Произошло это из-за следующего случая. В августе 1661 года в Иргенский острог пришли с Амура 17 человек казаков во главе с Абрамом Парфёновым и стали проситься в государеву службу. Не зная, что явившиеся казаки были обманщиками, и испытывая недостаток в людях, Пашков принял их. Желая как-то компенсировать неудачу Даурской экспедиции, воевода послал их вместе со своим сыном Еремеем воевать, как пишет Аввакум, «Мунгальское царство». Большинство комментаторов аввакумовского «Жития» отождествляют «Мунгальское царство» с Монголией, но достаточно посмотреть на карту Сибири, чтобы убедиться в невозможности похода в Монголию из Иргенского острога за столь короткий срок. К тому же путь в Монголию преграждали буряты, на тот момент ещё не принявшие русского подданства. На самом деле, как явствует из документов, в августе 1661 года воевода Пашков послал из Иргенского острога 72 служилых человека и 20 тунгусов во главе со своим сыном Еремеем на «великого государя непослушников на Тунгусские улусы в поход».
Будучи, судя по всему, человеком весьма суеверным, Пашков прибег к помощи туземного шамана («волхва мужика»), чтобы выяснить исход предстоящей авантюры. Возмущению Аввакума не было предела, когда вечером вблизи его зимовья шаман, «отвертя голову» живому барану и бросив её в сторону, «начал скакать, и плясать, и бесов призывать» … Наконец, «много кричав, о землю ударился, и пена изо рта пошла. Беси давили ево, а он спрашивал их: “удастся ли поход?” И беси сказали: “с победою великою и с богатством большим будете назад”. И воеводы ради, и все люди радуяся говорят: “Богаты приедем!”».
Видя такое явное отступление от христианского благочестия и поругание православной веры, Аввакум в порыве охватившего его праведного гнева прибегает к крайней мере: он начинает молиться о неудаче предстоящего похода, чтобы не сбылось дьявольское предсказание шамана. Впрочем, впоследствии он весьма сокрушался о том, что поступил так под воздействием охватившего его чувства, особенно жалея Еремея, который был человеком добрым и благочестивым и не раз защищал протопопа от своего отца.
«Ох, душе моей тогда горько и ныне не сладко! Пастырь худой погубил своя овцы, от горести забыл реченное во Евангелии, егда Зеведеевичи на поселян жестоких советовали: “Господи, хощеши ли, речеве, да огнь снидет с небесе и потребит их, яко же и Илия сотвори”. Обращжеся Исус и рече им: “не веста, коего духа еста вы; Сын бо Человеческий не прииде душ человеческих погубити, но спасти. И идоша во ину весь”. А я, окаянной, сделал не так. Во хлевине своей кричал с воплем ко Господу: “послушай мене, Боже! послушай мене, Царю Небесный, Свет, послушай меня! да не возвратится вспять ни един от них, и гроб им там устроиши всем, приложи им зла, Господи, приложи, и погибель им наведи, да не сбудется пророчество дьявольское!” И много тово было говорено. И втайне о том же Бога молил».
Узнав о таких молитвах Аввакума, Пашков пришел в ярость. Когда же отряд Еремея не явился в установленный срок, воевода даже собирался подвергнуть протопопа жестоким пыткам. «Во един от дней, — вспоминал Аввакум, — учредил застенок и огнь росклал — хочет меня пытать. Я ко исходу душевному и молитвы проговорил; ведаю ево стряпанье, — после огня тово мало у него живут. А сам жду по себя и, сидя, жене плачющей и детям говорю: “воля Господня да будет! Аще живем, Господеви живем; аще умираем, Господеви умираем (Рим. 14, 8)”. А се и бегут по меня два палача».
Но воистину «чюдно дело Господне и неизреченны судьбы Владычня»! В это время из похода возвращается раненый Еремей. Оставив застенок, воевода бросился встречать сына. Тот рассказал, что поход закончился неудачей. 4 сентября, когда его отряд стоял на Ингоде, принятые Пашковым на службу казаки ночью украли у него и у служилых людей оружие и хлебные запасы и бежали. Изменники спустились на плотах вниз по рекам Ингоде и Шилке до Верхшилкского острога. Здесь они захватили казённые струги и пытались овладеть острогом, желая заполучить хранившиеся там порох и свинец. Большинство местных служилых людей находились в это время на рыбных промыслах. Однако оставшимся казакам во главе с пятидесятником А.Васильевым удалось отстоять крепость. Тогда изменники забрали струги и ушли по Шилке на Амур. Что касается отряда Еремея, то все посланные с ним люди погибли от «мунгальских людей», а сам он спасся только чудом: заблудившемуся в тайге воеводскому сыну явился во сне протопоп Аввакум и указал дорогу.
Воевода весьма огорчился из-за этой неудачи и был «яко пьяный с кручины». Однако всё случившееся нисколько не образумило его и не привело к искреннему покаянию. Когда Аввакум пришёл поклониться обоим Пашковым, старший «возвед очи свои на меня, — слово в слово что медведь морской белой, жива бы меня проглотил, да Господь не выдаст! — вздохня, говорит: “так-то ты делаешь? Людей тех погубил столько!” А Еремей мне говорит: “батюшко, поди, государь, домой! Молчи для Христа!” Я и пошел, ничево не говоря, — Христом запечатлел уста моя Еремей!».
«Десеть лет он меня мучил, или я ево — не знаю; Бог разберет в день века», — заканчивает свой рассказ о даурских мытарствах Аввакум.
«Велено ехать на Русь…»
Но настал конец и сибирским мучениям Аввакума, чему в немалой степени способствовали удаление Никона с патриаршего престола и хлопоты московских друзей опального протопопа.
16 февраля 1660 года в Золотой палате царского дворца открылся собор по «делу патриарха Никона». Царь обратился к собравшимся с речью о том, что церковь вдовствует уже год и семь месяцев. Обсуждение этого вопроса продолжалось до августа. Наконец 14 августа Епифанием Славинецким было составлено «Деяние» Московского собора. В нём определялось право царя совместно с собором Русской Церкви избрать и поставить нового патриарха по причине самовольного оставления Никоном патриаршего престола. Деяние подписали 16 архиереев, архимандритов, игуменов и протопопов, присутствовавших на соборе, в том числе три греческих архиерея с архимандритом Дионисием Святогорцем и полоцким архимандритом Игнатием Иевлевичем. Однако Никон пока ещё не был лишён патриаршего сана, и вопрос о новом патриархе оставался открытым.
12 мая 1662 года сын боярский Иларион Борисович Толбузин, назначенный нерчинским воеводой вместо А.Ф. Пашкова, принял от последнего в Иргенском остроге остатки его полка. Толбузин привёз с собою также царскую грамоту, в которой Аввакуму велено было «ехать на Русь». Новый воевода принял у Пашкова три острога — Нерчинский (Верхшилкский), Телембинский и Иргенский. Во всех трёх острогах находилось в общей сложности всего 75 служилых людей и практически полностью отсутствовали съестные припасы. «Без малого 400 человек, умерших от голода и погибших в боях, — такова была цена Даурской экспедиции, продолжавшейся более 6 лет» (Шашков).
25 мая бывший даурский воевода, погрузившись на дощаники вместе со своим семейством и многочисленной челядью, отправился в Москву. «Он поехал, а меня не взял, — вспоминал Аввакум, — умышлял во уме своем: “хотя-де один и поедет, и ево-де убьют иноземцы”. Он в дощениках со оружием и с людьми плыл, а слышал я, едучи, от иноземцов: дрожали и боялись».
И бояться действительно было чего. Плавание по забайкальским рекам с небольшой охраной было в те времена делом весьма опасным. Так, Онуфрий Степанов в 1654 году сообщал с Амура, что «государеву ясачную казну послать стало нельзя, потому земля вся сколыбалась, драки стоят частые, с малыми людми послать стало невозможно, но чтобы с государевою казною иноземцы какого дурна не учинили…». А в 1662 году, когда ехали Пашков и Аввакум, началось крупное восстание сибирских племён.
Впоследствии в Москве Аввакуму и Пашкову суждено будет встретиться вновь. При возвращении в Москву отставленного воеводы и прощённого царём протопопа положение резко изменилось в пользу последнего. В одной из редакций аввакумовского «Жития» сообщается: «Царь мне ево головою выдал». Это вполне вероятно, если учесть, что царь ещё в 1658 году велел «отставить» Пашкова от воеводства за первое избиение Аввакума. Осуждённый Пашков пытался откупиться: «Давал мне на Москве и денег много, да я не взял». Наконец грозный воевода покорился: «Видит беду неминучюю, — прислал ко мне со слезами. Я к нему на двор пришел, и он пал предо мною, говорит: “Волен Бог, да ты и со мною”». Аввакум воспользовался данной им над своим обидчиком властью как истинный добрый пастырь. В своей челобитной к Алексею Михайловичу он писал о Пашкове: «Молю тебя, государя, о воеводе, которой был с нами в Даурах, Афонасей Пашков, — спаси ево душю, якож ты, государь веси. А время ему и пострищись, да же впредь не губит, на воеводствах живучи, християнства. Ей, государь, не помнит Бога: или поп, наш брат, или инок — всех равно губит и мучит, огнем жжет и погубляет». Но при этом Аввакум, по- христиански прощая своего врага, просил царя: «Токмо, государь, за мою досаду не вели ему мстити… Аще и стропотное, но мое он чадо… и чадо мое, и брат мне по благодати: едина купель всех нас породила, едина мати всем нам Церковь, един покров — небо, едино светило — солнце. Аще и досаждают, но любовию их нам приимати».
Заботясь о спасении души Пашкова, отягчённой многими злодеяниями, протопоп осуществил своё давнишнее желание: «с чернцами чюдовскими постриг и поскимил» его в Чудовом монастыре. Однако Пашкову недолго суждено было пребывать в иноческом образе — его разбил паралич («рука и нога… отсохли»), и он вскоре умер (в 1664 году). В 1673 году в письме из пустозёрской темницы к своей семье Аввакум писал: «Помните, зверь даурский всяко распопу беднова, еже есть меня, протопопа, умышлял погубить, а не явно ли Божия милость? На Москве в руки мне Бог его выдал, — растеняся, лежит предо мною, что мертвой! Помнишь, жена, как он мне говорит: “ты волен, и со мною что хощешь, то и сотворишь!” А я постриг его и посхимил по воли Божии и по докуки своей к Нему, Свету. Помнишь ли, в Даурах казаком на поезде говорил и в Енисейске Ржевскому, и везде по городом: “мне, — реку, — Пашкова постричь надобно!” Да Бог мне тово и дал. А то вы не ведаете, как о том докучал Богу»