Он приехал ко мне в Берлин в начале лета 2019 года и вдруг сказал:
— Оля, я устал. Не то чтобы совсем устал, Школу я вести буду и защитником буду, но отдохнуть бы надо.
Это было не похоже на Серёжу. Я не припоминаю его в отпуске. Решили, что ему надо сменить обстановку и пожить в Праге — тем более, что его всё время звали читать лекции в Карловом университете, и он к тому времени несколько уже прочёл, и имел большой успех.
Мы с ним вместе придумали полезное дело, для чего ещё ему нужно быть в Праге — для того, чтобы связывать нуждающихся в юридической помощи в России с адвокатами (например, это выход для тех, кто не может вернуться в Россию, а таких у нас много и всё больше). Зарегистрировали компанию, открыли счёт, Серёжа нашёл квартиру и поехал.
А недели через две вдруг вернулся в Москву.
— Что-то артрит разыгрался. Артрит проклятый, не поверишь — с палочкой хожу. Но сейчас я его буду побеждать.
Начиналась осень, Сережа провёл очередную Школу общественного защитника, периодически входя в раж и отбрасывая свою палочку. А как Школа закончилась, в октябре, что-то опять сник.
Мне написал его сын Саша. Надо помочь устроить в хорошую больницу на обследование, подозревают онкологию. Главврач одной прекрасной московской больницы оказался моим старым знакомцем, и Серёжу отправили в клинику. На следующий день главврач позвонил:
— Оля, рак лёгких, метастазы.
— Сколько?
— Полгода максимум.
— Он знает?
— Нет пока.
Серёжу обезболили, снабдили лекарствами и отправили домой. Через неделю он умер — тихо, со всеми попрощавшись. И я осиротела.
Кто его знал, все понимали, что это был один из лучших людей на земле. Знайте теперь и вы.
Это был тяжелейший удар ещё и по «Руси Сидящей», и без того два года переживавшей большую турбулентность: обыски, уголовное дело, мой вынужденный отъезд, предательство директора, которого я оставила вместо себя, вечное безденежье и прибывающий поток подопечных.
Я бы очень хотела рассказать истории людей, которые много лет работают в «Руси Сидящей». Я очень их люблю и ценю, каждого. Это уникальные люди с уникальными судьбами, которые прошли через невероятные испытания и остались очень хорошими людьми. Но я не могу. Нас прессуют, вокруг нас продолжают время от времени возникать уголовные дела, сотрудники ходят на допросы, и любое лишнее моё слово может их подставить. А у нас почти все сами прошли через тюрьму.
Не время сейчас чистосердечных признаний — даже в любви. Не могу ни слова написать о вас, мои дорогие, и вы, как никто другой, понимаете почему.
(Но на самом деле я написала. И спрятала пока. Я хорошо спрятала, не волнуйтесь.)
Отъезд
По молодости я собиралась уезжать, и даже уезжала, но это был Советский Союз, генсеком стал Горбачёв, и я затосковала. Ему всего-то 54 года, быстро не помрёт, как трое предыдущих, будет сидеть всю мою оставшуюся жизнь. Надо же, а ведь он, когда стал молодым генсеком, был на год старше меня, пишущей сейчас все эти турусы на колёсах.
Кстати, я как-то сказала ему, что уезжала из Советского Союза из-за него, потому что у него были все шансы быть генсеком всю мою жизнь. И он сказал:
— Я же жив. Значит, мог бы и сейчас генсеком быть.
И весело засмеялся.
Я сказала:
— Как же хорошо, что вы не генсек.
— Да ещё бы не хорошо. Конечно, хорошо.
Но я очень быстро вернулась, потому что здесь вдруг началась новая жизнь. И я успела всю её прожить, всю новую жизнь, пока вдруг не вернулась старая.
Ну ладно. Такая до боли знакомая старая жизнь, но всё же с вариациями — вот интернет, например, пока не отключили. Не уезжать же теперь из-за этого. Вот сколько уже народу народилось, наших сограждан, которые новую жизнь видеть не видели — сразу в старой родились. Но тоже хотят новой, трепыхаются.
В общем, из-за них-то и пришлось в конечном счёте отъехать. Из-за протеста марта 2017 года, который называли протестом «школоты» — это когда появились жёлтые уточки и мем «Он вам не Димон». Мы с мужем были в этот день на Тверской, наблюдали происходящее, из машины старались не высовываться, в общем, было всё понятно. Мы видели, что винтят необычно много народу, всех подряд. В Москве тогда было задержано 1043 человека, по России — 1468.
Вместе со всеми правозащитными организациями — с «Мемориалом», «Общественным вердиктом», «Открытой Россией», ОВД-Инфо, с адвокатами, которые работали по-волонтёрски, — «Русь Сидящая» защищала в судах задержанных. Всё было бесполезно, перед судьями со всей очевидностью поставили задачу — ну или им уже и не надо было её ставить, дрессированные. Сплошной поток, поток, поток.
Там произошёл один, помнится, случай. Наш штатный Дед Мороз, Сергей Шаров-Делоне, защищал молодого парня. И добился вызова в суд двух служивых, которые его якобы задерживали (а нестыковки между протоколами задержания и рапортами были повсеместные). И вот явились служивые. Судья для проформы спрашивает:
— Кого вы задерживали в этот день?
— Вот его, деда! — и служивые уверенно показывают на Сергея, защитника.
— Он сопротивлялся ещё! Лозунги выкрикивал!
А Сергея, надо сказать, вообще не было на улице в тот день. Он к тому времени окончательно разошелся во взглядах с Навальным и тихо не одобрял мою концепцию, которая гласит, что дело Навального — выводить людей, наше — их защищать. Разделение труда.
В общем, судья намекал и всячески просил служивых быть повнимательней, но они упорствовали. Задерживали деда, и всё тут.
В итоге служивых отпустили с миром, а парня — несмотря ни на что — признали виновным и выписали штраф. Ну хорошо, хоть штраф, а не срок.
Обжаловать всё это было бесполезно, как и с выборами.
Как потом выяснилось, дело в отношении меня завели сразу после 26 марта. Но я об этом пока не знала. И курировала его в ФСБ та же бригада, что курировала дело Кирилла Серебренникова. Управление по защите конституционного строя и борьбы с терроризмом.
Узнала я об этом в одно прекрасное солнечное утро в начале июня, когда в офис «Руси Сидящей» и в нашу аутсорсинговую бухгалтерию пришли вежливые люди с обыском. Обыск был вежливый и очень формальный. Ничего не искали, ничего и не нашли. Да и что можно в нашем офисе найти, кроме груды посылок, консервов и — тогда, как я помню — связок веников, которые мы закупили по просьбе одного московского СИЗО.
Ну да всё понятно, спасибо, мне два раза объяснять не надо.
Тут, однако, я совершила одну грубую ошибку. Не делайте так никогда. Кстати, я знала, что так делать нельзя, но всё равно почему-то сделала. А именно: я легла спать.
Так делать не надо, уезжайте сразу. Но я поспала на нервах. Проснулись с мужем и рано утром поехали в аэропорт. Взяли билет на первый рейс — в Париж, прошли паспортный контроль, улетели. Когда я включила телефон, обнаружилось, что мне закрыли выезд. Не спрашивайте, как поступает такая информация. Просто я давно здесь работаю.
Ну прекрасно, я в Париже, давайте теперь выяснять, зачем это всё.
Обнаружилось два пласта проблем: один — формальный, другой — неформальный.
Формальный пласт был прост, как мычание. Обвинение в хищении средств «Всемирного банка», и это ужасно смешно. И к этому мы совершенно готовы, спасибо юридическому департаменту «Руси Сидящей» и очень умному юристу Алексею Федярову, его создавшему, — бывший прокурор, отсидевший, повидавший, исключительного интеллекта и порядочности человек. ФСИН, конечно, ненавидит «Русь Сидящую», и хоть ФСИН не «Всемирный банк», замдиректора службы, бывший ракетчик по фамилии Рудый накатал на нас заявление. Как будто бы у него похитили.
А дело было вот в чём.
За несколько лет до этого мы выиграли грант «Всемирного банка» по повышению финансовой грамотности в местах лишения свободы и среди родственников осуждённых. Написали пять разных брошюр, утвердили их в разных ведомствах и пошли раздавать по СИЗО и колониям. И ещё маленькие двусторонние памятки, чтобы можно было под плексиглас положить или заламинировать. Клали брошюры в посылки осуждённым, раздавали родственникам, а что осталось — высылали по почте на адреса региональных УФСИНов, с почтовыми квитанциями, уведомлениями о вручении и прочими сопроводительными письмами.
Это было легко. Труднее было договориться о проведении занятий и чтениях лекций на зонах. Понятное дело, нас бы не пустили. Да мы и не пытались. Мы заключили договора по регионам с теми, кто имеет право проводить занятия с заключёнными — в том числе, например, с сотрудниками епархий. Занятия проходили, мы получали отчёты с фотографиями и аудиозаписями выступлений. Потом собирали самые интересные вопросы. Победителем был признан вопрос от осуждённой женщины из-под Челябинска: «Здравствуйте, мой муж взял кредит в банке, я его за это убила, отбываю теперь наказание. Нужно ли мне отдавать за него этот кредит?»
К сожалению, ответ — да.
А ещё мы немного перестарались и прочитали лекций больше, чем нужно по гранту. Но это нас и спасло в итоге. По окончании гранта отчитались, все довольны, разошлись.
Когда Рудый накатал на нас своё идиотское заявление, Алексей Федяров вот что предложил:
— А давайте подадим иск ко «Всемирному банку» и его представителям в России: мол, мы работу не просто выполнили, а перевыполнили, доплатите нам.
— Алексей, а в чём смысл? Я не улавливаю.
— Ну как же. Такая умная, а простых вещей не понимаешь. Мы, конечно, проиграем процесс. А нам и не надо его выигрывать. На процесс придёт «Всемирный банк» и скажет: голубчики, вы чего? Вы свою работу сделали, мы акты подписали, рассчитались, чего ж вы ещё хотите? А мы скажем — спасибо, ничего. Но у нас будет судебное решение с позицией «Всемирного банка»: работа сделана, претензий нет.
Я ж говорю: юристы — они ж шахматисты на самом деле, только юристы.
Алексей Федяров пошёл в суд, торжественно его проиграл и получил на руки искомое судебное решение с позицией «Всемирного банка» и его представителей в России. Этого было бы вполне достаточно для ликвидации обычной, не заказной уголовки.