— Мы уже, как у вас говорится, прицепили ему хвост, — не без самодовольства сообщил Хайслер.
— Вы, наверно, разыгрываете меня. Как вам это удалось?
— Без особого труда. Как только мы выяснили, что он находится в гостинице, то поместили двух человек в газетный киоск напротив выхода. Они увидели, как он сел в арендованую “Опель Вектру”, и последовали за ним в Хитцинг, это район Вены.
— И что он там делает?
— Возможно, с кем-то встречается. Частный дом. Мы пытаемся выяснить, кто там живет.
— Удивительно. Фантастическая работа. — Она и на самом деле так считала.
— Благодарю вас, — бодро откликнулся австриец. — Если хотите, я заеду за вами в аэропорт?
Продолжавшаяся несколько минут светская беседа проходила довольно напряженно, поскольку Бен успел лишь наполовину обдумать свою легенду. Мифический Роберт Саймон руководил процветающей фирмой по управлению капиталовложениями, находившейся в Лос-Анджелесе — Бен рассчитывал, что чем ближе будет его вымышленная профессия к настоящей, тем меньше шансов на то, что он допустит какой-нибудь серьезный промах, — и организовывал капиталовложения кинозвезд, магнатов недвижимости, миллиардеров из Силиконовой долины. Бен с ходу попросил извинения за то, что не может перечислить своих клиентов, в силу договоренностей о конфиденциальности, хотя одно-другое имя, которое хозяину, несомненно, знакомо, он мог бы назвать.
И все время он возвращался к одной и той же мысли: кто же этот человек, единственный наследник Герхарда Ленца, пользовавшегося очень дурной славой ученого и одного из руководителей некоей организации, именуемой “Сигма”.
Болтая с Ленцами — все трое потягивали прекрасный арманьяк, — Бен украдкой осматривал гостиную. Она была обставлена удобной и красивой английской и французской антикварной мебелью. На стенах висели оправленные в позолоченные багетные рамы картины старых мастеров различных школ; каждая была освещена специальной лампой. На столике около дивана он заметил фотографии в серебряных рамках; по-видимому, семейные. Бросалось в глаза отсутствие каких бы то ни было изображений Ленца-старшего.
— Впрочем, хватит о моей работе, — сказал Бен. — Я хотел расспросить вас о “Фонде Ленца”. Насколько я понимаю, его главная цель состоит в развитии изучения Холокоста.
— Да, мы финансируем исторические исследования и поддерживаем израильские библиотеки, — с готовностью пояснил Юрген Ленц. — Мы даем много денег на борьбу против человеконенавистничества. Мы считаем, что чрезвычайно важно, чтобы австрийские школьники знали о преступлениях нацистов. Не забывайте, что многие из австрийцев приветствовали нацистов. Когда Гитлер приехал сюда в тридцатом году и произнес речь с балкона императорского дворца, его слушали огромные толпы, женщины плакали, глядя на такого великого человека. — Ленц вздохнул. — Это отвратительно.
— Но ваш отец... если вы позволите мне затронуть эту тему... — начал было Бен и умолк, не зная, что сказать дальше.
— Из истории хорошо известно, что мой отец был бесчеловечным, — прервал паузу Ленц. — Да, конечно, это правда. Он проводил ужасные, отвратительные эксперименты на заключенных в Аушвице, на детях...
— Надеюсь, вы извините меня, — сказала Ильзе Ленц, вставая с места. — Я не могу слушать разговоры об его отце, — пробормотала она и вышла из комнаты.
— Извини меня, дорогая, — произнес Ленц ей вслед и повернулся к Бену, который мучительно раздумывал, не допустил ли он фатальной ошибки. — Я не могу сердиться на нее за это. Она не обязана жить с этим наследством. Ее отец был убит на войне, когда она была еще ребенком.
— Прошу простить меня за то, что я начал этот разговор, — сказал Бен.
— Нет, нет, не переживайте. Вы затронули совершенно естественный вопрос. Я уверен, что это должно сильно удивлять американцев — сын печально знаменитого Герхарда Ленца посвящает свою жизнь тому, чтобы потратить деньги на изучение преступлений собственного отца. Но вы должны понять: те из нас, кому по случайности рождения пришлось бороться с судьбой — мы, дети самых высокопоставленных нацистов, — все мы ведем себя очень по-разному. Есть такие, как, скажем, Вольф Гесс, сын Рудольфа Гесса, которые тратят всю жизнь на то, чтобы обелить имена своих отцов. А есть и такие, кто стесняется своего происхождения и стремится к тому, чтобы извлечь из собственного смущения хоть какой-нибудь толк. Я родился слишком поздно для того, чтобы сохранить какие-то личные воспоминания об отце, но очень многие знали своих отцов только такими, какими они бывали дома, а не как людей Гитлера.
Юрген Ленц заметно волновался.
— Мы росли в привилегированных домах. Мы проезжали через варшавское гетто, глядя с заднего сиденья лимузина, и не понимали, почему дети там казались такими грустными. Мы видели, как загорались глаза у наших отцов, когда фюрер лично звонил по телефону, чтобы пожелать их семействам веселого Рождества. И некоторые из нас, как только повзрослели достаточно для того, чтобы начать думать, научились ненавидеть наших отцов и все, к чему они стремились и что с ними было связано. Ненавидеть и презирать всеми фибрами души.
Удивительно моложавое лицо Ленца вдруг вспыхнуло.
— Видите ли, я не думаю о своем отце как об отце. Он для меня какой-то совсем посторонний, незнакомый человек. Вскоре после окончания войны он удрал в Аргентину; уверен, что вы слышали — нелегально выбрался из Германии с фальшивыми документами. Он бросил мою мать и меня без гроша; мы жили в лагере для интернированных. — Юрген сделал паузу. — Так что у меня никогда не было никаких сомнений или душевных конфликтов по поводу нацистов. Создание этого фонда стало самым малым, что я сумел сделать.
В комнате ненадолго воцарилось молчание.
— Я приехал в Австрию, чтобы изучать медицину, — вновь заговорил Ленц. — В какой-то степени то, что я покинул Германию, принесло мне облегчение. Я любил эту страну — я здесь родился, — и я остался здесь, занимаясь медициной и по мере сил сохраняя свою анонимность. После того как я познакомился с Ильзе, любовью всей моей жизни, мы долго обсуждали, что могли бы сделать с унаследованными ею фамильными деньгами — ее отец сколотил состояние на издании религиозной литературы и псалтырей, — и решили, что я оставлю медицину и посвящу свою жизнь борьбе против того, за что сражался мой отец. Ничего никогда не сможет стереть темное пятно, которое представлял собой Третий рейх, но я приложил все свои силы, все свои скромные возможности для того, чтобы стать одним из тех орудий, которые работают для улучшения человечества. — Речь Ленца казалась излишне гладкой, походила на отрепетированную, как будто ему уже тысячу раз доводилось произносить ее. Наверняка так оно и было. И все же в его словах не угадывалось фальшивой ноты. За маской спокойной уверенности, которую носил Ленц, несомненно, скрывался измученный человек.
— И вы никогда больше не видели своего отца?
— Видел. Два или три раза незадолго до его смерти. Он приехал в Германию из Аргентины с визитом. У него было новое имя, новая биография. Но моя мать отказалась встретиться с ним. Я видел его, но я не испытал к нему никаких чувств. Он был для меня совершенно чужим человеком.
— Ваша мать просто выбросила его из своей жизни?
— А потом она ездила в Аргентину на его похороны. Можно было подумать, что она испытывала необходимость убедиться в том, что он мертв. Кстати, это забавно — страна ей очень понравилась. Так что в конце концов она туда переехала.
В комнате снова стало тихо, а потом Бен спокойно, но твердо произнес:
— Должен сказать, на меня произвели большое впечатление усилия, которые вы приложили, чтобы пролить свет на то, что досталось вам в наследство от отца. В этой связи было бы очень интересно узнать, не могли бы вы что-нибудь рассказать мне об организации, известной под названием “Сигма”. — Произнося последние слова, Бен впился взглядом в лицо Ленца.
Ленц долго молча рассматривал его. Бену казалось, что он слышит в тишине, как бьется его собственное сердце. Наконец Ленц заговорил.
— Вы упомянули “Сигму” как бы между делом, но я думаю, что это основная причина вашего прихода сюда. Зачем вы пришли, мистер Саймон?
Бен почувствовал озноб. Он сам позволил загнать себя в угол. Теперь у него было два варианта: или держаться за свое вымышленное имя и легенду, или раскрыть правду.
Пришло время говорить напрямик. И постараться вызвать на откровенность хозяина дома.
— Мистер Ленц, я предлагаю вам прояснить характер вашей причастности к “Сигме”.
Ленц нахмурился.
— Зачем вы пришли сюда, мистер Саймон? Зачем вы обманом втерлись в мой дом и лжете мне? — Ленц странно улыбался, его голос звучал очень тихо. — Вы ведь из ЦРУ, мистер Саймон, я не ошибаюсь?
— Что вы говорите? — возмутился Бен. Он был расстроен и испуган.
— Кто вы такой на самом деле, мистер “Саймон”? — прошептал Ленц.
— Милый дом, — сказала Анна. — Кому он принадлежит? Она сидела рядом с водителем синего “БМВ”. Машина, хотя и принадлежала полиции, не имела никаких отличительных обозначений. Салон был полон дыма. Сидевший за рулем сержант Вальтер Хайслер, полный человек с приветливым выражением лица, почти непрерывно курил “Касабланку”. Держался он тоже прямо-таки сердечно.
— Одному из наших самых... э-э-э... видных граждан, — ответил Хайслер, предварительно затянувшись сигаретой. — Юргену Ленцу.
— И кто же он такой?
Они оба рассматривали красивую виллу на Адольфсторгассе. Анна обратила внимание на то, что большинство стоявших вдоль тротуаров машин имело черные таблички знаков, на которых белым были нанесены номера. Хайслер объяснил, что такие номера выдавались за особую плату; таков был старый аристократический стиль.
Сержант выпустил изо рта густое облако дыма.
— Ленц и его жена пользуются широкой известностью в светских кругах. Бал Оперы и так далее. Я думаю, что вы назвали бы их... Как это у вас говорится — э-э-э, фило... филантропы? Ленц управляет семейным фондом. Переехал сюда из Германии двадцать с лишним лет тому назад.