— Я ждал вас сорок минут, — сказал он. Он схватил руку Бена так, как приветствуют друг друга перед началом схватки борцы, и сильно, утрированно пожал. — Сорок минут, каждая из которых стоит немалых денег. — Он, казалось, смаковал эти слова, пока они плавно катились с его языка.
— Небольшой сбой в нашем рабочем графике, — кратко пояснил Бен.
— Могу себе представить. — Оскар кивнул Анне. — Мадам, — сказал он, — прошу вас, присаживайтесь.
Бен и Анна опустились на скамью по обе стороны от маленького француза.
— Мадам, — снова произнес тот, сосредоточив все свое внимание на Анне, — на самом деле вы гораздо красивее, чем на фотографиях.
— Простите? — Анна не поняла, что он хотел сказать, и растерялась.
— Моим коллегам из Сюрте недавно прислали комплект ваших фотографий. Цифровые файлы. Я тоже получил такой. Очень вовремя.
— Для его работы, — пояснил Бен.
— Моего artisans[53], — поправил его Оскар. — Настолько хорошего и настолько дорогого. — Он легонько постучал Бена по предплечью.
— Я не ожидал ничего меньшего.
— Конечно, Бен, я не сказал бы, что и твои фотографии льстят тебе. Эти папарацци, они никогда не могут выбрать нужный ракурс, не так ли?
Улыбка исчезла с лица Бена.
— О чем ты говоришь?
— Я очень горжусь собой за то, что разгадал кроссворд в “Геральд трибюн”. Можете мне поверить, это по плечу далеко не каждому французу. Этот я почти закончил. Все, что мне осталось — это слово из пятнадцати букв: беглец от правосудия, объявленный в международный розыск.
Он перевернул газету.
— Бенджамин Хартман — не подойдет ли это для моего кроссворда?
Бен посмотрел на титульный лист “Трибюн” и почувствовал себя так, будто его окунули с головой в ледяную воду. Заголовок гласил: “РАЗЫСКИВАЕТСЯ СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА”. А под ним была напечатана его фотография — нечеткая, очевидно, сделанная с кадра видеозаписи. Его лицо находилось в тени, изображение было очень зернистым, но, вне всякого сомнения, это был именно он.
— Кто мог знать, что мой друг станет такой знаменитостью? — сказал Оскар и снова перевернул газету. Он громко рассмеялся, и Бен с некоторым опозданием присоединился к нему, понимая, что это единственный способ не привлекать к себе внимания в атмосфере пьяного веселья, царившего в баре.
На соседней скамье какой-то француз пытался спеть “Дэн-ни-бой”. Он абсолютно не попадал в тон и лишь очень приблизительно тянул гласные: “О, Дэнни-бой, тва-а-ай вы-зы-ы-гы-ляд зы-ы-вуущий...”
— В этом-то и проблема, — сказал Бен; напряженный тон нисколько не соответствовал почти естественной усмешке, застывшей на его лице. Его взгляд снова перескочил на газеты. — Это проблема величиной в Эйфелеву башню.
— Ты убиваешь меня! — негромко воскликнул Оскар, хлопнув Бена по спине, как будто тот удачно сострил. — Только те люди, которые утверждают, что такой вещи, как плохая реклама, не существует, — заявил он, — никогда не получают плохой рекламы. — С этими словами он вытащил откуда-то из-под сиденья пакет. — Берите, — сказал.
Это был белый пластиковый пакет, видимо, из какого-то туристского магазина с безвкусной надписью “Я люблю Париж весной”, причем вместо слова “люблю” было изображено большое ярко-красное сердце. Пакет был снабжен жесткими пластмассовыми ручками, которые защелкивались, если их сжать, сжать.
— Это нам? — с сомнением в голосе спросила Анна.
— Без них не обходится ни один турист, — сказал Оскар. Его взгляд казался игривым, но в нем можно было прочесть и серьезную озабоченность.
Я бу-у-у-ду здесь и дне-е-ем и но-о-о-чью,
О, Дэнни-бой, я-а-а так тебя лю-у-у-у-блю-у-у-у!
Сидевшему по соседству пьяному французу теперь подпевали три компаньона, причем каждый пел на свой собственный мотив.
Бен съежился на сиденье, словно придавленный тяжестью своего положения.
Оскар ущипнул его за руку; со стороны это показалось бы шутливым жестом, но щипок оказался вполне ощутимым.
— Не пригибайся, — прошептал он. — Не пытайся прятать лицо, не отводи глаз, когда тебе смотрят в глаза, и не старайся держаться незаметно. В этом не больше проку, чем в тех темных очках, которые надевает кинозвезда, отправляющаяся за покупками в магазин “Фрэд Сигал”, tu comprends?
— Oui, — слабым голосом ответил Бен.
— А теперь, — сказал Оскар, — какое же есть очаровательное американское выражение? Давайте уеб...ать отсюда.
Купив в нескольких уличных киосках кое-какие мелочи, они вернулись в метро, где случайный взгляд ни за что не выделил бы их среди множества других туристов, измученных созерцанием города.
— Пора разрабатывать планы — планы наших дальнейших действий, — сказал Бен.
— Дальнейших? — переспросила Анна. — Я не думаю, что у нас есть какой-то выбор. Штрассер — вот единственное уцелевшее звено, о котором мы знаем, последний из оставшихся в живых членов правления “Сигмы” — основателей корпорации. Нам необходимо так или иначе добраться до него.
— А кто сказал, что он все еще жив?
— Мы не можем допустить иной версии.
— Вы понимаете, что они будут наблюдать за каждым аэропортом, каждым терминалом, каждыми воротами?
— Да, это приходило мне в голову, — ответила Анна. — Вы начинаете думать как профессионал. По-настоящему способный ученик.
— Насколько я знаю, это называется методом погружения.
На всем протяжении долгой подземной поездки до banlieue[54], одного из тех кишащих случайным народом районов, которые кольцом окружают настоящий Париж, эти двое все время негромко переговаривались между собой, строя планы, словно влюбленные или беглецы.
Они вышли на станции в Ла Курнев, старомодном рабочем квартале. Он находился на расстоянии всего лишь нескольких миль от центра, но здесь был совсем другой мир — мир двухэтажных домов, непритязательных магазинов, в которых продавали вещи, необходимые для использования, а не для похвальбы. В окнах бистро и круглосуточных магазинчиков красовались плакаты “Ред стар”, футбольной команды, игравшей во втором дивизионе. Район Ла Курнев находился немного севернее Парижа, неподалеку от аэропорта Шарля де Голля, но они не намеревались отправляться туда.
Бен указал на ярко-красный “Ауди”, стоявший на противоположной стороне улицы.
— Как насчет этого?
Анна пожала плечами.
— Я думаю, что мы сможем найти что-то менее заметное.
Через несколько минут они наткнулись на синий “Рено”. Автомобиль был немного забрызган грязью, а на полу валялись желтые обертки от пищи из магазина быстрого питания и картонные кофейные чашки.
— Готов держать пари, что хозяин ночует дома, — сказал Бен. Анна вставила в замок отмычку, и уже через минуту дверь открылась. На то, чтобы отсоединить провода от замка зажигания, потребовалось немного больше времени, но вскоре двигатель зарокотал, и двое беглецов двинулись по улице, соблюдая установленную правилами скорость.
Еще через десять минут они оказались на шоссе А1, ведущем к аэропорту Лилль-Лескин в Hop-Па-де-Кале. Поездка могла занять несколько часов и была связана с известным риском, но риском вполне допустимым: угон автомобилей являлся в Ла Курнев совершенно обычным делом, и можно с уверенностью сказать, что полицейские начнут спустя рукава опрашивать тех местных жителей, которые известны своим пристрастием к подобным штучкам. Конечно же, информация о происшествии не дойдет до Police Nationale, патрулирующей главные магистрали.
С полчаса они ехали молча, погруженные в собственные мысли.
Наконец Анна нарушила молчание.
— То, о чем рассказывал Шардан... Это просто невозможно принять. Кто-то говорит вам, что все, известное о современной истории, сущая чепуха и дело было совсем не так. Разве такое возможно? — Ее глаза неподвижно смотрели на дорогу перед собой, и, судя по голосу, она была так же измучена, как Бен.
— Я не знаю, Анна. Все происходящее утратило для меня смысл в тот день, когда случился этот кошмар на Банхофштрассе. — Бен пытался преодолеть навалившуюся на него слабость. Нервный подъем, вызванный их удачным спасением, давно уступил всепоглощающему чувству страха, леденящего ужаса.
— Еще несколько дней назад я главным образом занималась расследованием убийств, а не анализом глубинных основ современного мира. Вы можете в это поверить?
Бен ответил не сразу: что на это можно было ответить?
— Убийства... — задумчиво произнес он. Он испытывал неопределенное беспокойство. — Вы сказали, что это началось с Мэйлхота, который жил в Новой Шотландии, человека, работавшего на Чарльза Хайсмита, одного из основателей “Сигмы”. А затем был Марсель Проспери, один из основателей. Как и Россиньоль.
— Три точки определяют плоскость, — сказала Анна. — Школьная геометрия.
Какие-то колесики в мыслях Бена сомкнулись между собой.
— Россиньоль был жив, когда вы вылетели, чтобы встретиться с ним, но умер к тому времени, когда вы до него добрались, верно?
— Верно, но...
— Как зовут человека, который дал вам это задание?
— Алан Бартлет, — после непродолжительного колебания ответила Анна.
— И когда вы вычислили место жительства Россиньоля в Цюрихе, вы доложили ему, правильно?
— Первым делом.
Во рту у Бена сразу пересохло.
— Да. Конечно, вы так и поступили. Именно поэтому в первую очередь он и поручил вам это дело.
— Что вы такое говорите? — Анна повернула затекшую шею и уставилась на Бена.
— Разве вы не видите? Анна, вы же были орудием в его руках. Он использовал вас.
— Использовал? Каким же образом? Последовательность событий окончательно оформилась в мозгу Бена.
— Думайте, черт возьми! Именно так натаскивают бладхаундов. Алан Бартлет сначала дал вам уловить запах. Он знает, как вы работаете. Он знал, что следующим, чего вы потребуете...
— Он знал, что я потребую у него показать мне список, — глухим голосом произнесла Анна. — Неужели такое возможно? И его упрямое нежелание — тоже часть спектакля, разыгранного в мою честь, поскольку он знал, что таким образом только укрепит мою решимость? То же самое и с поганым автомобилем в Галифаксе: вполне возможно, он знал, что от такого испуга я лишь сильнее разозлюсь.