ма, сумевших из записного красавца Делона сделать актера. Что до всех прочих его работ, они оставляли меня равнодушным. Куда милее мне был его основной конкурент, Жан-Поль Бельмондо, человек феноменального обаяния, реального актерского таланта и внушающего симпатию лица.
Тем не менее, когда мне предложили взять интервью у Делона, я сразу согласился — было бы странно отказаться от такой «рейтинговой» фигуры — но никакой радости по этому поводу не испытал. Более того, я опасался, что из этой затеи не получится ничего хорошего.
С самого начала мои предчувствия подтвердились. Как выяснилось, Делон приехал на Первый канал, чтобы разрекламировать фильм «Мама, с Новым годом!», в котором он сыграл эпизодическую роль. Он предполагал, что это займет 10–15 минут, не больше. Когда я сказал ему, что речь идет о часовом интервью, он повел себя именно так, как должна вести себя знаменитая и капризная кинозвезда: «Не может быть и речи! Никакого часа! Десять минут, и баста! Меня обманули! Я этого не потерплю!»
Ну и так далее. Вулкан продолжал извергать из себя разного рода инвективы, пока я не сказал: «Месье Делон, я прекрасно понимаю ваше возмущение, но не я ввел вас в заблуждение относительно вашего визита на Первый канал. Не хотите давать мне интервью — превосходно, это Ваше дело. Желаю вам всего хорошего».
Развернулся и вышел вон.
Не прошло и пяти минут, как меня нашел менеджер Делона.
— Ален, — сказал он мне, — даст вам интервью, хотя очень огорчен. Он это сделает потому лишь, что вы вызываете у него симпатию, к тому же он понимает, что это не ваша вина.
Я поблагодарил сего господина, но симпатией к Делону не воспылал за проявленное им «понимание» (стоит, вероятно, напомнить, что весь этот разговор с самого начала велся на моем — и Делона — родном французском языке, чего он, скорее всего, не ожидал).
И вот мы сели друг против друга, прозвучала заставка программы и… буквально через три минуты я оказался в плену у сложного, печального, тонкого и умного человека, который отвечал на мои вопросы с такой откровенностью, которую я никак не ожидал.
Глубоко несчастный ребенок, которому так и не довелось увидеть стоящими вместе мать и отца, семидесятивосьмилетний мужчина, который, если предстанет перед Господом, попросит его, может ли он увидеть стоящими вместе маму и папу, — это совсем не тот Делон, которого я представлял себе.
Человек, понимавший, что он «слишком красив» и ему этого не простят, что у него есть внешность, но нетсодержания, бывший колбасник, воевавший во Вьетнаме, потом «живший на Пигале», где ему, красавцу и бездельнику, проститутки помогали выживать, — это тоже совсем не тот Делон, которого я представлял себе.
Суперзвезда, бросившая кино, потому что «мое кино умерло», но которая, как только я начинаю фразу «а если бы Спилберг или Коппола…», мгновенно говорит «Конечно!» (я хотел спросить, вернулся бы он в кино, если бы они предложили ему роль, а он сразу догадался, о чем речь), — и это не Делон моих представлений.
Человек, который сидит против меня и смеется, услышав слова из песни «Наутилус Помпилиус»:
Ален Делон, Ален Делон не пьет одеколон,
Ален Делон, Ален Делон пьет двойной бурбон…
— никак не соответствует Делону моего воображения. Значит, я заблуждался. Впрочем, я думаю, что подавляющее большинство людей заблуждаются в своих представлениях о кинозвездах. Разве кинозвезды могут над собой смеяться? Разве они могут серьезно относиться к дружбе («друг — этот тот, которому ты звонишь посереди ночи и говоришь, «Я убил человека», и он в ответ говорит: «Где труп?»), разве киноактер в ответ на то, что у него «плохой характер», может ответить: «У меня не плохой характер, просто у меня есть характер»? Разве кинозвезда позволит себе сказать в адрес тех, кого он не уважает, — «смерть мудакам!»? Разве кинозвезда может сказать, что долгого счастья не бывает, что он часто плачет, что больше всего на свете после своих детей он любит своих «животных», имея в виду собак, и что когда он умрет, его похоронят в часовенке, расположенной там же, где похоронены его собаки?
Нет, воображаемые нами кинозвезды не могут так говорить, так чувствовать. И, признаться, я хотел извиниться перед Аленом за то, что я думал о нем совсем иначе. Но сдержался. В конце-то концов, он же не знал, что я так думал.
Мы расстались очень тепло. Его менеджер сказал, что никогда никто такого интервью не брал у Делона. А Ален сообщил мне свой парижский мобильный и дал мне понять, что хотел бы дружить. Два или три раза я звонил ему перед приездом в Париж, договаривались о встрече, но то был занят он, то я, а потом я перестал звонить. Почему? Не могу объяснить.
Может быть потому, что я хочу запомнить Алена Делона именно таким, каким он был в моей программе?
Макс Кантор20 мая 2013 года
В. ПОЗНЕР: Добрый вечер.
М. КАНТОР: Добрый вечер, Владимир Владимирович.
В. ПОЗНЕР: А если вам задать такой вопрос все-таки: Who is mister Kantor? Что бы вы ответили?
М. КАНТОР: Я бы сказал, что он прежде всего сын Карла Кантора и этим многое определяется, традициями семьи. Затем он — отец своих сыновей. Потом он — художник и писатель. Причем я не знаю, что из этого занимает первое место, а что — второе. Скорее я бы рассматривал это в соединении. Потом (и хотя это прозвучит последним, это, вероятно, надо было бы поставить в самое начало) он — человек верующий. И он очень любит философию. И если говорить о моих воззрениях, то, скорее всего, это человек-неоплатоник. Но вместе с тем меня очень интересует то, что происходит сегодня, и часто свои академические знания я прилагаю к современности. Видите, какой-то долгий получился набор.
В. ПОЗНЕР: Нет, это как раз хорошо. Я все-таки хотел бы сказать, что вы довольно скромно себя представили в отношении того, что вы — художник. Можно сказать, что известный художник. Более того, художник, чьи работы находятся в 24 музеях мира, и очень много выставок разных у вас было и есть. Так что не просто художник. А насчет того, что писатель и художник, как вы сказали, этот вопрос вам задавали много раз. Вы много раз отвечали: «И то, и другое». Но однажды вы сказали: «Все-таки, наверное, прежде всего писатель, потому что писателем рождаются, а можно научиться рисовать». Ваши книги. Одна вышла в России, по крайней мере в 2006 году «Урок рисования», наделала много шума. И вторая только-только вышла — «Красный свет». Презентация будет послезавтра, если я не ошибаюсь, да?
М. КАНТОР: Да.
В. ПОЗНЕР: Но уже она вошла в список бестселлеров (эта книга). Я должен признаться, что я читал ее, как нельзя читать, потому что мне ее дали буквально за три дня до встречи с вами, а эта книга в три дня не читается. Даже те, которые умеют быстро читать, все-таки нет. Поэтому я ее как-то наискосок…
Видите, у меня здесь несколько страниц подготовки к разговору с вами. Возможно, я их просто выброшу и зацеплюсь, если можно так сказать, за то, что вы сейчас сказали. Вы сказали: «Может быть, самое главное, я должен был это поставить, во-первых, это то, что я верующий». Вы бы не могли это раскрыть? Почему это самое главное?
М. КАНТОР: С удовольствием. Вы знаете, сейчас, когда волей-неволей любой разговор сейчас каким-то образом касается конфликтов в обществе и начинают говорить о том, к какой партии ты примыкаешь…
В. ПОЗНЕР: Вы имеете в виду в России или вообще?
М. КАНТОР: В России, например. Это часто бывает и в Европе. Я довольно много времени провожу в Европе, участвую в таких же дебатах европейских. И когда меня спрашивают: «С правыми ты или с левыми? С красными ты или с белыми?» — я чаще всего отвечаю: «Я с Фомой Аквинским».
В. ПОЗНЕР: А вы знаете, а я с Августином.
М. КАНТОР: Вот видите? Но тут расхождения Фомы Аквинского и Августина существенные, но не полярные. Поэтому я думаю, что мы договориться бы с вами смогли.
В. ПОЗНЕР: Хорошо. Да.
М. КАНТОР: Поэтому мне кажется, что проблема, которая стоит перед современным обществом, и современный конфликт — он должен решаться не ситуативно сиюминутно, а он должен решаться, имея в виду действительные ценности вечные, которые очень часто игнорируются в момент полемического увлеченного спора. И очень часто мы жертвуем большим ради мелкой партийной победы. В этом смысле мне кажется, что наша цивилизация, которая все еще называет себя христианской…
В. ПОЗНЕР: Если вы позволите, иудейско-христианской.
М. КАНТОР: Есть иудейско-христианская цивилизация, которая ведет свое начало от Библии, каким-то образом она себя так трансформирует. Но существуют страны христианского круга, которые уже к иудаизму отношение, в общем, имеют весьма опосредованное.
В. ПОЗНЕР: Через Библию все-таки имеют.
М. КАНТОР: Через Библию, да. Но каким образом мы можем говорить, допустим, о Финляндии как о носителе иудео-христианской цивилизации? Это было бы в известном смысле преувеличением. Она относится, разумеется, Финляндия или Скандинавия, или Исландия к христианской цивилизации. Но это мы уходим уже в какие-то дебри.
В. ПОЗНЕР: Да, уходим, это правда.
М. КАНТОР: Давайте согласимся, что христианская цивилизация. Просто этот термин будет звучать компактнее.
В. ПОЗНЕР: Да-да.
М. КАНТОР: Когда мы говорим об этой христианской цивилизации и о тех законах, которые ее улучшат, о тех институциях, которые сделают ее более живой и потребной для жизни, удобной для жизни, достойной жизни, мы постоянно делаем упор на второе слово, на слово «цивилизация». Таким образом, во всем мире… И это отмечаю не я, это не то чтобы мое наблюдение. Не надо, что называется, призраку вставать из гроба, чтобы это нам поведать. Христианская цивилизация сейчас во всем мире переживает тот период, когда прилагательное «христианская» редуцировано, а существительное «цивилизация», наоборот, набирает очень мощный звук и делается самодостаточным.