Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р. — страница 32 из 54

— И окунуться во всё вот это предвыборное говно?

— Да.

— Ну, давай.

И я действительно начала об этом понемногу думать. И говорить об этом с Борисом.

А в конце зимы 2014 года мне принесли протоколы допросов Сергея Удальцова и его помощника Константина Лебедева по «Болотному делу». Принесла журналистка «Новой» Юлия Полухина — она успела войти в это дело общественным защитником, и с неё не взяли подписки о неразглашении материалов — а с адвокатов взяли.

Там прослушка, причём не телефонная — так называемые ОРМ, оперативно-розыскные мероприятия. И эту прослушку в «Болотном деле» подкрепляли показания Удальцова и Лебедева. Но Лебедев был уже не важен, его не было на митинге 6 мая 2012 года.

Я почитала, и мы вместе пошли домой к Борису в Климентовский переулок.

Исходя из этих показаний, следующий арест должен был стать арестом Бориса.

Борис был весёлым, смелым до отчаянности человеком. Он никогда не верил в то, что его могут убить, всегда, в любых заварухах говорил: «Вставай рядом со мной, со мной не тронут». А вот от тюрьмы он поёживался, садиться не хотел. Знал тюрьму, мы с ним вместе ездили по зонам, и он понимал, что это. Владимир Буковский однажды сказал ему, Боря это часто повторял: «Тебе, Боря, надо было по молодости отсидеть».

Борис почитал протокол и сказал:

— Мне нельзя уезжать.

— Надо на время. Заодно подлечишься.

И Борис уехал в Израиль. Он никогда не собирался уезжать навсегда, это вообще не про него было. Но через некоторое время Ксения Собчак написала в Твиттере, что Борис Немцов эмигрировал, и поднялся скандал. Борис был не столько раздосадован, сколько удивлён:

— Ну мы же хорошо знакомы, почему она просто не позвонила и не спросила?

Конечно, он не мог не вернуться. И он вернулся.

Примерно тогда же мы с ним в очередной раз крепко поссорились. Мы часто ссорились по самым важным проблемам современности — из-за митингов или из-за выборов. Потом легко мирились. В этот раз мы поссорились из-за выборов. Нас было трое — Илья Яшин, Маша Гайдар и я, кто шёл от явной оппозиции тем летом на выборы в Мосгордуму. У нас у всех уже был штаб, мы печатали листовки и газеты, зарегистрировались в качестве кандидатов в кандидаты (потому что надо было собирать подписи, и это ад), получили подписные листы и вовсю уже работали. И посреди всего этого вдруг Борис Немцов и Алексей Навальный принимают решение, что оппозиционные кандидаты не должны принимать участия в выборах.

Ну здрассьте. Мы уже на полдороге. И почему, собственно?

Да, время было для нас немыслимо тяжёлое: только что случился «КрымНаш» и наших сборщиков подписей и агитаторов иногда едва не били. Моя начальница штаба Ксения Васильченко каждое утро начинала с разбора полётов и очередных случившихся конфликтов, и каждое утро под двери штаба к нам приходили разные люди — много тех, кто приходил помогать, иногда те, кто приходил угрожать, часто те, кто просто денег попросить, а одна молодая женщина с топором приходила каждое утро, садилась у штаба и жаловалась на жизнь. Страшновато было возле неё проходить, она была совершенно безумна, и Ксения уговаривала её идти домой и пыталась разыскать родственников, которые, надо сказать, у неё были, просто привыкли к тому, что она выходит гулять с топором, и нимало не заботились.

Жара, в отпускной и дачной Москве, охваченной к тому же крымской эйфорией и напичканной пунктами сбора помощи для ДНР-ЛНР, антиукраинская истерия и война, а мы собираем подписи. Всё время отвечая на вопрос, чей Крым и что мы думаем об Украине.

Понятно, что мы думаем.

Нет войне с Украиной. Крым аннексирован.

Кстати, очень многие москвичи (а мы собирали подписи по Таганке и Замоскворечью) услышав это, сразу доставали паспорт — а наши люди всегда носят с собой паспорт, я потом долго в Берлине от этого отвыкала — и ставили подпись.

Мы едва успели в срок, почти не успели. Но успели. Отнесли коробки с собранными подписями в избирком, и началась известная комедия. Понятно, что нужное число подписей признали недействительными, в том числе мою и начальницы моего штаба. Однако этого мало. На заседании избиркома нас обвинили в том, что мы подделали подписи людей, которые уже умерли. И вот он, список умерших.

Мы посмотрели на список. Там были фамилии многих, в том числе знакомых нам людей, вполне живых и здравствующих. В том числе там было имя Михаила Калужского из Сахаровского центра, жителя нашего округа.

Я подняла глаза — Миша стоял в дверях комнаты, где мы заседали с избиркомом.

— Миша, паспорт при тебе?

— А то!

— Ты можешь показаться вместе с паспортом комиссии? А то ты тут умер.

Миша шагнул вперед, но комиссия замахала руками, как при встрече с живым мертвецом. Сказано «умер» — значит, умер, и нечего тут шастать. Всё было понятно.

Сейчас мы с Мишей снова живём в одном городе и в одном округе, только это уже Берлин.

На следующий день мы собирали вещи в штабе, и ко мне приехал знакомый политтехнолог, серьёзный человек, которому, конечно, я никак не доверяла, но слова слушала.

— Судиться будешь по подписям?

— Не знаю пока. Наверное.

— Не судись. Иначе на тебя заведут уголовку.

Это они могут. Судиться первой начала Маша Гайдар, с ней приключилась ровно такая же история с подписями. В отношении неё моментально возбудили уголовное дело, даже два, если мне не изменяет память. И она уехала, чтобы никогда больше не возвращаться. Всё понятно. Нет смысла судиться, есть смысл ещё поработать. На уголовку нарваться мы всегда успеем.

Пожалуй, главным итогом моих первых и последних выборов были семьи. Все между собой переженились. Ксения встретила юриста Данилу, он тоже работал в штабе, и теперь они вместе занимаются брошенными, бездомными и приютскими собаками. Таня, которая была в розовой балаклаве на заборе турецкого посольства, встретила Лёню. Оля встретила Сашу. И много было ещё и других вполне счастливых обстоятельств.

Половина штаба ушла работать в «Русь Сидящую» и работает там до сих пор. Мы сняли офис и занялись регистрацией благотворительного фонда помощи заключённым и их семьям. Ходили на протесты против войны с Украиной, обсуждали митинги в Комитете протестных действий (КПД), едва не половина «Руси Сидящей» входила в группу обеспечения безопасности на митингах. Мы там часто встречались с Борей.

Однажды вечером, 27 февраля 2015 года, мне позвонили и сказали:

— Бориса убили.

Мы не успели помириться. Я корю себя за это. Его очень не хватает — чем дальше, тем больше.

Серёжа

Куда бы ни переезжала «Русь Сидящая», у нас в офисе всегда висит портрет Немцова. А теперь ещё и портрет Серёжи Шарова-Делоне.

С Серёжей мы познакомились на протесте. Я сразу подумала, что он похож на икону, то есть на русского святого, примерно на Николая Чудотворца. Таким он и был — недаром все годы, что мы были знакомы, каждый новый год он надевал красный тулуп и шапочку, брал мешок и шёл раздавать подарки семьям осуждённых, до кого мог физически дотянуться. Санта-Клаус, святой Николай, наш штатный Дед Мороз.

Он был из старой академической семьи шведско-французского происхождения, по мужской линии — сплошная профессура, математики, физики. На даче его деда в Абрамцево писал (а потом читал) «Москва — Петушки» Венедикт Ерофеев, его дед был знаком с Эйнштейном. Его двоюродный брат — Вадим Делоне, писатель, поэт, диссидент, участник демонстрации в августе 1968 года на Красной площади, за что получил 2 года 10 месяцев лагерей. И он же автор знаменитого четверостишья, из 1976 года — после обмена главы компартии Чили Луиса Корвалана на диссидента Владимира Буковского:

Обменяли хулигана

На Луиса Корвалана.

Где б найти такую блядь,

Чтобы Брежнева сменять.

Серёжа Шаров-Делоне очень хорошо знал творчество брата. И из этой плеяды особенно ценил Александра Галича.

А сам Серёжа в жизни был архитектором, реставратором и большим любителем истории, а ещё он написал толстенную монографию про древнюю архитектуру Северо-Западной Руси. Хотя на самом деле он был прежде всего правозащитником, стал им как раз в 2012 году. Он фактически тащил на себе общественное расследование событий 6 мая 2012 года на Болотной площади, стал защитником на «болотных» судебных процессах сначала Андрея Барабанова, потом Вани Непомнящих, участвовал в качестве защитника в десятках, если не сотнях административных процессов в отношении задержанных на митингах.

Он фактически основал Школу общественного защитника. Саму концепцию ШОЗ придумала журналистка Мария Эйсмонт, старинная моя знакомая и коллега ещё по газете «Сегодня», а позже она станет адвокатом и, похоже, просто найдёт себя.

Профессионалы жутко нас ругали за название — общественный защитник. Дело в том, что в современном Уголовно-процессуальном и Уголовном кодексах нет такого понятия — общественный защитник. Раньше было, теперь нет, теперь просто защитник. Что совершенно не мешает защитникам в общественно-значимых процессах самоназываться общественными, правда же? Ну и вот.

В общем, наши законы вполне позволяют любому человеку стать в уголовном процессе защитником наряду с адвокатом, а в административном, например, процессе — и без адвоката. Для этого не нужно иметь юридического образования, так пока по закону. Конечно, это нарушает адвокатскую монополию, и плохие адвокаты на нас злятся. А хорошие — понимают, что мы снижаем издержки, помогаем заниматься черновой работой и добровольно, часто и по делу ходим в СИЗО и ездим в колонии к своим подзащитным. (Если что, есть статья в УПК про защитников, это статья 49.)

Так вот. Не надо приходить в судебный процесс защитником с улицы, с отмороженными ушами. Всё ж надо подготовиться, хотя бы немного, хоть элементарно. Для этого «Русь Сидящая» вместе с Сахаровским центром в 2015 году начали создавать Школу общественного защитника. И как-то так естественно получилось, что душой и мотором Школы стал самый эффективный, наверное, защитник с 2012 года — Серёжа Шаров-Делоне. Он искренне любил своих учеников и своих подзащитных, любил как родных. Он вообще любил своё дело и умел работать.