Призрак старухи-вещуньи
Останкинская усадьба, ст. м. «ВДНХ»
Останкино считается в Москве районом самоубийц. Многие связывают это с сильными электромагнитными полями, излучаемыми телебашней, но, пожалуй, есть у этой легенды и более древнее объяснение.
Останкино с древних пор считалось местом нехорошим, бесовским, и потому именно здесь сделали кладбище для самоубийц, чтобы «хорошей земли не поганить». Самостоятельно покончивших с жизнью на общих кладбищах, как известно, не хоронили. Как, кстати, до определенной поры и актеров.
Сначала этими землями владел боярин Алексей Сотин. Решив, что нечего им пустовать, он в 1558 году собрался распахать поле, где сегодня стоит останкинский дворец, как перед ним появилась древняя старуха-горбунья и грозно сказала: «Не смей эту пустошь трогать, земля здесь не простая и не зря Останкиным называется: здесь человеческие останки лежат, не тревожь их. А коли потревожишь, то сам вместе с ними ляжешь…»
Сотин отнесся к предупреждению старухи с недовольством и просто прогнал ее. А через несколько дней был казнен Иваном Грозным, и земли его были отданы государем опричнику Орну, немцу по национальности.
Тот снискал у местных жителей дурную славу: говорили, что по ночам он устраивал бесовские оргии, а днем раскапывал старые могилы, пытаясь отыскать какой-то клад. Горбатая старуха являлась и к Орну, приказывая ему угомониться, но тот лишь посмеялся над ней. Вскоре Грозный начал «чистку» рядов опричников, и Орн, увидев следующий к его дому конвой, скрылся в останкинских болотах, да там и сгинул. Искали в его доме великих богатств, о которых судачила молва, но так ничего и не нашли. Ходили слухи, что Орн закопал свою казну где-то в усадьбе.
Позже землю выкупили Шереметевы, построив здесь усадьбу и при ней домашний театр. Именно тогда местные пруды были прозваны «актеркиными». Горбатая старуха продолжала все так же появляться в усадьбе, предсказав один раз смерть графине Шереметевой, а в другой раз печальный конец гостившему в имении императору Павлу.
Во время Отечественной войны 1812 года в Останкино приехал французский генерал Орн и производил здесь весьма масштабные раскопки. Неизвестно, нашел ли он что или нет, но местные жители были уверены, что он то ли прямой потомок, то ли родственник того самого Орна-опричника, спрятавшего здесь свою награбленную казну.
Известно, что являлась старуха и легендарной актрисе шереметевского театра Полине Жемчуговой. Граф давал своим актерам псевдонимы по именам драгоценных камней, и у него играли Алмазов, Гранатова, а одиннадцатилетняя Прасковья Ковалева оказалась Жемчуговой. Граф был сначала потрясен небывалым талантом девочки, а потом и влюбился в нее. Дал Полине вольную, а затем предложил ей руку и сердце. Жемчугова, будучи уже беременной от графа, репетировала сразу две роли: Офелии и Клеопатры. Старуха, явившись ей на одной из аллей усадьбы, сказала: «Где две покойницы, там и третьей быть…» Обе героини, как известно, умирают. Но Полина не вняла предупреждению, продолжала репетировать, но до премьеры не дожила, умерла родами.
Говорят, что после смерти Жемчуговой в шереметевском театре начался пик самоубийств. Актрисы, в основном, топились в пруду, как раз в том месте, на котором сегодня находится малое здание телецентра АСК-3, где расположены редакции и технические студии телеканалов. А на месте двух других прудов сегодня стоят многоэтажки: это Аргуновская ул., 12, и ул. Цандера, 7.
Но старуха Останкино не забыла. Многие известные тележурналисты вспоминают, что видели ее и в 1993 году перед кровавым штурмом, и позже, перед тем как сгорела телебашня в 1999 году.
Здание АСК-3 многие телевизионщики не любят. Говорят, что там водятся привидения, над ухом может кто-то неожиданно хрюкнуть, когда никого нет, а если не поставить местному духу рюмку водки, то все бумаги и кассеты могут оказаться раскиданными и испорченными. Лев Новоженов вспоминал, что как-то видел возгорание декораций, и оно было абсолютно необъяснимо: огонь сам, словно живой, перескакивал с одной декорации на другую.
Вот и думай теперь: то ли изначально было это место «нехорошим», или все-таки усилили электромагнитные волны передающего центра всех призраков, что до поры скитались здесь безвестными…
Призрак душегуба с Владимирского тракта
Шоссе Энтузиастов, ст. м. «Шоссе Энтузиастов»
Шоссе Энтузиастов получило свое название в 1919 году, по инициативе Анатолия Луначарского, в честь энтузиастов-революционеров, которых гнали по этой дороге на каторгу. Именно по этой дороге отправились в Сибирь декабристы, Радищев, да и еще множество людей. Раньше она называлась Владимирским трактом, или просто Владимиркой. А арестанты называли ее «Золотой дорогой». Понятно, что все-таки большинство из них были не революционерами, а просто грабителями, насильниками и убийцами.
Началом пути служил «Бутырский тюремный замок», куда поступали арестанты из различных мест, чтобы потом отправиться в Сибирь «пеше-этапным порядком». Вот как описывал эту дорогу исследователь Москвы Владимир Гиляровский: «Страшен был… вид Владимирки!
…Вот клубится
Пыль. Все ближе… Стук шагов,
Мерный звон цепей железных,
Скрип телег и лязг штыков.
Ближе. Громче. Вот на солнце
Блещут ружья. То конвой;
Дальше длинные шеренги
Серых сукон. Недруг злой,
Враг и свой, чужой и близкий,
Все понуро в ряд бредут,
Всех свела одна недоля,
Всех сковал железный прут…
А Владимирка начинается за Рогожской, и поколениями видели рогожские обитатели по нескольку раз в год эти ужасные шеренги, мимо их домов проходившие. Видели детьми впервые, а потом седыми стариками и старухами все ту же картину, слышали: „…И стон, // И цепей железных звон…“
Страшно было движение этих партий.
По всей Садовой и на всех попутных улицах выставлялась вдоль тротуаров цепью охрана с ружьями…
И движется, ползет, громыхая и звеня железом, партия иногда в тысячу человек от пересыльной тюрьмы по Садовой, Таганке, Рогожской… В голове партии погремливают ручными и ножными кандалами, обнажая то и дело наполовину обритые головы, каторжане. Им приходится на ходу отвоевывать у конвойных подаяние, бросаемое народом.
И гремят ручными и ножными кандалами нескончаемые ряды в серых бушлатах с желтым бубновым тузом на спине и желтого же сукна буквами над тузом: „С. К.“.
„С. К.“ — значит ссыльнокаторжный. Народ переводит по-своему: „Сильно каторжный“.
Движется „кобылка“ сквозь шпалеры народа, усыпавшего даже крыши домов и заборы… За ссыльнокаторжными, в одних кандалах, шли скованные по нескольку железным прутом ссыльные в Сибирь, за ними беспаспортные бродяги, этапные, арестованные за „бесписьменность“, отсылаемые на родину. За ними вереница заваленных узлами и мешками колымаг, на которых расположились больные и женщины с детьми, возбуждавшими особое сочувствие».
Но в 1870 году провели Нижегородскую железную дорогу, и Владимирка перестала быть сухопутным Стиксом…
Однако мистическая память о ней живет. В разных местах этого шоссе голосует порой проезжающим автомобилям бородатый мужчина в сильно истрепанной одежде. Если кто останавливается, то он не садится в машину, а просто просит: «Прости меня, добрый человек!» Надо ответить ему: «Бог простит» — и убираться побыстрее. Как говорят, это призрак каторжника, загубившего больше сотни душ и умершего без покаяния на Владимирском тракте по дороге в Сибирь. Конвойные составили акт и закопали разбойника где-то в придорожных кустах, без всякого отпевания. С тех пор душа его мается и просит прощения у всех, кого видит, надеясь, что это поможет ей обрести долгожданный покой.
Многие замечали, что ходит этот призрак неловко, тяжело, будто бы его ноги по сию пору скованы арестантскими кандалами.
То ли призрак душегуба тому виной, то ли слишком тяжелая аура на бывшем Владимирском тракте, но автомобильные аварии здесь случаются очень часто. А участок шоссе от Новогиреевской улицы до Свободного проспекта, проходящий через лесопарк, называют даже Долиной смерти, так как здесь очень часты ДТП со смертельным исходом.
Призрак Черного монаха
Алешкинский лес, ст. м. «Планерная»
Алешкинский лес находится на северо-западе Москвы, по обе стороны от МКАД, между Северным Тушином и Куркином и входит в состав Химкинского лесопарка. Название его происходит от бывшей деревни Алешкино.
Здесь обитает один из самых известных московских призраков — Черный монах. Кто он, кем был при жизни, и за что обречен скитаться по земле после смерти — неизвестно. Появляется он в сырую теплую погоду, обычно когда идет дождь или когда он только что закончился. Высокий, с очень бледным худым лицом, одет в монашескую мантию. Но вместо клобука на голове капюшон. Окликать Черного монаха или заговаривать с ним нельзя — иначе с тобой или твоими близкими случится несчастье. Но монах, тем не менее, любит поговорить. Он останавливает прохожих и начинает рассказывать им о том, как лучше спасти христианскую душу.
Появляется монах накануне несчастий, и последние два раза его видели перед взрывом на «Пушкинской» в 2000 году и за несколько дней до захвата заложников на мюзикле «Норд-Ост». Собаки его не боятся, но и не лают на него, как на обычных призраков; птицы при его приближении не замолкают, но люди, даже еще не увидев его, испытывают сильный страх.
Некоторые, впрочем, соотносят Черного монаха с находящимся в лесу Алешкинским курганным могильником. Он упоминается в «Списке курганов Московской губернии», составленном М. А. Саблиным в 1879 году, а в 1909–1910 г г. владелец соседнего села Братцево, князь Н. С. Щербатов, руководивший Российским историческим музеем, проводил здесь раскопки. Но, увы, никаких записей о раскопках Щербатов не оставил. Могильник состоял из четырех курганных насыпей, расположенных попарно в 200 метрах друг от друга, на расстоянии нескольких сотен метров от правого берега речки Химки.
Курганы представляли собой насыпи до 4 метров высотой и до 14 метров в диаметре. В центре у них были углубления. Местные жители находили здесь человеческие и конские черепа, а также оружие и серьги в форме большого полумесяца. Специалисты предполагают, что это славянский могильник XI–XIII вв. Возможно, этот призрак — душа кого-то похороненного в этих курганах, которая была встревожена неосторожными археологами.
Призраки хитровских разбойников
Хитровка, ст. м. «Китай-город»
Хитров рынок, или Хитровка, — площадь в центре Москвы, существовавшая с 1820-х до 1930-х годов. Располагалась она между Подколокольным, Певческим, Петропавловским и Хитровским переулками. Во второй половине XIX века Хитров рынок превратился в самое злачное место Москвы, где в притонах собирались тысячи преступников.
Торговые ряды в перестроенном виде сохранились до нашего времени. Гиляровский описывал это место так: «Большая площадь в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка — жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься по переулку в шевелящуюся гнилую яму. В тумане двигаются толпы оборванцев, мелькают около туманных, как в бане, огоньков.
Дома, где помещались ночлежки, назывались по фамилии владельцев: Бунина, Румянцева, Степанова (потом Ярошенко) и Ромейко (потом Кулакова). В доме Румянцева были два трактира — „Пересыльный“ и „Сибирь“, а в доме Ярошенко — „Каторга“. Названия, конечно, негласные, но у хитрованцев они были приняты. В „Пересыльном“ собирались бездомники, нищие и барышники, в „Сибири“ — степенью выше — воры, карманники и крупные скупщики краденого, а выше всех была „Каторга“ — притон буйного и пьяного разврата, биржа воров и беглых. „Обратник“, вернувшийся из Сибири или тюрьмы, не миновал этого места. Прибывший, если он действительно „деловой“, встречался здесь с почетом. Его тотчас же „ставили на работу“. Полицейские протоколы подтверждали, что большинство беглых из Сибири уголовных арестовывалось в Москве именно на Хитровке».
«Каторга» находилась в доме № 11 по Подколокольному переулку, и говорят, что после драк и убийств трупы хоронили тут же, прямо в подвале, из которого разбегались в разные стороны потайные ходы.
После 1917 года преступность на Хитровке и вовсе достигла небывалых размеров. В 1920-е годы по решению Моссовета рынок был «зачищен», а на площади разбит сквер. Ночлежные дома превратились в жилищные товарищества.
Хотя от настоящей Хитровки осталось очень мало, говорят, что если пройти ночью по местным дворам и переулкам, то можно услышать, как где-то кричат разбойники, играя в карты, откуда-то из-под земли может донестись старинная арестантская песня, а в подворотне — мелькнуть тень «фартового», умершего сто лет назад. На том свете всех этих граждан ожидает ад, и потому, вероятно, они туда и не торопятся…
Василий Федоров, коренной москвич, рассказывал, что как-то в 1970-е годы он шел ночью через бывшую Хитровку, и за ним увязались какие-то хулиганы. Он не знал что и делать, так как силы были явно неравны, и хотел было побежать, как увидел впереди несколько человек. Один, запомнилось ему, был безногий, на протезе. Они замахали ему руками, и хулиганы, поняв, что им ничего не светит, повернули назад. Но когда Василий подошел к группе ближе, то она растаяла в ночной тьме. «Они просто исчезли, и все, — вспоминает очевидец, — я даже не успел их толком разглядеть. Но когда проходил мимо того места, где они стояли, вдруг услышал, очень тихо, но грозно: „Кошелек!“ Вокруг, это абсолютно точно, никого не было. Я абсолютный атеист, но вынул кошелек, достал из него какую-то купюру и бросил на землю. И припустился с этого места со всех ног!»
Призраки Ивановского монастыря
Ул. Забелина, 4; Малый Ивановский пер., 2, ст. м. «Китай-город»
Ивановский монастырь (на Кулишках, на Ивановской горке) — место весьма мрачное, и призраков тут более чем достаточно.
Впервые он упоминается в 1604 году, а основан, скорее всего, в середине XV века. Этому монастырю покровительствовала сначала Елена Глинская, мать Ивана Грозного. Сам царь родился в тот день, когда освящалась колокольня Ивановского храма, и получил имя в честь этого святого. Монастырь был женский, а его близость к Кремлю делала его удобным местом для заточения неугодных царских жен. Здесь томились царица Мария Петровна, жена царя Василия Шуйского, и Пелагея, жена старшего сына царя Ивана Грозного.
Именно сюда привезли из заграницы и насильно постригли под именем Досифеи княжну Тараканову, рожденную от Елизаветы Петровны и графа Алексей Разумовского, но не ту знаменитую авантюристку, скончавшуюся в Петропавловской крепости Петербурга, а настоящую дочь царицы. Она, обладая формальными правами на престол, действительно была опасна для Екатерины Великой.
Жила Досифея здесь в полнейшем уединении, и даже церковное богослужение совершалось исключительно для нее одной. Только после смерти Екатерины ее стали посещать митрополит Платон и некоторые знатные лица, считая ее святой. Похоронена она в Новоспасском монастыре, в усыпальнице бояр Романовых.
В Смутное время монастырь был разорен, а горел в 1688 и 1737 годах. После пожара 1748 года и вовсе прекратил существование, но в 1761-м, по указу императрицы Елизаветы Петровны, был восстановлен. После пожара 1812-го монастырь упразднили, но в 1859 году его опять открыли, а в 1861–1878 годах отстроили здания.
В 1918 году монастырь опять был закрыт, и в нем располагалась тюрьма. В 1941-м его помещения отдали Высшей юридической заочной школе МВД СССР, в 1980-е годы в соборе монастыря находился Центральный государственный архив Московской области, восточный келейный корпус принадлежал Мосэнерго, в домах причта размещались швейная фабрика и жилые квартиры. Но в 1992 году церковная жизнь в Ивановском монастыре начала понемногу восстанавливаться.
Говорят, что заточенная сюда жена сына Грозного Пелагея, в иночестве Параскева, прокляла и монастырь, и само место, крикнув: «Как меня в жены брали, а потом выгоняли, так и в вашем монастыре так будет: никогда не знать ему спокойствия, до скончания века будут то звать его, то гнать!» Проклятие брошенной жены, как мы видим, сбылось.
Говорят, с 1990-х годов, с начала служб в храме, призрак Пелагеи вновь бродит по территории монастыря. Он плюется на углы храмов, целует замок церковной двери, когда та закрыта, и ругает насельниц.
Другие призраки монастыря — жертвы появившейся здесь в 1730-е годы секты хлыстов.
Историю хлыстовства можно проследить примерно с 1710 года. Древняя хлыстовская легенда говорит, что «для утверждения между людьми истинной веры Данила Филиппович — легендарный основатель движения — избирает себе помощника Ивана Тимофеевича Суслова. Он возносит его на три дня при свидетелях с собой на небеса, после чего Суслов делается сыном Божиим — Христом и начинает утверждать между людьми истинную веру. Сам Данила через некоторое время возносится на небо». (Рождественский А. Хлыстовщина и скопчество в России. М., 1882.)
Первый лидер хлыстов Иван Суслов (Данилу считают фигурой мифической) умер в 1716 году и был похоронен у церкви Николая Чудотворца в Грачах. Но в 1732 году его останки перезахоронили в Ивановском девичьем монастыре, который стал к тому времени одним из тайных центров хлыстовства. Здесь же был похоронен и преемник Суслова — отставной московский стрелец Прокопий Лупкин. Над их могилами «братья» соорудили сень, но в 1739 году Синод решил, что подобное захоронение наводит на мысли о святости Суслова и Лупкина, и их тела выкопали и сожгли в поле за городом.
Название «хлысты» произошло от одного из религиозных обрядов секты, при совершении которого «братья» и «сестры» хлестали себя жгутами и прутьями: служба начиналась с того, что глава общины хлестал себя и окружающих, приговаривая: «Хлыщу, хлыщу! Христа ищу!» Сами же сектанты называли себя «людьми Божиими».
Хлыстовщина распространилась в восьми московских монастырях, и в 1733 году обеспокоенная власть начала расследование деятельности секты. В итоге все ее вожди были публично обезглавлены, а рядовые члены биты кнутом и сосланы в Сибирь.
Но хлыстовство продолжало распространяться, и в 1745 году завели второе следствие, продолжавшееся до 1752 года. Разыскали 416 человек, одних сослали на тяжкие работы, а других отправили в дальние монастыри или препроводили на прежнее местожительство. До самой революции церковь и правительство с переменным успехом боролись с распространением этого учения, но даже советская власть не смогла его истребить: сегодня небольшие общины хлыстов есть в Тамбовской, Самарской и Оренбургской областях и на Северном Кавказе.
Хлысты считали, что Бог может воплощаться бесконечное количество раз, и почитали лидеров секты очередным Его воплощением. Верили они и в переселение человеческих душ. Души живущих брачной жизнью, по их мнению, переходили в свиней, души же остальных — или в младенцев, или в животных, и лишь душа хлыста обращалась в ангела. Отвергая брак, хлысты старались не иметь детей, называя их «щенятами», «чертенятами» или «грешками».
Общины хлыстов назывались кораблями, во главе которых стояли кормщики, которых иногда называли Христами. С момента избрания на эту должность в кормщика вселялся «Дух Святой», и потому весь корабль почитал его как Бога. Так же в кораблях были и Богородицы, которые принимали новых членов и руководили радениями (они же кружения или пророчества).
Хлысты начинали кружиться и впадали в транс, считая, что в это время в них умерщвляются плотские страсти, а душа устремляется к «горнему миру». Часто во время радений хлысты начинали говорить «иными языки странные глаголы», порою сами не понимая, что произносят. Это считалось пророчеством и было знаком того, что на общину сошел Святой Дух. После этого в комнате, где проходило собрание, тушились все свечи, и начиналась оргия: все вступали в половые отношения со всеми, не разбирая ни возраста, ни пола. Называлось все это «Христовой любовью».
Хлысты, в отличие от множества других сект, не только не запрещали своим членам посещать православные храмы, но и настаивали на этом: хлыстовскую веру надо было исповедовать тайно, выдавая себя за православного.
Богородицей хлыстовского корабля в Ивановском монастыре стала старица Настасья Карпова, а сам монастырский корабль «принял на борт» 78 человек. Еще одна легендарная хлыстовская Богородица, жена Прокопия Лупкина — Акулина Ивановна, постриглась здесь в монашество под именем Анны. Во время собраний «Анна Ивановна давала каждому кусок черного хлеба и говорила: Принимай сие вместо тела и крови Христа Спасителя“. <…> Положив земной поклон и поцеловав кружку, они запивали съеденный хлеб водою». (Реутский Н. В. Люди Божьи и скопцы. М., 1872.) Но в 1733 году корабль был разоблачен, Настасью казнили, а Анну расстригли и сослали в тобольский Введенский монастырь.
Заключенные тюрьмы на территории монастыря вспоминали, что тень старицы Настасьи можно было часто видеть на территории бывшего кладбища, где она пыталась отыскать могилу хлыстов, а также в коридорах келейных корпусов, где она разыскивала сестер. Рассказывали о блуждающем по территории монастыря призраке монахини с посохом и курсанты школы милиции.
Но все-таки самой известной обитательницей Ивановского монастыря стала Салтычиха — Дарья Салтыкова, лично убившая несколько десятков своих крепостных.
Дарья родилась 11 марта 1730 года в семье столбового дворянина. Ее муж, ротмистр лейб-гвардии Конного полка Глеб Алексеевич Салтыков, умер, когда ей было всего 26 лет, но Дарья успела родить ему двух сыновей: Федора (1750–1801) и Николая (умер в 1775), — которые были записаны на службу в гвардейские полки. В распоряжении молодой вдовы осталось около шестисот крестьян в поместьях, расположенных в Московской, Вологодской и Костромской губерниях.
Позже следователь по ее делу, надворный советник Волков, составил список из 138 фамилий крепостных, судьбу которых ему предстояло выяснить. Пятьдесят человек считались «умершими от болезней», семьдесят два человека — «безвестно отсутствовали», а шестнадцать считались «выехавшими к мужу» или «ушедшими в бега». По показаниям крестьян Салтыковой, она убила семьдесят пять человек, в основном женщин и девушек.
При жизни мужа за Салтычихой не замечалось склонности к насилию, но примерно через полгода после его смерти она избила первую служанку за то, что та плохо вымыла пол. С тех пор эти наказания стали регулярными:
Дарья била слуг первым, что попадалось под руку, обычно поленом, а затем отправляла провинившегося на конюшню, где того пороли конюхи и гайдуки, порою до смерти.
Салтычиха любила обливать жертвы кипятком, опаливать им волосы… Вскоре она стала использовать для истязаний раскаленные щипцы для завивки волос, которыми хватала жертву за уши. Также Салтычиха любила таскать людей за волосы, при этом ударяя их головой о стену. Многие убитые, как показывали свидетели, вовсе не имели волос на голове: Салтыкова выдирала их голыми руками.
Жертвами помещицы были, в основном, молодые белокурые женщины и всего несколько мужчин, убийства которых, кроме, пожалуй, одного случая, можно списать на случайности. Молодой слуга Хрисанф Андреев истязался Салтыковой долго и жестоко. Сначала по велению Салтыковой он был раздет донага и выпорот кнутом. Порол его родной дядя, конюх Федот Богомолов. Когда экзекуция окончилась, молодой человек не мог стоять на ногах. На ночь его оставили «на снегу», приставив караул, чтобы он не ушел. Утром Хрисанф оказался еще жив, и его привели в кабинет к Салтыковой, где она собственноручно избила его палкой. Утомившись, барыня начала горячими щипцами таскать Хрисанфа за уши, затем поливала его голову кипятком из чайника, а в конце опять била палкой. Когда же тот упал без чувств, она избивала его ногами. Когда же совсем устала, велела гайдуку Леонтьеву «убрать» Хрисанфа. Через два часа тот скончался. Вся его вина заключалась в «плохом смотрении за мытьем полов»: поставленный руководить горничными, он, по мнению помещицы, не справился со своими обязанностями.
При всем этом Салтыкова была весьма набожна, делала большие пожертвования церквям и каждый год совершала паломничество в какой-нибудь монастырь.
Интересно, что в любовной связи с Салтыковой состоял дворянин Николай Тютчев — дед поэта. Познакомились они, когда вдовушке было тридцать лет, а молодой капитан занимался сверкой границ ее подмосковных владений с записями в земельном кадастре. Но после двух лет связи Тютчев решил жениться на девице Панютиной. Дарья решила сжечь дом Панютиной, и по ее приказу конюх Савельев в два приема приобрел более двух килограммов пороха, который после добавления серы и трута был завернут в легковоспламеняющуюся пеньку и стал мощной бомбой. Два раза Салтычиха отправляла своих дворовых людей заложить эту бомбу под московский дом Панютиной, где проживали молодые, но крестьяне побоялись это сделать. Незадачливые минеры — кучера Иванов и Савельев — были жестоко выпороты, и Салтыкова решила сменить тактику. Она узнала, что Тютчев отправляется по делам службы в апреле 1762 года в Тамбов, и организовала своих крестьян, чтобы те подстерегли капитана на дороге и убили его. Но тут дело уже получалось нешуточное: нападение на дворянина при выполнении им государственного задания считалось заговором и могло кончиться плахой. Испуганные крестьяне написали Тютчеву «подметное письмо», то есть анонимку, и тот, официально уведомив власти, получил в качестве охраны на время проезда в Тамбов 12 солдат. Салтыкова отменила нападение.
Крестьяне писали не только Тютчеву, но и властям, но Салтыкова, и сама происходя из знатного рода, и имея не менее знатных родственников по мужу, умудрялась заминать скандалы благодаря знакомствам и подкупам. Два ее крепостных, Савелий Мартынов и Ермолай Ильин, жен которых она убила, сумели в 1762 году передать жалобу только что вступившей на престол
Екатерине II. И та, получив власть незаконно, решила сделать из дела Салтыковой показательный процесс, который должен был ознаменовать наступившую в России эру законности. У Ильина, кстати, были подряд убиты три жены. Сам он стал непосредственным свидетелем убийства третьей, после чего «впал в исступление»: плакал, кричал и грозил местью лютой помещице. Салтыкову это испугало, и она распорядилась посадить его в свою тюрьму под караул. Он «смирился», покаялся, а получив освобождение, бежал вместе с Мартыновым в Санкт-Петербург, где, прожив несколько месяцев, они сумели все-таки найти выход на императрицу. Прямых улик убийства двух первых жен у следствия не было, а все сомнения толковались в пользу обвиняемой, и эти два эпизода в обвинении не фигурировали.
Следствие продолжалось три года. В архивах канцелярии московского гражданского губернатора, московского полицеймейстера и Сыскного приказа была найдена 21 жалоба салтыковских крепостных, и было выяснено, что над всеми жалобщиками помещица провела или собственный суд, или отдавала суду государственному по обвинению в клевете, и жалобщики отправлялись в Сибирь. После осуждения помещицы несколько крестьян были освобождены с каторжных работ.
Во время обыска в московском доме Салтычихи на Сретенке и в имении в Троицком обнаружили бухгалтерские книги, в которых аккуратная барыня указывала суммы взяток чиновникам. Помимо этого, крестьяне назвали имена тех, кого Салтыкова убила, и дали показания об истязаниях.
Салтыкова была взята под стражу, но ни в чем не признавалась. Разрешения на пытки дворянки государыня не дала, и потому Дарье ими лишь грозили, а как-то в ее присутствии пытали разбойника, обещая, что она будет следующей. Скорее всего, от своих высокопоставленных родственников Дарья узнала, что пытки к ней применены не будут. Пытался вызвать в ней раскаяние священник московской церкви Николая Чудотворца Дмитрий Васильев, проведя с ней целый месяц, но и это оказалось бесполезно.
Весной 1765 года следствие было закончено, и дело передано в департамент правительствующего Сената. Следователь Волков сумел доказать вину Салтыковой в смерти 38 человек, и еще в 26 случаях Салтыкова была «оставлена в подозрении».
Судебное следствие тоже продлилось более трех лет, и в итоге Салтычиху признали «виновной без снисхождения» в тридцати восьми убийствах и пытках дворовых людей. Но приговор сенаторы выносить не стали, переложив бремя принятия решения на Екатерину II.
Для той это было также не простое решение: в течение сентября 1768 года Екатерина несколько раз переписывала приговор, и в архивах сохранилось четыре ее собственноручных наброска вердикта. Но 2 октября 1768 года Екатерина все-таки решилась, и в Сенат был направлен указ, в котором очень подробно расписывалась мера наказания. На полях этого указа, кстати, Екатерина возле слова «она» поставила «он»: императрица хотела сказать, что Салтыкова недостойна называться женщиной.
Салтыкову лишили дворянского звания, запретили пожизненно именоваться родом отца или мужа, а также указывать свое дворянское происхождение и родственные связи с иными дворянскими фамилиями. В течение часа она должна была отбыть «поносительное зрелище», в ходе которого ей предстояло простоять на эшафоте прикованной к столбу с надписью над головой «мучительница и душегубица». А затем остаток жизни Салтыкова должна была провести в подземной тюрьме без света и человеческого общения (свет дозволялся лишь во время приема пищи, а разговор — только с начальником караула или монахиней). Отправились на каторжные работы и сообщники Дарьи: священник села Троицкого Степан Петров, «гайдук» и конюх помещицы.
«Поносительное зрелище» было исполнено на Красной площади 17 октября 1768 года, а затем Дарью отвели в Ивановский монастырь. Там ей уже была приготовлена особая подземная «покаянная» камера с высотой потолков не более трех аршин (то есть 2,1 метра).
Лишь по крупным церковным праздникам Дарью выводили из-под земли к небольшому окошку в стене храма, чтобы она могла послушать литургию. Этот режим продлился 11 лет, после чего Дарья была переведена в каменную пристройку к храму с окном. Прихожане храма могли смотреть в окно и даже разговаривать с узницей. Они передавали через решетку свертки с едой, но Салтычиха в ответ лишь страшно ругалась, плевалась и выбрасывала все обратно.
В Ивановском монастыре Дарья провела тридцать три года и умерла 27 ноября 1801 года. Похоронена она на Донском кладбище в семейной могиле. После ее смерти камера была приспособлена под ризницу. Церковь, увы, до нашего времени не дожила: ее разобрали в 1861 году.
По некоторым свидетельствам, в 1779 году (то есть в возрасте около пятидесяти лет) Дарья родила ребенка от караульного солдата. Доказательств этому в архивах не найдено, но есть одно косвенное свидетельство. Артем Р., ныне инок одного из подмосковных монастырей, вспоминал, что когда в 1990-е годы Ивановский монастырь начал возрождаться, то он посещал его вместе с матерью. Гуляя по двору, шестилетний мальчик увидел «страшную растрепанную старуху, которая бежала ко мне, приговаривая: „Ты ли это, моя кровинушка, ты ли это, мой сыночек, где они тебя прячут!“» Зрелище, по воспоминаниям Артема, было для него, еще ребенка, весьма страшное, и он, с трудом увернувшись от ее грязных рук, заливаясь слезами, побежал искать свою мать, жалуясь на злобную старуху, которая, впрочем, не сделала ему ничего плохого. Женщины, присутствовавшие во дворе, сказали, что видели, как мальчик убежал, но никакой старухи они при этом не наблюдали.
Вообще, встреча с призраком Салтычихи считается дурным знаком, который предвещает близкую смерть. «Ну вот я и умер для мира», — смеялся Артем Р. Видевшие призрак Салтычихи рассказывали, что обычно она осыпает встреченных страшными проклятиями, лицо у нее черно, на руках длинные завивающиеся ногти, а седые грязные волосы вьются по ветру. Этот призрак часто появляется в подземном переходе между монастырем и стоящим рядом Владимирским храмом, а также вокруг того места, где стоял дом Салтыковой, на углу улиц Большая Лубянка и Кузнецкий Мост, где сегодня находятся здания, принадлежащие ФСБ России.
Село Салтыковой Троицкое ныне носит название поселок Мосрентген (это юго-западная сторона МКАД), и здесь летними ночами можно видеть тени похороненных в лесу жертв помещицы. Это молодые девушки со светлыми волосами, часто они просят прохожих отыскать их могилу и перенести ее на кладбище, а также о церковном поминовении.
Призраки дома Игумнова
Ул. Большая Якиманка, 43, ст. м. «Октябрьская»
Здание, в котором сегодня находится французское посольство, было построено купцом Николаем Васильевичем Игумновым. Он купил стоявший здесь большой деревянный дом и в 1888 году подал прошение о строительстве нового каменного. Один из директоров и владельцев основанной еще в начале XVIII века Ярославской Большой мануфактуры и хозяин сибирских золотых приисков нуждался в представительном доме в Москве. Многие удивлялись тому, что Игумнов выбрал для своего особняка не слишком престижное по тогдашним временам место, но, как говорили, он хотел уберечь свое жилье от лишних глаз. Сам Игумнов, впрочем, объяснял, что он вырос именно в этом уголке купеческой Москвы и очень его любит.
Для разработки проекта и строительства Николай Иванович нанял звезду ярославской архитектуры, Николая Поздеева, занимавшего в то время должность городского архитектора Ярославля. В моду в то время входил псевдорусский стиль (в нем были построены, например, Исторический музей и здание ГУМа), и именно в нем решили возводить особняк.
Поздеев, черпая вдохновение в декорах церковной архитектуры (Собор Василия Блаженного и ярославские церкви), сочетал в облике особняка кирпич, камень и многоцветные изразцы. Денег на строительство Игумнов не жалел: кирпич был выписан из Голландии, изразцы заказаны на знаменитой фабрике Кузнецова.
Но столичная архитектурная «тусовка» ополчилась на сильного новичка из провинции, и дом, законченный в 1893 году, просто осмеяли. Игумнов пришел в бешенство и отказался возмещать архитектору его собственные средства, на которые тот превысил смету. Поздеев был разорен и, вернувшись в Ярославль и не зная, как избавиться от позора и выпутаться из долгов, покончил жизнь самоубийством.
Его призрак, как говорят, до сих пор бродит по Якиманке, спрашивая у прохожих: «Но ведь это же хороший дом?» Никто, к сожалению, не может сообщить ему, что его творение считается сегодня одним из лучших образцов псевдорусского стиля. Говорят, что призрак Поздеева появляется обычно в сумерках, в день его смерти, 17 октября по старому или 29 октября по новому стилю.
Почему-то часто выходит так, что некоторые места, кажется, просто плодят привидения. Дом Игумнова имеет и еще одного призрака — это так называемая Белая дама.
Игумнов в Москве бывал наездами, обыкновенно присылая вперед себя слугу, чтобы тот подготавливал хозяину достойный прием. А в особняке он поселил любовницу, московскую танцовщицу. Как-то раз, случайно приехав без предупреждения, Игумнов застал даму с каким-то корнетом. Корнета купец просто выгнал, а вот девушку с тех пор никто не видел. Сам Игумнов утверждал, что отослал ее из Москвы, но людская молва считала, что он заживо замуровал ее в одной из стен дома. Некоторое время из-за кирпичной кладки слышались стоны и мольбы, но вскоре они затихли. Девушке не суждено было больше увидеть свет. Но вот ее призрак из-за стены вышел и с тех пор бродит по особняку.
Впрочем, беспокоил он Игумнова недолго: как-то, проводя в 1901 году очередной прием, купец решил изумить гостей и выложил пол в зале для танцев золотыми пятирублевыми полуимпериалами. На монетах был изображен государь, и танцующие гости топтали его профиль. Сам Игумнов как-то не взял это во внимание, но утром о случившемся донесли властям, и за неуважение к царской персоне Игумнова выслали из Москвы без права возвращения в оную в его кавказское имение рядом с абхазским селом Алахадзы.
Игумнов попытался продать ненужный ему теперь московский особняк, но Белая дама, видимо, уже считала его своим, и все приходившие осматривать будущую покупку в ужасе уносили из дома ноги: кто-то слышал жуткие проклятия, кто-то — стенания из-за стен, другие видели перемещающуюся по комнатам женскую фигуру в белом платье. В итоге до 1917 года особняк простоял заколоченный.
Советская власть отдала теремок под клуб фабрики Гознак. Новые владельцы частенько жаловались на докучающее им привидение, которое почему-то больше всего не любило игру в карты и матерные частушки.
В 1925 году в особняке разместилась лаборатория по изучению мозга Ленина, которую в 1928-м повысили до института. Пытаясь найти нечто общее в мозгах великих людей того времени, институт составил неплохую коллекцию: здесь хранилось содержание черепных коробок Клары Цеткин, Луначарского, Цюрупы, Маяковского, Андрея Белого, режиссера Станиславского, Максима Горького, Эдуарда Багрицкого, ученых Мичурина, Павлова, Циолковского и еще множества людей.
В 1938 году здание передали в распоряжение французского посольства, которое там находится и поныне. Жалоб на Белую даму, насколько известно, от французов не поступало: такое соседство ее, по всей видимости, устраивает.
Призрак старика Кусовникова
Ул. Мясницкая, 17–19, ст. м. «Чистые пруды»
На Мясницкой, где ныне стоит дом-пагода магазина «Чай. Кофе» (№ 19), и на соседнем с ним участке, где находится дом бывшей Ермаковской богадельни (№ 17), до этого располагался дом Измайловых, весьма известных в Москве масонов. Дом был весьма большой, но стоял в глубине участка, среди сада, за высоким и прочным забором. В начале XIX века у Измайловых дом приобрел капитан лейб-гвардии Алексей Кусовников. В одной из комнат дома они с женой обнаружили масонский храм: комнату, затянутую черной тканью с человеческим скелетом посередине. Легенда говорит, что супруги настолько испугались, что заколотили половину дома с храмом и ею не пользовались. Однако вряд ли это правда: Алексей сам имел второй градус в ложе «Соединенных друзей», и подобная символика вряд ли могла его испугать.
Дело, вероятно, в другом: Кусовниковы были более чем экономны и заколотили вторую половину весьма большого дома, скорее всего, чтобы не тратить лишние дрова. Экономия сказывалась в жизни этой семьи на всем: они не ходили в гости, так как им самим пришлось бы принимать гостей и нести расходы, никогда не подавали нищим, будучи весьма богатыми людьми, жили впроголодь. К старости, понятно, все эти странности обострились, и, скопив таким образом жизни изрядную сумму, Кусовниковы стали еще и панически бояться воров.
Единственное развлечение, которое они себе позволяли, — прогулка в кабриолете по ночной Москве. Но, отправляясь кататься, они брали с собой шкатулку со всем своим состоянием. Но, как известно, бывает проруха и на пожилых людей: живя летом в одном из своих имений — легендарные московские воры были далеко, — они расслабились и, отправившись на прогулку, спрятали деньги в печь. Когда же вернулись, то в ужасе увидели, что слуга, не зная о таком секрете, печь затопил. Огонь немедленно залили, но, увы, деньги успели весьма сильно пострадать.
Старуха Кусовникова, увидев, что стало с их богатством, тут же на месте умерла, а старик, быстро сладив похороны, отправился в Москву менять испорченные купюры. Однако банкиры отказались войти в его положение и согласились обменять лишь те деньги, где сохранились номера. Мелкие же обугленные кусочки брать не хотели. Кусовников писал жалобы и в Министерство финансов, и государю императору, и знакомым высокопоставленным масонам, но все оказалось бесполезно. Целыми днями он ходил по присутствиям, пытаясь найти начальника, который даст распоряжение обменять обугленные уголки на новые банкноты. Но дурная московская погода, спертый воздух присутствий, грубость начальства и постоянные сожаления об утерянных деньгах сгубили его: он так и умер в хлопотах об обмене.
С тех пор призрак старика Кусовникова ходит по Москве с седыми растрепанными волосиками в старомодном, середины XIX века, пальто и причитает: «Ой, денежки, денежки мои!»