одной странице напечатан русский текст, на другой — английский. И надо сказать, что иногда некоторые страницы, например, по-английски пустые. То есть это, по существу, два разных романа, но с той же фабулой, конечно. Вам это издание не попадалось?
В. ПОЗНЕР: Но он же сам ее перевел на русский, в том-то и дело. Это очень любопытно.
Р. ЩЕДРИН: Он сам перевел и на русский, и потом на французский, да.
В. ПОЗНЕР: Вроде перевод, но не точный, потому что…
Р. ЩЕДРИН: Не точный совсем. У меня есть это издание. Это очень интересно. Просто часть страницы белая, следующая вообще белая, а на русском языке она полная, и так далее.
В. ПОЗНЕР: