А тут просто нет, и всё. Как не было.
Вот что значит полностью погрузиться в сложную многоходовую задачу. Меня теперь замуровать можно, желательно в тёплом и сухом месте — я посплю.
Об издателе и редакторе
Я, конечно, многогрешный человек, но вот сейчас про два греха: мне нравится, когда из песни слов не выкинешь — я признаю жизненные ситуации, в которых необходим русский мат, и не обхожу их стороной. Второй грех — я терпеть не могу Тургенева. Поначалу я не могла простить ему Му-Му, а став постарше — его снисходительное барство.
У вас так бывает? Когда ты чего-то не любишь, ты к этому возвращаешься, чтобы проверить. Однажды я зачиталась письмами Тургенева — как раз в очередной раз какой-то российский говно-телеканал показал мою переписку, вполне деловую. Не то чтобы я расстроилась, переписка была невинной. Но чёрт, она могла бы быть и поталантливее. Обратимся к классике. Обратилась.
«Я начал было одну главу следующими (столь новыми) словами: “В один прекрасный день”, потом вымарал “прекрасный”, потом вымарал “один” — потом вымарал всё и написал крупными буквами: “Ёбана мать!”, да на том и кончил. Но я думаю, “Русский вестник” этим не удовлетворится».
И. С. Тургенев — В. П. Боткину, 17 мая 1856 г., с. Спасское».
И я примирилась с Тургеневым. Живой! Нормальный. А мой издатель примирился с тем, что из песни слов не выкинешь.
Мне повезло с издателем этой книги, и мне повезло с редактором. Благо, они уместились в одном человеке, которого я ласково зову «Гестапо».
Она мне тут в рукописи кое-что повычёркивала.
Понимаю.
Судиться ей неохота, мне тоже.
Там ещё дальше будут куски, по которым прошлась суровая рука Гестапо. Но я найду способ сказать то, что хочу.
Есть, например, опечатки.
Так Всеобщая декларация прав человека легко превращается во Всеобщую декорацию прав человека.
Сто раз такое видела.
А да, я ж тут конкретно пыталась написать про вышеизложенное.
Ну, например, так: бывший сенатор Владимир Слуцкер не имеет никакого отношения к этой истории, все совпадения чисто случайны, я ж нигде не назвала этого имени.
А то скажут: раньше называла, а теперь нет. А кто пропустил, скажет — а чегой-то имени-то не назвать? Не-не, даже не просите.
Ну и поехали дальше.
Протест
…Я училась на первом или на втором курсе института, когда узнала, что политика — это что-то плохое, что девушку никак не красит. До этого, в моих прекрасных Люберцах, политика как-то даже поощрялась, если речь шла о судьбе народа Чили, например, за который я очень переживала.
А тут мы сидели с институтскими подружками, Мысей и Купой. Мыся была красивая, а Купа весёлая и глуповатая. А я не определилась. У нас был тест из какого-то дико дефицитного иностранного женского журнала типа «Cosmopolitan», мы такого ещё в глаза не видели, всё доходило урывками, до самых продвинутых, шёл 1984 год. В тесте нужно было ответить на какие-то идиотские девичьи вопросы типа «Какие парни вам больше нравятся — блондины или брюнеты?», а в конце получить ценный совет на всю оставшуюся жизнь. Мы относились к этому со всей серьёзностью, в иностранных журналах врать не будут.
И во всей этой лабуде был в том числе вопрос:
— Интересуешься ли ты политикой?
— Нет, — дружно ответили Купа и Мыся.
А я подзависла. Ответить «Нет» было бы неправдой. А ответить честно «Да» меня интуитивно что-то останавливало. Но ведь нужно было же узнать результат теста про жизнь.
— Да.
Купа и Мыся фыркнули.
— С ума сошла? Ты что, правда интересуешься политикой?
Я почему-то зарделась и опустила глаза.
— Да.
Купа с Мысей переглянулись, пожали плечами и поставили за меня одинокую галочку в графе.
По тесту вышло, что Купу с Мысей ждёт жизнь типа лакшери (хотя слова такого мы ещё не знали), короче, дольче вита, а это мы знали. А моя жизнь пройдёт в огне и холоде тревог. Там, конечно, было не совсем так написано, Блока в «Космо» никто не цитировал, но как-то близко.
Вот что политика проклятая делает.
Самое смешное, что всё так и получилось.
Года через два Купа выйдет замуж за нашего однокурсника Сашу Хлопонина, в будущем «Норникель», ОНЭКСИМ и вице-премьер. Наташа Купарадзе, Купа, вскоре назовёт себя дизайнером. Я видела работы её компании, вернее, дизайнеров и архитекторов её компании: кабинет ректора Финакадемии Искандера Махмудова в невероятно претенциозном псевдоанглийском стиле и дом Слуцкеров в Серебряном бору — типовой бетонный сарай, как у всех, кто хотел жить «в новом экологичном стиле сдержанности современного искусства», и это даже ещё смешнее, чем типа-даунингстрит.
Такое: да-да, мы слыхали про Заху Хадид, ща не хуже сбацаем.
Мыся, Лена Мысева, вскоре выйдет замуж за милиционера Серёжу Барбашева, чем всех нас страшно удивит, но потом всю жизнь будет работать с другим нашим однокурсником, Михаилом Прохоровым, а Барбашев станет сначала службой безопасности Потанина-Прохорова, а потом первым вице-президентом «Норникеля».
После института мы совсем не пересекались, меня захватил водоворот событий августа 1991 года, и я ушла в журналистику. Хотя со многими однокурсниками нашими общалась, особенно с Андреем Козловым, зампредом Центрального банка, хороший был парень, искренний. Его застрелили в 2006 году, ему было 40 лет. Я была уже замужем за Алексеем Козловым, он тоже одно время был банкиром, и это обстоятельство несколько раз появлялось в нашей жизни. Сначала простой парень, который махал метлой в нашем посёлке, увидев Алексея в день убийства Андрея Козлова, сказал: «О, а сказали, что вас убили», а потом сообщение СМИ о том, что А. Козлов застрелен, было передано адвокатами сенатора в Лондонский коммерческий суд, где он продолжал судиться из-за акций, но уже с компаниями братьев Магомедовых.
Вообще-то, Алексей Козлов и должен был погибнуть на зоне в Пермском крае, меня предупредил об этом главный редактор «Новой» Дмитрий Муратов. К нему пришёл внедрённый полицией в сомнительные бизнес-круги сотрудник и предупредил об этом — собственно, он и принял заказ. Мне тогда Муратов не сказал его имени, а теперь я знаю. Алексей с ним встречался после освобождения, а я нет.
Мне тогда удалось Алексея спрятать. Его везли в одну зону в Пермском крае, а попал он в совсем другую, хотя его документы дошли по назначению. Не уверена, что я и сейчас могу благодарить по именам людей, которые мне сильно в этом помогли, однако, кажется, бывшему пермскому губернатору Олегу Чиркунову это уже не повредит. Спасибо, Олег Анатольевич, никогда не забуду.
Из пермской зоны Алексей и освободился в связи с отменой его первого приговора осенью 2011 года. Погоды стояли прекрасные, мы были счастливы, и казалось, что это навсегда, хотя оба понимали, что впереди ещё суды и, возможно, новые тюрьмы. Но мы прошли уже все, как казалось, испытания, всё плохое осталось в прошлом, мы доверяем друг другу и вместе, конечно, до гробовой доски.
На этом месте наверху снова кто-то расхохотался, но я была занята кисуней. Это был неизвестного пола кошачий младенец двух недель от роду, глазки только открылись. Двоих котят родила тюремная кошка тяжёлой судьбы, ей всё никак не удавалось родить: то её, беременную, ударит в живот сапогом проходящий мимо в плохом настроение летёха, то пойдёт на улицу пописать да и примёрзнет — тёплой водой отливали. А тут таки родила двух задохликов, и одного нам по секрету вынесли. Я бы и двоих взяла, но заключённые рассудили, что не выживет отданный котёнок.
Довезла его до Перми за пазухой, притащили к ветеринарам, те сказали — ну и ну. Блохи, глисты, весь набор, вряд ли справитесь, а вот вам также искусственное кошачье молоко. И да, она девочка у вас, похоже. Назвала сама — Чуйкой, очень мне это слово в тюрьме понравилось. Чуйка выжила, показала характер и взяла на воспитание двух моих взрослых собак, пинчеров.
А мы с Алексеем по самую шейку окунулись в водоворот новых судов и в битву за свободу. Близился декабрь 2011 года. Я была наблюдателем на выборах, мы с Алексеем везде ходили вместе. Он увлечённо осваивал соцсети, прежде всего Фейсбук, который стал массовым уже после его посадки, изучал новые гаджеты и вник во всё очень быстро. Впрочем, статьи о гаджетах и огромные распечатки знаковых постов и дискуссий в ФБ я ему просто распечатывала и привозила на бумаге в зоны.
Сразу после выборов я улетела в Пермь по делам «Руси Сидящей» и наблюдала происходящее в Москве на Чистых прудах — первый массовый протестный выход, арест Навального и Яшина на 15 суток — по соцсетям. Вернулась на другой день, когда в Москву уже были введены внутренние войска.
Следующий митинг назначили на 10 декабря на Болотной площади.
— Алексей, нам с тобой туда нельзя. У тебя подписка и новый суд.
— Согласен.
Но через час мы уже были на Болотной. А через две недели я вместе с Василием Уткиным вела митинг на Сахарова. Потом были ещё митинги, белые шарики и ленточки, снимался докфильм «Зима уходи!», эдакий праздник непослушания.
Думаю, что есть дата окончания этого праздника, но тогда её мало кто заметил. Третьего марта 2012 года были арестованы участницы группы «Pussy Riot». Их последняя перед арестом акция в храме Христа Спасителя прошла меньше чем за неделю до календарного окончания зимы. Тогда казалось: ну нет, ну не может же такого быть, ну не всерьёз же всё это — посадить трёх девушек, у двух из которых есть малые дети, на какой-то там срок. Сейчас подержат немного, впаяют административку, как обычно, и отпустят.
Но за нас за всех взялись всерьёз. И раскручивающееся дело «Пусей» было отчётливым сигналом к атаке по всем фронтам: на ментовском фронте, на пропагандистском, на политическом.
Через неделю после «Пусей» снова арестовали и посадили моего мужа, ему снова дали срок всё по тому же делу, и никто особо не скрывал, что новый срок — это уже лично мне. Впрочем, через год и два месяца я опять добьюсь отмены приговора и его уже окончательно отпустят. Но кто ж тогда мог знать, что будет дальше. И ещё дальше.