Тритон Эдичка не заметил бушующих вокруг него страстей, как никогда не замечал собаки, пинчера Маси, её счастливого замужества, а после и многочисленного потомства, которое Эдичку визуально фиксировало, но, ввиду собачьей анатомии, Эдичка оставался недоступным. Так прошло ещё лет пять: тритон по утрам получал свою креветку, удивляя нас аппетитом и долгожительством, и ставил всех в игнор.
Стабильная Эдичкина жизнь закончилась в ту минуту, когда в доме появился зачуханный котёнок с уральской зоны. Собственно, это и была Чуйка, потомственная зечка. Чуйка сразу поставила себя в доме, дав по морде собакам, с опаской подошедшим понюхать, чего притащили. Она так и воцарилась среди собак — старшей пионервожатой: вроде бы своя, но всегда можно огрести от неё поджопник, а сдачи дать им и в голову не приходит.
К тритону-долгожителю Эдичке юная кошачья поросль отнеслась с большим прикладным интересом и безо всякого уважения — хотя бы к сединам. Чуйка утвердилась во мнении, что перед ней лосось. После того как пару раз мы вытащили обезумевшего Эдичку из молодых когтей народившегося кровавого режима, террариум переехал в застеклённый шифоньер, запирающийся на ключ.
Постепенно Чуйка утратила к нему интерес, а Эдичка, заработав неврастению, окончательно потерял связь с внешним миром, живя в шифоньере. Наш Мафусаил прожил лет семь и в поздней зрелости стал периодически обрастать неприятной бородкой — тогда я извлекала его из террариума и промывала проточной водой, чего Эдичка очень не любил. По утрам он стабильно получал свою креветку, а если я задерживалась — он начинал вставать на дыбки и стучать лапкой в стекло.
Другие звери ревновали Эдичку к креветке — остальным креветка была не положена. Иногда мне казалось, что они проводят собрания с целью принятия жёсткой резолюции по креветке. Однако, будучи кошкой и двумя собаками, к совместным действиям единым фронтом они оказались неспособны — собаки-то ещё вполне могли составить небольшую стаю пинчеров, а вот в безусловных лидерских качествах Чуйки всегда превалировал эгоцентризм.
Собаки были значительно старше Чуйки и ушли на радугу, прожив довольно долгую и счастливую жизнь. И Чуйка осталась одна. Пришла пора и ей эмигрировать.
Сейчас она в Берлине и единственная из всех нас, уехавших членов моей семьи, демонстрирует полнейшее удовлетворение эмиграцией. Я убеждена, что она что-то такое поняла про перемену мест — как понимает это и такса Зинка.
Больше всего Чуйке нравятся трубочисты. Она живёт на восьмом этаже, и ей хорошо видны крыши. Она уже знает, она видела трубочистов и ждёт и высматривает их. И если трубочист явился — Чуйка садится на задние лапы и вытягивается, становясь похожей на суриката в стойке. Это такое страшно интересное кошачье кино. Что-то вроде шпионского триллера. И она знает, что завтра покажут новый сезон.
Тюрьмы народов мира. Скандинавия
Котики, мужья и московский дворовый фольклор — важнейшие, на мой взгляд, составляющие полноценной жизни женщины. У меня к этому очень органично добавилась тюрьма. Тюрьма — это не только «скорбное дело», как любят говорить тюремщики в России. «Тюрьма есть ремесло окаянное, и для скорбного дела сего истребны люди твёрдые, добрые и весёлые» — в любой наше зоне или СИЗО уж где-нибудь да и висит эта цитата. Чаще у начальства или в стенгазете в унылом коридоре.
Я много бывала в украинских тюрьмах. Там висит обычно такое: «Карати может лишь Господь. Ми люди, повиннi выправляли злочинцев». Вот да, когда караешь, веселиться-то особо не подобает, мне кажется.
Я был знаком с берлинским палачом,
Владевшим топором и гильотиной.
Он был высокий, добродушный, длинный,
Любил детей, но выглядел сычом.
Я знал врача, он был архиерей;
Я боксом занимался с езуитом,
Жил с моряком, не видевшим морей,
А с физиком едва не стал спиритом.
Была в меня когда-то влюблена
Красавица — лишь на обёртке мыла
Живут такие девушки, — она
Любовника в кровати задушила.
Но как-то в дни молчанья моего
Над озером угрюмым и скалистым
Я повстречал чекиста. Про него
Мне нечего сказать — он был чекистом.
Это лагерная поэзия, Юрий Домбровский, «Чекист».
Российские тюрьмы со времён ГУЛАГа были и остаются под контролем чекистов. Понятно, зачем им это надо, во всяком случае сейчас: они вербуют, в тюрьмах это легко, они продолжают раскручивать дела и ожидать «дозревших» показаний.
Не вижу в этом ничего плохого, все спецслужбы мира одинаковы, если бы не одно существенное «но»: собственно, это всё. Это примерно вся осмысленная деятельность, которая происходит в местах лишения свободы в России.
Ни о каком исправлении речи не идёт.
Тюрьма — это просто очень дорогой способ сделать плохого человека ещё хуже. Тюрьма никого никогда не исправила. Исправляет общество. Я много бывала в тюрьмах, езжу всё время и сейчас. Мне очень интересен процесс исправления. Это трудно, никто ещё не добыл этого философского камня. Важное отличие русской тюрьмы от многих других тюрем мира в том, что в России никто не пытается не то что работать над этим — даже думать про это. Тюрьма в России призвана пугать. Чтобы нам всем на свободе было страшно оказаться в тюрьме. Что ж, с этим она справляется.
Давайте я вам расскажу о других тюрьмах. Моими первыми иностранными тюрьмами были тюрьмы Дании. Мои датские друзья, Таня и Бент Йенсены, устроили «Руси Сидящей» славную и очень плотную поездку. У нас такая организация, в которой часто сложно бывает понять, кто есть кто — кто сидел, а кто защищал или даже кто обвинял, а потом перешёл на сторону света, — все примерно одинаково подкованы в тюремном деле, вот такой смешанной компанией и поехали.
Таня и Бент говорят:
— Слушайте, у нас тут в округе (а они жили довольно далеко от Копенгагена, вообще на другом острове, Фюне) двадцать лет работал прекрасный доктор. Прямо лучший доктор в мире, мы в нём души не чаяли. Частная практика тут у него была. И вот он двадцать лет каждый год подавал заявку на соискание должности тюремного доктора. И представьте — в прошлом году получил. Нет, мы все за него, конечно, очень рады и гордимся им. Но у нас теперь нет такого прекрасного доктора, эх. Хотите, мы вас познакомим?
Ээээ. В смысле хотим, конечно. Только нам сразу непонятно, зачем доктору с отличной частной практикой переходить работать в тюрьму. Что это за работа мечты (хотя вот я его понимаю, я бы очень хотела работать в тюрьме — но я ж немного того всё-таки).
— Конечно, тюрьма в Дании — это для многих работа мечты. Вы увидите. А что такое частная врачебная практика? Да любой доктор может иметь частную врачебную практику! Её можно продать, например, и кто-то купит. А вот тюремный доктор — это другое дело. Это служение обществу. Общество тебе доверило ему служить, а общество не каждому так доверяет. Это совсем другой статус, почёт и уважение.
Вон оно как. Надо же.
И вот в один прекрасный день к нам пришёл тот самый тюремный доктор. Важный такой, весь в благородной седине и в хорошем костюме. Сели с ним чинно разговаривать. И быстро поняли, что мы не понимаем друг друга ни на каком языке. Ни по-английски (а он в Дании у всех свободный), ни по-датски — при помощи Тани и Бента. Потому что он не понимает смысла наших вопросов, а мы не понимаем именно что смысла его ответов.
Но потихоньку приноровились. Света Бахмина была с нами — помните дело Светланы Бахминой? Молодая женщина, мать двоих маленьких детей, была по беспределу обвинена по делу ЮКОСа, на зону к ней всё время ездил муж, она забеременела и родила третьего ребёнка, девочку Аню, в тюрьме. Навидалась и натерпелась там всякого. А как вышла, начала заниматься помощью осуждённым женщинам — и детям, которые по факту своего рождения в тюрьме тоже там сидят.
И вот Света спрашивает доктора:
— А беременных у вас сажают?
— Да, к сожалению, так бывает, что сажают.
— А детей потом куда?
Непонятен вопрос. Долго пытаемся перевести.
— А. Дети. Конечно, дети остаются с матерью.
— А потом куда, как они подрастают? В детский дом?
Непонятен вопрос. Долго переводим.
— А. Я понял про детский дом. Это такой дом, где живут дети без родителей. Нет, мы не строим при тюрьмах детских домов, это очень дорого. Россия — богатая страна, она может позволить себе строить детские дома, нанимать строителей, покупать кирпичи и цемент, обустраивать отопление и электричество, заводить отдельную бухгалтерию, нанимать сотрудников. Мы не такие богатые, нет. У нас эту функцию выполняют такси.
Непонятен ответ. Его долго нам втолковывают. Он сказал — такси? Да, он сказал — такси.
— Ну вот сидит женщина в тюрьме. У неё ребёнок маленький. Он не должен всё время быть в тюрьме, ему надо социализироваться. Но и от матери его отрывать надолго нельзя. Поэтому каждый день к воротам тюрьмы подъезжает такси, забирает ребёнка или детей, которые есть в тюрьме, и везёт их в нормальный обычный детский сад. Там с ними занимаются воспитатели, их осматривают врачи, их учат, они играют с другими детьми. И если возникают какие-то проблемы, их тут же и решают специалисты. А после обеда такси отвозит детей к матерям обратно в тюрьму. Это же лучше и дешевле, правда?
Гениально.
Ну ладно, доктор, хорошо, поехали теперь в настоящую взрослую тюрьму, мужскую. По-нашему будет — строгий режим. Приезжаем. Везде и всегда норовим на входе паспорт сунуть. Вот, мол, мы — сверяйте со списком. А они не сверяют. И вообще паспорта не берут. Зачем? Нас предупредили, что русские приедут. Вот вы русские, вы приехали. Зачем нам ваши паспорта, странные люди.
Сами вы странные, но приятные. А и правда — зачем им паспорта-то наши? Да и нашим тоже — зачем? С днём рождения потом будут по месту прописки поздравлять? Но не поздравляют же.
В строгой мужской тюрьме нас встречает бабушка в вязанной кофте с розанчиками. Домашняя такая датская бабушка, ведёт в красивый конференц-холл, разливает всем кофе по чашкам. Душевная бабушка, отлично, ждём начальника тюрьмы.