надцать минут, что не было Ерожина, для девушки показались вечными. Она ругала себя, что постеснялась попроситься выйти вместе.
Наконец Петр появился:
– Сегодня рейсов нет. Полетишь завтра в семь десять. Но встать придется в половине пятого.
– А где я буду спать? – растерянно спросила Таня.
– Спать будешь у меня. Но сначала надо поужинать, – ответил Ерожин.
– Сначала мне надо в туалет, – набралась смелости Таня.
– Я старый идиот, – ругнул себя Петр Григорьевич и повел Назарову в зал. Пока он ждал девушку, раздался звонок мобильного телефона. Звонил Суворов.
– Петя, поторопись. Сиротин ведет себя странно, в такое время взял больничный. Мне кажется, он что-то замышляет.
– Он что, здоров?
– Нет, весь в соплях. Но все равно, странно, больничный в такое время… – растерянно повторил Суворов: – Приезжайте скорей.
– Я постараюсь долго не задерживаться. Назарова вечером вернется из Самары и сможет попасть в управление на другой день, утром, – успокоил Ерожин криминалиста.
– Ладно, до встречи. Танечке привет.
Петр попрощался и спрятал телефон в карман.
– Что-нибудь случилось? – спросила Таня, заметив озабоченность москвича.
– Тебе привет от Вити, – думая о звонке, рассеянно передал подполковник.
– От какого Вити? – не поняла Таня.
– От Суворова Вити, – пояснил Петр. – Мне неохота сидеть в кабаке, давай что-нибудь купим и поужинаем дома, – предложил Ерожин, въезжая в столицу.
– Неловко ехать к вам домой, – сказала Таня.
– Желаешь спать на улице?
– Нет, на улице холодно, – ответила Назарова и спросила: – Жены не боитесь?
– Боюсь, но ее нет, – признался Петр Григорьевич.
– Как нет, вы не живете вместе? – удивилась Таня.
– После истории с сыном, я не хочу оставлять Надю одну. Она у родителей.
– Если вы такой опытный сыщик и так напугались, наверное, ваш Кадков и впрямь очень опасен, – задумчиво проговорила Назарова.
– Боюсь, что да.
– Скорее бы его взяли, – вздохнула Таня.
Петр Григорьевич подрулил к супермаркету и, заехав на площадку, с трудом нашел свободное место. В это время москвичи возвращались с работы и запасались провиантом.
– Вылезай, пойдем добывать харчи.
Таня продолжала думать о Кадкове и немного отстала.
– Не спи, тут затолкают, и еще потеряешься. – Петр взял Таню за руку и повел к витринам. – Выбирай сама. Сегодня будешь за хозяйку.
Тане стало очень уютно от этого предложения. Она приподнялась на цыпочки, высматривая за спинами москвичей, что творится на прилавках.
– Я не знаю ваших вкусов, – сказала Таня, пристраиваясь к очереди в колбасный отдел.
– Я всеяден, – сообщил Петр Григорьевич и послушно встал рядом.
Ерожин руку Тани не выпускал, а она ее не вырывала, хотя шанс потеряться, стоя в очереди, был не велик. К машине они возвращались с двумя внушительными пакетами. Протискиваясь между вереницами легковушек, припаркованных у подъездов чертановских башен, Ерожин снова поглядел на часы.
– Всего полвосьмого. Мы еще и новости застанем, – сказал он Тане.
– Я телевизор последнее время редко смотрела. Тетка сидит за своими сериалами, а я их не перевариваю, – пожаловалась Назарова. – Но если честно, я бы выпила чаю и завалилась спать.
Лифт работал, и через минуту они стояли у дверей ерожинской квартиры. Петр Григорьевич полез в карман за ключами, но, взглянув на дверь, застыл.
– Замри! – сказал он шепотом девушке и вместо ключей извлек пистолет. Таня тоже посмотрела на дверь и сначала не поняла тревоги Ерожина. Профессионализм молодого криминалиста пока не работал в автоматическом режиме, и его приходилось включать. Но, оглядев коробку и замок внимательно, Назарова обнаружила еле заметную щель:
– Она открыта?
Петр кивнул и приложил палец к губам. Так они простояли минуты три. В квартире было тихо. Тогда Петр Григорьевич отвел Таню на этаж выше, неслышно подошел к двери, на мгновение замер, затем рывком распахнул ее и ворвался внутрь. Прошло несколько минут. Наконец он показался в проеме своей прихожей и знаком позвал Таню. Лицо у хозяина квартиры при этом было весьма мрачное. Таня вошла и ахнула. Кресло, стол и тахта в развороченном и изломанном виде походили на кучи хлама. Части телевизора валялись на паркете, осколки экрана разлетелись по всей комнате. Содранную с потолка люстру, вернее то, что от нее осталось, Ерожин обнаружил в унитазе. Такая же картина наблюдалась и на кухне. Весь линолеум заполняли осколки чашек и тарелок. Из холодильника торчали вырванные детали и провода. Таня смотрела вокруг расширенными от ужаса глазами. Ей сразу вспомнилась квартира пенсионерки в Новгороде:
– Это он?
– Мы разминулись часа на три, – предположил Петр Григорьевич и достал из кармана мобильный телефон. Аппарат в квартире оказался изувечен.
– Где Надюша? – спросил Ерожин Марфу Ильиничну, забыв с генеральшей поздороваться.
– С Глебом и Любашей по Москве разгуливают, – ответила вдова.
– Появится, пусть сразу отзвонит, – попросил Ерожин и спросил: – Кто такой Глеб?
– Твой новый родственничек. Брат Михеева, теперь муженек Любы, – не без сарказма, пояснила Марфа Ильинична и напомнила: – Не забудь на свою свадьбу в воскресенье явиться. И подарок невесте не забудь.
Ерожин промычал на прощание что-то невразумительное и, на минуту задумавшись, метнулся к стеллажу, подтянулся на руках и заглянул внутрь. Кейса с долларами на стеллаже не оказалось. На его месте подполковник заметил листок. Он развернул его и прочел нацарапанную печатными буквами записку: «Штемп, носить передачи сыну тебе будет не на что».
Егор Шемягин смотрел на себя в зеркало. Лицо его после вчерашнего кутежа выглядело скверно. Мятые щеки, синеватые мешки под глазами, да и нос, которым артист по праву гордился, припух и потерял свою идеальную арийскую форму.
– Дрянь у тебя морда, – сказал сам себе Егор и принялся растираться кремом. Собственная внешность Егора Александровича волновала всегда, но сегодня, в день, когда предстояли пробы на роль, особенно. Роль эта прельщала его не слишком. Брат героя фильма, жалкий сутенер, задействованный по-настоящему лишь в трех сериях из десяти. Для Шемягина, за плечами которого с десяток заглавных ролей, пускай в дешевых, но показанных по основным телеканалам боевиках, эта работа не сулила ничего, кроме заработка. Но Егор сидел без денег. Соня капризничала и требовала тряпок. Ее эффектная внешность за годы, что они делили постель и досуг, подвяла, а претензии остались те же. Шемягин давно бы с Соней расстался, но артисту льстило, что его пассия – дочь заместителя министра. Умывшись горячей, затем холодной и еще раз горячей водой, артист снова оглядел свою физиономию и недовольно поморщился.
– Что же делать? Будем показывать то, что имеем, – принял он философское решение и надел сорочку.
Соня продолжала возлежать на тахте, хотя время давно перевалило за полдень. Женщина ждала портниху и, рассеяно листая журнал, где предлагалась итальянская одежда к зимнему сезону, курила сигарету с ментолом. Егор терпеть не мог запах ментола, но заставил себя подойти к Соне и чмокнуть ее в губы. Соня мазала губы на ночь какой-то отвратительной питательной помадой. Выйдя в холл, перед тем как надеть пальто, Шемягин достал платок и брезгливо вытер рот. На лестничной площадке он облегченно вздохнул и вызвал лифт. Квартира Сони находилась на третьем этаже, но передвигаться пешком по лестнице артист не любил. Кабина остановилась. В ней спускался пассажир с десятого этажа. Старый кагэбист направлялся прогуливать своего хромого водолаза. Огромная собака сидела, заняв половину лифта, и со свистом дышала. Если не знать, что дышит четвероногий, можно было представить тучного мужчину, страдающего грудной жабой.
– Здрасьте, Владимир Гаврилович, – фальшиво улыбнулся Шемягин, оскалившись своей знаменитой шемягинской улыбкой.
– Привет знаменитостям, – ответил кагебист. – На съемки?
– На пробу, – небрежно бросил Шемягин.
В доме Министерства внутренних дел, где генерал Грыжин выбил квартирку для дочери, артист обитал на правах местной достопримечательности. На улице Егор поднял воротник и огляделся. Толкаться до студии в метро ужасно не хотелось. Он высматривал знакомых в припаркованных возле дома авто. Соседи, случалось, подбрасывали местную знаменитость, почитая это, как думал Шемягин, за честь. Но сегодня Егору не везло. Он уже было побрел к метро, как услышал сзади радостный крик:
– Шемягин, неужели сам Шемягин?! – Егор оглянулся и увидел высокого сухопарого брюнета, аршинными шагами поспевающего за ним.
– Вы меня? – поинтересовался артист и на всякий случай опять напялил свою улыбку.
– Проезжал, смотрю и глазам не верю. Думаю – Шемягин, или показалось, – продолжал брюнет, восторженно оглядывая артиста.
– Вам не показалось. Я Егор Шемягин, но с кем имею честь?
– Какая удача. Вы меня не помните? Я частично финансировал фильм «Смерть от удушья», где вы снимались в заглавной роли. И вот теперь вижу вас на улице, – ворковал брюнет, продолжая всем своим видом демонстрировать восторг от случайной встречи. Магическое словосочетание «финансировал ваш фильм» сделали свое дело. Улыбка Шемягина из фальшивой в мгновение стала необычайно искренней:
– Мы иногда не знаем в лицо наших благодетелей, – признался он. – Очень приятно познакомиться.
– Руслан Ходжаев, – протянул руку благодетель, и Шемягин с удовольствием ее пожал.
– Такую встречу надо отметить, – предложил Руслан Ходжаев, когда артист освободил его пятерню.
– С огромным удовольствием, но, увы, у меня проба. Надо ехать на студию, – с неподдельным сожалением отказался Егор.
– Так за чем встало дело? Сейчас я вас отвезу на студию, а после пробы приглашаю на обед. Очень люблю ресторан Дома кино, но пропуска не имею. Вот и пригласите. Ваш пропуск, мой кошелек. Идет?
Егор Александрович радостно согласился. На нормальный обед он сегодня не рассчитывал. Соня уже несколько лет дома не готовила, а получить скучные щи с котлетой в родительской квартире на Таганке – перспектива не из веселых. Брюнет проводил кинознаменитость к белому «Мерседесу» и раскрыл дверцу. Шемягин с удовольствием развалился на мягком сиденье и достал пачку «Мальборо».