дет колебаться... она слишком, ультрастрога, строга до непонимания... публиковать ли эти страницы... Она, наверное, захочет исправить все ошибки во французском или в орфографии, с чем я не согласен в принципе, так как это искажает смысл или перестает быть открытием. Впрочем, я убежден и хотел бы убедить ее, что все это хорошо, что пусть она не беспокоится...
Не обращаться жестоко, Бог мой, не обращаться жестоко с моей бедной женой, моей половиной, моей частью, моей Родикой, моей малышкой. О, только бы я был милым, добрым, нежным. Такой нервный, слишком нервный... Я пойду к ней в сад, не медля больше; быть с ней в вечности, ради вечности.
* * *
Чтобы успокоить свою тревогу (я уже говорил об этом?), чтобы успокоить тревогу, мирно заснуть ночью в кровати, я вспоминаю имена всех тех, кто умер... всех своих родных, и друзей, и врагов, которые умерли, умерли... Их сотни... Я сам разыгрываю собственную пьесу «Король умирает» и исполняю в ней главную роль!
* * *
Двадцать лет тому назад я чувствовал себя молодым! Предавался пустякам, пьянству, эротике... А мне тогда уже перевалило за пятьдесят.
* * *
Мысли бегут не останавливаясь, проносятся очень быстро, слишком быстро в голове... Механизм разладился. Я не перестаю «думать»!
Вот уже двадцать пять лет, с тех пор как у меня появились секретари, которые печатают на машинке, я не «пишу»... Все мои пьесы и книги были продиктованы... И когда снова обретаешь вкус к письму рукой, ни рука, ни голова не могут остановиться. Вертится, вертится, вертится.
У меня много общего с другими, с людьми, с животными— жажда, голод, страх, инстинкт самосохранения, половое влечение, память, ярость, любовь, ненависть— и того, что свойственно только человеку: радость, созерцание, размышление... и т. д. ... и т. д. ... и т.д.
(Я спотыкаюсь, пытаюсь думать сам, изобретаю наконец философию!) Все мы одинаковы в этом смысле... важны ли, существенны ли различия??
* * *
У меня много забот. Как мне удастся преодолеть их? Как нам удастся всем троим преодолеть их?
Не может же Мари Франс думать, что мое богатство бездонно? С некоторого времени меня преследует эта проблема.
* * *
Сынишка управляющего в Рондоне вышел из больницы. Не знаю, как его лечат. Но его лечат: его не могли держать в больнице, он ничего не ел там и плакал. У него такой вид, будто ничего не было! Теперь он может двигать рукой.
* * *
15.8.1986
Все еще здесь. К счастью, погода хорошая. ...Погода испортилась.
Сумеречные мысли приходят ко мне главным образом... в сумерки. Иногда утром. Так и сегодня: я чувствую аномальность нормального, а не аномальность аномального, что, возможно, было бы лучше.
Сегодня праздник святой Девы Марии. Я должен чувствовать себя лучше духовно. И психологически. Да, немного лучше.
Восемь месяцев назад в Чикаго я видел Мирчу Элиаде[213]. В последний раз. Он умер в апреле: он был уже своей тенью.
С тех пор прошло восемь месяцев!.. Время, замедлившее свой бег с 1 марта 1985 года, снова начинает набирать скорость. Оно стало долгим, так как я могу заполнить его многими событиями, следующими одно за другим: путешествие в США, в Германию, в Берн, в Италию и т. д., больницы, живопись в Швейцарии (я уже говорил об этом). Да, заполнить время... Тогда два дня могут показаться двадцатью или даже больше. В Рондоне время идет быстро. Монотонность, успокоительная и одновременно пустая, делает пустым время. Нет событий, которые могли бы увеличить в объеме часы, дни. Придумать события.
Увы, все проходит, все проходит, годы, века текут как сквозь слишком крупное сито, дырявую корзину. И так прошли, начиная с первого Банга, века, тысячелетия, тысячи миллиардов лет... Полдень, через полчаса обед. Интересно, всегда интересно, что на обед. Всегда жду с нетерпением.
...Да, со времени окончания войны прошло уже несколько десятков лет!.. Невероятно! Скажем мы все...
Делается все для того, чтобы время шло; сделаем все, чтобы оно не шло... так быстро... не так быстро.
Когда скучно, время идет медленно; да, часы удлиняются, но к концу дня замечаешь, что оно прошло быстро, что оно шло с ускорением.
Пруст, Валери, Жид, Джойс, Валери Ларбо[214], Кафка, Фолкнер — уже очень старые авторы. У меня впечатление, что они отодвинулись к античности.
Больше двадцати минут до обеда. По крайней мере мне должно хватить времени дочитать статью в газете.
* * *
Удивительно, что я много думаю. Нужно думать как можно меньше. Или о вещах, которые не касаются проблем бытия, небытия, всего и ничего. Думать о политике, о технических замечаниях, о проблемах дня, о проблемах повседневности.
Иметь заботы. Занятия. Не тревожиться. Не иметь неразрешимых проблем.
Когда же наконец обед?
* * *
Писать не значит думать; отчасти это уже результат—рассказать обо всем, о чем думал. Писать— значит повторяться: повторяют то, что знают. Не писать, чтобы думать.
Полагаю, что все это не совсем верно: письмо возбуждает мысль. Хотя слова искажают мысль.
* * *
Сегодня, 16 августа 1986 года, мы все еще в Рондо- не. Полвосьмого утра. Вид на парк великолепен. Но погода пока неопределенная, неясно, какой будет день. Еще слишком рано: desi zice se sа ziua buna se cunoaste de dimineata[215].
* * *
Говорят: я снова живу. Не говорят: я снова умираю.
Потому что «romanul are sapte vieti in pieptul lui de arama». («У румына семь жизней в бронзовой груди!»—сказано румынским патриотическим поэтом. Нет, ведь тогда он будет вновь умирать семь раз!)
* * *
Упражнение в стиле (?)
Иногда я убежден, что не умру, а порой уверен в обратном.
Иногда у меня возникает убежденность, что я никогда не умру, иногда я уверен в обратном (или: уверен в противном).
Иногда я говорю себе, что люди не умирают, иногда—что, разумеется, умирают.
Иногда мне случается думать, что я никогда не умру, иногда, чаще всего, я думаю обратное.
Иногда я верю, что никогда не умру, иногда чувствую, что моя смерть близка (или: не за горами).
Я верю, что не умирают, я верю, что только и делают, что умирают.
Думаю, что умирают слишком быстро, думаю также, что умирают недостаточно быстро (или: что это случается недостаточно быстро).
Иногда я думаю, что рождаются (или: возрождаются) каждый день, иногда — что каждый день умирают (или: ежедневно).
Иногда я говорю себе, что никогда не умру, что умирают другие; иногда, наоборот, что другие не умирают (никогда) и что умру только я один.
Иногда я говорю себе, что умру завтра, иногда верю, что проживу еще десять лет.
В это мгновение я умираю, в это мгновение я живу.
В одно и то же мгновение человек умирает и живет одновременно.
—- Я верю, что скоро умру, а потом не верю в это (больше).
Смерть и жизнь — единое и неделимое целое.
Жизнь будет побеждена.
Смерть будет побеждена.
Смерть и жизнь две стороны одной медали (или: одного события).
Бог не умирает. Значит, и я не умру.
Бог не умирает. Бог во мне. Значит, я не умру.
Бог не может умереть. Это единственное, чего он не может. Да. Если (или: так как) человек создан по подобию Бога, человек не умрет. (Бог не допустит, чтобы угас его образ.)
Я обязательно умру. Разумеется, я не умру.
Родика и Мари Франс не умрут. Неправда, что мои отец и мать умерли.
* * *
Мы все — один. Небольшими случайностями и различиями, которые нас разделяют, можно пренебречь. Мы—единой сущности. Различия только кажутся разделяющими нас. В любви, в ненависти мы соединяемся.
В половой любви мы растворяемся в другом.
В созерцании мы растворяемся в другом.
Все—это один, он ненавидит себя, он любит себя; злится на самого себя, принимая других, принимает самого себя, овладевает собой.
Миллиарды существ, каждое из которых—центр универсума; как я писал: универсум (или Бог?) — парадоксальный круг с миллиардом центров, или бес-конечность, или бесконечное число центров. Каждый один (или одинок), все одни (одиноки), значит, каждый (как) все.
* * *
Мы, люди, отличаемся друг от друга, у нас у всех разные носы, разная кожа, «особые» приметы, разные вкусы, среди нас есть великаны, и каждый велик по-своему, карлики, каждый отличается от другого, ни один лист на дереве не похож на другой лист того же дерева, ни одно дерево не похоже на другое, отпечатки наших пальцев отличаются друг от друга, мы знаем это, но все люди принадлежат к одному виду (не только люди — все, что существует), часть одного вида, одной сущности, одной всеобщей тождественности.
И все движутся в одном направлении, по одной всеобщей «кривой»: рождение, жизнь, смерть. И, может быть, я верю (или хочу верить), возрождение, жизнь и т.д.
* * *
Мы — единица и множественность, мы — помноженная единица.
* * *
Сегодня утром я ждал, что к семи часам наступит хорошая погода. Небо покрывается тучами. Но света тем не менее достаточно. Кроме одной, самой хмурой, остальные тучи светлые, прозрачные. Надеюсь все же, что тучи рассеются.
Вчера утром тоже не было хорошей погоды. И после обеда и потом вечером свет, ясность, казалось, отражали или были блеском света, идущего с высоких глубин неба.
* * *
Никогда не кончишь писать. Раз уж взялся за это. Еще, еще и еще слово приходит на ум (плохое или хорошее), еще идея, плохая или хорошая.
Нехорошо, что иногда я считаю себя великим писателем, книги которого будут читать с удовольствием и будут копать, перекапывать все, что он написал.
Я был бы не прав, если бы сам верил в это, это увело бы меня с пути истинного: повредило бы подлинности моего творчества.