«Церковь бо созда Христос, — пишет Аввакум, — сице святу и крепку, сице непреклонну и недвижиму, яко не токмо уста еретическая, но и самая врата адова не одолеют ей, по словеси Господню; в ней бо Христос живет и в ней царствует, и не даст ей погрешити ни мало что, — не токмо в вере и догматех веры, но ни в малейшей чертице божественных, церковных, канонов или песней. Вся бо церковная цела суть и ничим же вредима. Отпадшия же от Церкви не веруют словесем Христовым, яко Церкви Христовы врата адова не одолеют, и никакову исправлению не подлежат от начала веры даже до скончания века; но перваго зверя пестроту приемше, хулу на Бога глаголют и на селение Его, еже есть Церковь, и на вся, живущая на небеси, а себе самих нарицают церковью. Глаголют бо: поблудиша отцы наша в церковных догматех и много время в порушении пребысть, даже до нас; мы же ныне, ко исправлению умудрившеся, погибшее обретаем, неистовая исправляем, стропотная гладка сотворяем; а еже Церкви Христовой врата адова не одолеют, сего и вопросити стыдятся за великою мудростию. Но Церковь святая, соборная и Апостольская, — в ней же Христос живет, глаголя: с вами есмь во вся дни до скончания века, — весть проклинати отпадших, и не первыя есте вы отторгшееся от единства церковныя веры. Мните себе исправляти, и под титлом исправления, — чем далее, тем глубее во дно адово себе низводите; и тому мнимому вашему исправлению конца не будет, дондеже не останется в вас ни едина малейшая часть христианства. Тако бо отпадоша ариане от Церкви Христовой и исправиша в лучшую погибель; тако македонияне прияли и прочии вси; тако римляне, тако унияты, тако лютеране: тии вси, отметающеся Христа и не приемлюще словес Христовых, о них же глаголет Богослов: всяк преступаяй и не пребываяй во учении Христове, Бога не имать. Твори, еже хощеши. Аз же сумнюся о твоем обращении, по словеси святаго Апостола Павла, яко плотское мудрование вражда есть на Бога, закону бо Божию не повинуется, не может бо уже покоритися».
Аввакум разражается гневной речью в адрес «новых учителей», называя их «нынешними пьяными апостолами, которые всегда с похмелья мудрствуют, составляюще лукавые догматы». Эти «дрождями прокислыя мудрецы» трясущимися руками пишут свои новые книги, «ползающе по земле, яко гадове». Обращаясь к Андрею Плещееву, Аввакум восклицает: «Ей, не внидет, возлюбленне, благодать духовная в те уста, в няже входит вино корчемное!» — и призывает его покаяться и вернуться к отеческому преданию.
Влияние проповеди протопопа Аввакума становилось всё сильнее. Количество сторонников его росло день ото дня, не на шутку пугая «новолюбцев». Новообрядческие священники жаловались, что в церкви Софии Премудрости Божией, что за Москвой-рекой, Аввакум «своим учением прихожан отлучил многих», а некоторые позволяли себе даже такие дерзости, как благовещенский сторож Андрей Самойлов, который «называл митрополита и архиепископов проклятыми и бранил их матерны, а дьякона Софийскаго хватал и дергал за рясу, называя никоновичем». Даже в кремлёвском Вознесенском девичьем монастыре проповедь Аввакума имела такой успех, что инокини во главе с уставщицей Еленой (Хрущовой), сделавшейся усердной его последовательницей, стали служить по старым книгам, а когда власти запретили им это, организовали богослужение в кельях.
Были среди последователей Аввакума и весьма влиятельные в высшем московском обществе лица. Они принимали его в своих домах и тем способствовали его проповеди. В это время Аввакум знакомится с такими видными и родовитыми боярами, как князья Иван Андреевич Хованский и Юрий Алексеевич Долгорукий. Особенно чутки были к вдохновенным словам протопопа женщины. Так, поддержку Аввакуму оказывала родственница царицы и внучка знаменитого освободителя Москвы, князя Димитрия Пожарского, Анна Петровна Милославская. Но самой ревностной его последовательницей стала молодая боярыня Феодосия Прокопьевна Морозова.
Родилась она в Москве 21 мая 1632 года в семье окольничего Прокопия Фёдоровича Соковнина, родственника первой жены царя Алексея Михайловича — царицы Марии Ильиничны. Родители её были людьми благочестивыми и богобоязненными. В 1649 году юную Феодосию Соковнину выдали замуж за боярина Глеба Ивановича Морозова, который был намного её старше и приходился родным братом царскому дядьке и свояку Борису Ивановичу Морозову. Когда в 1662 году бездетный Борис Иванович умер, то всё его огромное состояние наследовал его и без того состоятельный брат Глеб Иванович. Но и он вскоре отошёл к Богу, и его молодая вдова стала обладательницей одного из самых крупных состояний того времени.
Палаты боярыни Морозовой были первыми в Москве, её любили и уважали при царском дворе, и сам царь Алексей Михайлович отличал её перед другими боярынями. Она именовалась «кравчей царской державы». Окружённая роскошью, она выезжала в расписной карете, запряжённой двенадцатью арабскими конями с серебряными цепями. В доме было не менее трёхсот слуг, а крестьян насчитывалось до восьми тысяч. К ней сваталось множество самых знатных в России женихов. Казалось бы, о чём ещё можно мечтать молодой красивой женщине?
Но, оставшись вдовой, Морозова целиком посвятила себя делам благочестия и воспитанию своего малолетнего сына Ивана. Ожидая Жениха Небесного, она отказывала женихам земным. Она сама управляла людьми и работала по хозяйству. Целыми часами разбирала она нужды крестьян, «любовию и милостию на дело Господне побуждая». Сама пряла и ткала, шила простое платье и бельё, а ночью тайком с близкими подругами-богомолками раздавала его по тюрьмам и больницам. Двери морозовского дома всегда были открыты для нищих, убогих и странников. При этом она сама кормила нищих, ухаживала за больными и калеками, обмывала им раны, выполняя тем самым завет Христов. Щедро подавала боярыня и на монастыри и церкви. В её доме строго соблюдался церковный устав. День начинался и заканчивался молитвой. Вместе с хозяйкой молились и все домочадцы. Молитва эта всегда была глубокой и сердечной, так что часто можно было увидеть, как из глаз боярыни лились слёзы — «яко бисерие драгое схождаху». Часто молилась она и по ночам. Ночью сама вставала на молитву, не давая будить себя слугам, по совету отца духовного, клала 300 поклонов да творила 700 молитв Исусовых…
Несмотря на свою близость к царскому двору, никоновских нововведений боярыня Морозова не приняла, продолжая придерживаться старой веры. Она была начитанна в богословской литературе и находилась в самой гуще ожесточённых споров старообрядцев с никонианами. «Прилежаше бо Феодосья и книжному чтению, — пишет о ней Аввакум, — и черплюще глубину разума от источника словес евангельских и апостольских».
Познакомившись с протопопом Аввакумом, молодая боярыня под влиянием его страстных речей и длительных бесед становится его духовной дочерью и горячей поклонницей. Когда именно состоялось первое знакомство Морозовой с Аввакумом, точно неизвестно (вполне возможно, что оно произошло в доме её троюродного брата Феодора Ртищева), однако уже с весны 1664 года, то есть со времени возвращения Аввакума из сибирской ссылки в Москву, их отношения были очень близкими. Когда гонения на староверов усилились, Морозова стала оказывать материальную помощь ссыльным и принимать у себя гонимых. Вокруг её дома собираются ревнители древлего благочестия. Со всеми противниками никоновских реформ, в том числе с протопопом Аввакумом, она вела активную переписку. Он называл её любовно сестрой, ставя необычайно высоко: «моей дряхлости жезл и подпора, и крепость, и утверждение».
Боярыня Морозова предложила Аввакуму пристанище в своём обширном доме. Он согласился. И с тех пор дом Морозовой становится самым настоящим центром московской оппозиции никонианским реформам. Здесь же в это время жила некая «инокиня благоговейная» Мелания (Александра Григорьевна). Старица Мелания была одной из ярчайших личностей в первом поколении русских старообрядцев. О ней высоко отзывался протопоп Аввакум, величая её «блаженной и треблаженной матерью». Наставляемая старицей Меланией, которой она «смирившися Христа ради, отдадеся под начал и до конца отсече свою волю», Морозова начала вести фактически монашеский образ жизни, пешком ходила по темницам, щедро раздавая милостыню заключенным, совершала паломничества по святым местам, к чудотворным иконам и мощам святых угодников.
В своём доме, ставшем по сути монастырём в миру, боярыня держала пять изгнанных инокинь и сердечно радовалась, стоя на ночном правиле и сидя за трапезой рядом с ними. Вместе с боярыней находились её сестра княгиня Евдокия Урусова и жена стрелецкого полковника Мария Данилова — также ставшие духовными дочерьми протопопа Аввакума. В числе юродивых, невозбранно приходивших в дом Морозовой и живших там подолгу, были знаменитые ревнители древлего благочестия Феодор, Киприан и Афанасий. Феодор, которого Аввакум привёз с собою из Устюга, ходил в одной рубашке, мёрз на морозе босой, днём юродствовал, а ночью со слезами стоял на молитве. О нём так рассказывал Аввакум: «Много добрых людей знаю, а не видал подвижника такова! Пожил у меня с полгода на Москве, — а мне еще не моглося, — в задней комнате двое нас с ним, и, много, час-другой полежит да и встанет; тысячу поклонов отбросает, да сядет на полу и иное, стоя, часа с три плачет, а я таки лежу — иное сплю, а иное неможется; егда уж наплачется гораздо, тогда ко мне приступит: “долго ли тебе, протопоп, лежать тово, образумься, — веть ты поп! как сорома нет?” И мне неможется, так меня подымает, говоря: “Встань, миленькой батюшко, — ну-таки встащися как-нибудь!” Да и роскачает меня. Сидя мне велит молитвы говорить, а он за меня поклоны кладет. То-то друг мой сердечной был!»
Другой юродивый, Киприан, был известен даже царю, бывая во дворце среди «верховых богомольцев». Не раз молил он царя о восстановлении старой веры, ходил по улицам и торжищам, свободным языком обличая Никоновы новины. Впоследствии оба юродивых будут сосланы на север: Феодор — на Мезень, Киприан — в Пустозёрск, и там казнены: первый в 1670 году, второй — в 1675-м.