Потом началась Шестидневная война, и все отношения с Израилем прекратились. А потом они встретились уже только в 90-х, после развала Советского Союза, когда они с моей тётей ездили к брату в Израиль. Брат приглашал его совсем туда переезжать, но моей тёте там совсем не понравилось (она русская), поэтому они остались в Москве.
А ещё он прошёл всю войну. Воевал в предгорьях Кавказа, Краснодарского края. В Финансовый институт поступил уже после войны и так там и остался».
К тому времени я уже знала, что люди, которым есть что сказать, обычно молчат. Мы за Соломоном чувствовали что-то такое, о чём сейчас можно сказать — мы чувствовали за ним Варшавское гетто. И войну от него чувствовали, и понимали, что фронтовики не выпячивают этого. И хорошо знают цену публичной борьбе за мир.
И ещё я вспоминаю одного человека в институте, который вовремя нам сказал то, что тогда мало кто знал. Шла лекция по информатике, нам её неплохо давали. Лекцию читала женщина, которой было всё равно. Без души читала. Она в этом явно понимала и явно собиралась валить — было уже можно, она просто ждала документы. Не помню, откуда я это знаю, но это чувствовалось, и она не скрывала. Потом она действительно довольно быстро свалила. Но пока она читала лекцию по информатике, и был конец апреля 1986 года.
Перемена. Мы с девчонками громко обсуждали нашу предстоящую поездку в Киев на Первомай: мы должны были приехать на два дня раньше. Каштаны, кофейни, Крещатик и всё такое. Я ехать не могла, у меня только родился сын, но обсуждению это не помешало: я мысленно была со всей кампанией и втайне надеялась, что мне удастся вырваться на пару дней.
В аудиторию на минуту раньше вернулась преподавательница. Майя, её точно звали Майя. Это всё, что я о ней помню, — еврейская фамилия, еврейское отчество, усталая блондинка за сорок, но ухоженная и хорошо одетая. Она прислушалась к нам.
Началась лекция. И она сказала:
— Я не должна вам этого говорить. Да пошли все к чёрту! Не смейте сейчас уезжать из Москвы. Сдавайте билеты. Никакого Киева. Следите за словом «Чернобыль». Сидите дома.
И дальше она рассказала, что знала.
Мы почему-то сразу поверили. Никто из нашего большого потока студентов не поехал тогда в Киев, Закарпатье, Львов, Могилёв и в Чернобыль. Мало тогда кто что понял, но билеты мы сдали все.
Спасибо, Майя.
Мечта
Когда я выросла большая, я поняла, что всё правильно. Мне не надо было идти на журфак, хотя очень и очень хотелось. Но я боялась. Мне казалось, что там обитают совсем уж какие-то небожители. Кто я такая, девочка из Люберец. Надо было идти на финансы — ну и правильно сделала, что пошла: всегда есть о чём писать. Если понимаешь, о чём пишешь. Мечта о журналистике была мечтой, которую я боялась мечтать. Ну и что, финансы тоже очень интересно. И полезно.
После института я писала диссер и успела поработать в Министерстве финансов (по направлению «сельское хозяйство», что невероятная занудь), в Банке для внешнеэкономических связей СССР (то же), а потом меня пригласили (а я была умная девочка) в «Союзнефтеэкспорт» — такое было внешнеэкономическое объединение, которое потом называлось «Нафта-Москва». Предложений на самом деле было два: ещё был «Газэкспорт», который позже стал «Газпромэкспортом». И было ещё предложение от «Внешпосылторга», но его я не рассматривала: выбирала между нефтью и газом, нас хорошо учили в институте.
Всё это было ужасно перспективно, но почему-то невероятно тоскливо. Страна бурлит, а я тут нефтью торгую. К тому времени я успела кое-что понять про успех карьеры в советском финансовом учреждении. В Министерстве финансов я всё поняла про карьеры любовниц начальства. В Банке для внешнеэкономических связей я поняла про карьеры собутыльников начальства. А ещё поняла, что для успешной обработки дневной нормы платёжных поручений тебе нужно просто выбросить половину из них в мусорную корзину — так делали все: компьютеров не было, если не считать «Роботроны», но кто ж их считает. Если кому-то было нужно, чтобы именно его платёжное поручение не выкинули, из конторы приезжал специальный гонец и привозил банковскому специалисту венгерскую курицу, индийский чай или даже духи Climat, что было верхом роскоши. И тогда банковский специалист внимательно следил за тем, чтобы платёжки дарителя курицы, а тем более духов были обработаны качественно и в первую очередь.
Ну и зачем такая жизнь?
На волю, в пампасы! «Союзнефтеэкспорт» мог бы стать пампасами, чисто теоретически. Ну, давайте посмотрим — сидели они в здании МИДа, там прекрасная столовая, что было важно по тем голодным временам, да и вообще красиво, помпезно, глядишь, и за рубеж выпустят когда-нибудь.
Сижу, работаю. Честно работаю, стараюсь. Вдруг приезжает дядечка из Туапсе, завод там нефтеперерабатывающий. Говорит — вы там повнимательнее с нашим предприятием. А чего, я и так внимательная.
Но дядечка открывает портфель и достает оттуда чай, курицу и духи Climat. Столько богатства сразу я не видела никогда. Дядечка складывает всё это ко мне на стол и уходит, довольный и мной, и собой.
За ним закрывается дверь, и к моему столу подходит начальница отдела и молча забирает духи. Через минуту к моему столу подходит замначальника отдела и забирает курицу. А ещё через минуту местком забирает чай.
Да ну вас нафиг.
И мне надо проработать здесь тридцать лет, чтобы получить право, съездив в Швейцарию, первой забирать у девочки духи? Которых она даже не нюхала никогда.
А жизнь бурлила, бурлила — в конторе не выключалось радио, все слушали прямую трансляцию со Второго съезда народных депутатов СССР, и там такая шла борьба нового со старым, прогрессивного с советским, что сносило крышу от предчувствия перемен. А я нефть гружу и апельсины бочками.
И тут вдруг на съезде выступает прогрессивный депутат Собчак и говорит: надо бороться с кумовством и привилегиями! Причём особенно во внешнеэкономических объединениях, а это как раз мы. Мы прямо все зааплодировали ему, не сходя с рабочих мест. У нас тут сплошные сынки и дочки, кроме разве что меня.
Дня через два мне сообщили, что в связи с начавшейся борьбой с кумовством мне придётся уволиться. Я была поражена. Я-то тут при чём? В смысле нефтяных и финансовых родственников я сирота. Вон тут полконторы сынков замминистров сидит.
Ну не их же увольнять, сама подумай.
Тут картина мира для меня окончательно сложилась, и я решила прогуляться пешком от МИДа, где сидела наша контора, до Парка Культуры.
Иду понурая по кольцу, а навстречу мне мой бывший однокурсник.
— Ты чего грустная?
— Кажется, выперли.
— Так пошли к нам в молодёжную редакцию АПН! Нам нужны прогрессивные молодые экономисты.
А и пошли.
Чего только там со мной не произошло. Первая уголовка моя была именно тогда. Потому что Горбачёв разрешил уже открывать организациям валютные счета и зарабатывать валюту, но статью Уголовного кодекса СССР — ст. 88 — ещё никто и не думал отменять. Так что я под следствием побыла некоторое время, но вообще нисколько не переживала. Да пошли бы они нафиг, эти отсталые милицейские старые козлы.
Самое смешное, что они и пошли.
Да, доисторическое было время.
Нашей редакции заказывали очень нужные стране и особенно за рубежом статьи: всех интересовали экономические перемены в Советском Союзе. Доходчиво рассказать про вторую модель хозрасчета, например. И журналисты писали, матерясь. Потом приносили мне посмотреть, не наляпали ли чего. Через месяц мне надоело переписывать чужие тексты и я сказала: знаете что, давайте я сама лучше буду писать. А ещё через месяц я стала внештатным московским корреспондентом американского финансового журнала «Institutional Investor», у которого под названием было уточнение: «Библия Уолл-стрит».
Ну и, конечно, я тогда вообще для всех писала. Внезапно выяснилось, что я востребованный журналист.
И я ни разу не пожалела.
Главные мужчины
Сейчас будет про мужчин, которые у меня не состоялись. Нет-нет, не так: не случились. Потому что ой, ну вот оно само написалось — несостоявшиеся мужчины. Да полноте, голубушка, какие несостоявшиеся, сама ты несостоявшаяся, а они очень даже, особенно Мишка. А я как раз в другом смысле — я про мужчин, с которыми я много общалась, но мирно, не переходя на секс. В смысле секса не состоялось, да и в планах не было, вот и несостоявшиеся. Однако сыгравшие роль, оставившие след, перепахавшие борозду или что там надо ещё говорить. А, нет, про борозду вычёркиваем, это про старого коня. Хотя…
Но сначала про состоявшихся.
Юра был красавцем и моей первой любовью, я с остервенением вышла за него замуж в 18 лет, через год родился сын Дима, и больше я Юру по большому счёту не видела.
Но я часто задумываюсь: как это со мной вышло? А никакого другого выхода у меня не было: мне пришлось выйти замуж за свою первую любовь и своего первого мужчину, чтобы просто начать трахаться. Даже не трахаться — чтобы начать жить своей жизнью. Я не могла уйти от родителей, потому что некуда, квартиру снять было практически невозможно, особенно на стипендию (не говоря уже об отсутствии рынка квартир внаём), в общежитие нельзя, потому что у меня московская прописка. Пришлось идти замуж. Нет, это не самый лучший способ, девочки. И при отсутствии контрацептивов и понимания устройства организма (вообще странно, что наше поколение выжило), беременность наступала практически сразу.
А потом случилась фигня. Я её хорошо помню, хотя осознала не сразу, спустя, наверное, годы, если не десятилетие. У меня жуткий токсикоз, меня укачивает и тошнит примерно от всего, я вешу 45 килограмм, и меня шатает, лето, жара. Мы с Юрой выходим из метро «Павелецкая» и утыкаемся в лоток с мороженым. Эскимо. Моё любимое, ленинградское. Я говорю Юре:
— Давай купим эскимо, я очень хочу.
Он внезапно смотрит на меня весьма сурово, решительно берёт за руку и говорит: