Но как же мы всё ж похожи.
Распиздяйство как национальная идея.
Но давайте я вам расскажу про украинские тюрьмы.
Они ужасны. СИЗО — как наши самые страшные, только хуже. А вот зоны очень даже ничего. И украинцы сильно развивают у себя пробацию, и у них получается. Пробация — это перевоспитание без лишения свободы. Но это всё равно приговор: суд принимает характеристики обвиняемого и направляет его в центр пробации, если считает, что на свободе человек не опасен. Он под надзором, он должен ходить на занятия, общаться с психологами, учителями, разными специалистами и доказать, что исправляется и осознал. Если не ходит, не занимается и не исправляется — добро пожаловать в тюрьму.
Кстати сказать, украинцы с удовольствием принимают помощь — например, в Киеве центр пробации для подростков во многом финансируют и мозгами помогают канадцы. Я видела в зонах специальные дома, где содержатся осуждённые женщины с детьми: дома эти построены на европейские деньги. Правильно делают, что принимают помощь: украинские тюрьмы семь лет вообще не финансировались. Ну то есть бюджет был, а деньги не выделялись.
Американцы, европейцы, канадцы знают, зачем они помогают тюрьмам Украины. А потому что безвиз. Они заинтересованы в снижении экспорта преступности. Они заинтересованы в том, чтобы осуждённый украинский человек исправился в украинском исправительном учреждении.
Потому что он освободится и приедет. Надо, чтобы приехал хорошим.
А плохие условия никого не исправили ещё.
Говорю же: тюрьма — это очень дорогой способ сделать плохого человека ещё хуже. Пробация лучше.
Кто вообще сказал, что тюрьма может исправить? Не может. Исправляют люди. Общество. Самое время процитировать Черчилля: «Покажите мне ваши тюрьмы — и я скажу, в каком обществе вы живёте».
Так вот, украинские тюрьмы ужасны. Власти говорят об этом открыто. Потому что хотят исправить ситуацию, это уже хорошо.
А ужасны они по двум причинам:
— нет денег
— тюрьмы переполнены.
Вот со вторым пунктом интересно у них. Тюрьмы переполнены — а зоны или пустые, или полупустые. Потому что после судов очень многие получают штрафы или то, что у нас называется «обязательными работами», и идут домой пополнять государственный бюджет.
С российским паспортом меня пустили не только на режимные украинские объекты, в знаменитое киевское СИЗО «Лукьяновка», например, но и туда, где осуждённые работают по военным контрактам. Куют победу в тылу. Здесь, в производственных цехах исправительных колоний, осуждённые производят противотанковые ежи, бронежилеты, военное обмундирование и колючую проволоку. Она называется «егоза». В цехах остатки потрясающей советской мозаики — про покорение космоса. Гагарин, звёзды — и зеки делают егозу, потому что война между Россией и Украиной.
Страшный сон Гагарина.
Многие говорили нам, что выполнение заказов для армии — это патриотизм. Но за эти контракты неплохо платят. Условия контрактов очень жёсткие, штрафы начисляют за каждый день просрочки. Но просрочек нет. Заключённые работают в три смены. Спят днём.
Холодногорская мужская колония в Харькове, недалеко от центра, кстати. Здесь делают мебель, фурнитуры-гарнитуры и прочую начинку — для 147 казарм. Заключённые зарабатывают, и, как говорят тюремщики, иногда бывает и так, что осуждённые получают больше младших офицеров.
В эту зону в 2014 году привезли 174 осуждённых из Луганска — зону, где они содержались и где давно не было воды, в конце концов разбомбили. Никто не убежал. Всех перевезли сюда. Многие уже освободились, но тридцать человек из той луганской истории и сейчас здесь. Все — женщины. Это была женская зона. У них был выбор: убежать и остаться в Луганске, или дать себя перевести и отсиживать свой срок в другом месте.
А ещё была легендарная уже история с Чернухинской мужской колонией, это Донбасс. Во время операции в Дебальцевском котле в 2015-м колония стала живым щитом. Через колонию пролегла линия фронта. В колонии были погибшие, в том числе повара погибли. И руководство зоны просто открыло двери. Часть осуждённых ушла на минные поля и там погибла. Часть осталась в зоне, и что с ними стало, неизвестно. А часть ушла на украинские блокпосты, там сдались, досиживали в Украине.
Холодногорская мужская зона небогата на политзаключённых. В колонии, где двадцать лет назад сидели 3000 человек, сейчас исправляются 500 осуждённых. Каждый пятый сидит за убийство. Пятеро осуждены за воинские преступления.
Здесь очень гордятся своей историей, которую ведут от Павла Первого: он ассигновал 600 тысяч рублей на постройку первого здания тюрьмы, тогда пересыльной. Отсюда ссылали в Сибирь, куда добиралось не больше трети осуждённых. Тогда ведь это была одна страна.
А вот чем гордится Холодногорская колония, пожалуй, больше всего — так это автографом Юрия Никулина: он приезжал сюда в 70-х. И любимый артист Евгений Леонов тоже приезжал. Это, похоже, главные экспонаты тюремного музея, к этим фотографиям здесь относятся с гордостью — и нежностью.
А вот весь в яблонях и черешнях городок Прилуки Черниговской области. Здесь в самом центре города Прилуки находится большая подростковая зона, воспитательная колония для несовершеннолетних. Это большое градообразующее предприятие. Зона рассчитана на 1300 человек, сейчас в ней сидит 37 человек. И 160 сотрудников.
Интересный здесь начальник, Евген, 36 лет, симпатичный такой. Потомственный милиционер, не женат, свободно говорит по-английски. Ему надо говорить, к нему — в смысле в зону — часто приезжают делегации. Евген понимает прекрасно, что приезжают помогать.
Про своих подопечных он говорит — «дети». Не все они похожи на детей. Бывали случаи, когда в колонию на перевоспитание отправляли юношей, имевших и собственных детей — ну а куда же, если по паспорту нет восемнадцати. Что ж такого нужно сделать, чтобы попасть сюда? За наркотики здесь не сидит ни одного человека, как и за изнасилование. Здесь — кражи, грабежи, разбой, убийства.
На первый взгляд, методы перевоспитания здесь… мммм… наивные. Строго соблюдать режим дня, мыть руки перед едой, не курить (этого нельзя ни детям, ни сотрудникам, ни родственникам, ни гостям). А также много читать и вышивать. Здесь считают, что если человека заставлять что-то делать 21 день, то у него появляется привычка. Например, рано или поздно некоторые воспитанники всё же начинают читать. А кто-то — вышивать бисером.
Красивая девушка работает здесь с подростками, многие из которых на самом деле молодые мужчины, и они перевоспитываются здесь несколько лет, видя только разве что редких сотрудниц женского пола. Разговор о сексе заходит у нас с начальником зоны в укромном месте — в каптёрке.
— Вы понимаете, Ольга, опять же, это зависит от индивидуальных качеств человека. Ну, во-первых, ей уже давно не восемнадцать.
— Ну кого это останавливало…
— Да, согласен. Но у неё есть определённый жизненный опыт. То есть мы стараемся… Ко мне сегодня утром приходила девушка двадцатилетняя. Говорит, возьмите на работу педагогом. Я говорю, вы понимаете, наверное, первый раз в жизни, я скажу вам такую вещь. Вы молодая, красивая, привлекательная девушка. И это большой минус.
— Не взяли?
— Нет.
В общем, не знают они, что делать с подростковой гиперсексуальностью. Ну так вроде бы никто не знает. Но это не точно.
А вот красавец Валентин, воспитанник. Похоже, из цыган. Любит (и умеет) петь, репертуар жалостливый, про несчастную любовь. Вышивает шёлком и бисером. Мама родила его в пятнадцать лет, в зоне. Они не общаются. Вырос в интернате. Сидит за многочисленные кражи, это его четвёртая колония. Думает о том, что будет делать, когда освободится. Не похоже, что он искренен.
— Хочу вышивать. В первое время хочу пойти в реабилитационный центр. Домой не хочу ехать, потому что опасно туда ехать. Опасно тем, что я одинокий мужчина в самом соку.
— А ты знаешь о том, что происходит в стране?
— Ну что. Был Янукович. Я тоже могу стать президентом, как Янукович. Он тоже судим.
— А ты хочешь стать президентом, как Янукович?
— Я? Нет.
— А кем хочешь быть?
— Я хочу петь. Я хочу на больших сценах петь.
Тюрьмы народов мира. Германия
В тюрьмах Германии такого не встретишь. Там скучнейшая пенитенциарная система, а потому очень мне нравится. Мне хочется, чтобы хотя бы некоторое время и в России было скучно — если не как в Швейцарии, то хотя бы как в Германии.
Чем ещё ценна для нас Германия в смысле пенитенциарной реформы. А тем, что мы близнецы. Система концлагерей была придумана во время ещё англо-бурской кампании, но прижилась только в двух местах: у нас и у них.
Они смогли из этого выбраться. Нам тоже надо.
Я вот сказочку про это написала для упрощения понимания.
Жил-был мальчик. Плохой, надо сказать, мальчик, наследственность у него была плохая, а воспитывали его при военном коммунизме соответствующие коммунисты. С наследственностью у него вот как вышло: мама была англичанка, а отец неизвестен. Англичанка вроде бы неплохо, но она была такая немного ленинская англичанка, которая всё время гадила.
Зачат бы мальчик во время англо-бурской кампании, когда на свете появились первые концлагеря. Да, их придумала та самая англичанка. Потом одумалась и перевоспиталась, но это будет сильно потом.
Надо сказать, что мальчик был не один. Близнецы родились. Мальчик и ещё мальчик. Мамаша о них настолько не заботилась, что имена придумать позабыла, и их назвали опекуны.
Одного немецкий опекун назвал Концем, полностью — Концлагерь.
А второго подобрали в Сибири, с ним сначала белочехи познакомились. Влияние недоросля на белочехов так понравилось советским опекунам, что его даже сначала хотели назвать Драконом, а потом передумали и дали созвучное имя — Гулаг.
Близнецы взрослели и мужали порознь, но близнецовой конгруэнтности у них было не отнять. Прорезались клыки, выросли когти, они почуяли запах крови. И каждый день требовали: ещё, ещё. Н