– Пускай думают, что хотят, но по рюмке за мое здоровье должны выпить, – рассуждал Никита Васильевич, выжидая момент для торжественного приглашения. Но закон «бутерброда» сработал и на этот раз. В лесочке за Кольцевой, в самом начале Киевского шоссе, обнаружился труп мужчины с огнестрельной раной в голове. Труп обнаружился не сам. Дежурному позвонил гражданин и, отказавшись назвать свое имя, подробно объяснил, как добраться до места. Добровольный информатор говорил спокойно, признался, что не желает тратить время на свидетельские походы в органы и потому имя свое не назовет, а убитого обнаружил, отправившись в лесок по прозаической нужде. Вот, пожалуй, и вся информация, полученная от анонима.
Бобров дал команду оперативной группе на выезд, а сам остался в отделе, считая, что и без него управятся. Но ехать все же начальнику пришлось. Следователь Волков сообщил минут через тридцать после выезда, что убитым оказался известный артист кино Егор Александрович Шемягин. Рядом с ним найден пистолет, из которого артист и застрелен.
– Опять заказное, – проворчал Бобров и надел пальто. Ехал начальник отдела на место происшествия совсем не потому, что сомневался в профессиональных возможностях подчиненных. Он понимал, что известное имя жертвы привлечет внимание общественности и его личное неучастие воспримется, как признак лени и равнодушия. А это навредит всем.
Ночью в придорожном лесочке, где лежал застреленный в голову артист, выпал первый снежок, но к утру растаял. Собака дотащила кинолога до обочины Киевского шоссе и, потеряв след, заскулила. Кто укатил от обочины, преступник ли, застреливший кинознаменитость, или тот самый информатор, что отправился в лес по прозаической нужде, теперь уже не понять. Труп давно окоченел и по предварительным соображениям судмедэксперта пролежал в лесу не менее суток. К полному удовольствию Никиты Васильевича место гибели артиста оказалось на редкость безлюдным. Предзимнее время года дает природе недолгий отдых от нашествия горожан. Грибов уже не отыщешь, а на лыжи еще не встанешь. Поэтому ни журналистов, ни толп зевак отгонять от убитого не пришлось. Кроме пистолета и тела, одну существенную улику Волкову удалось добыть. Уликой этой оказалась пачка «Мальборо» с двумя намокшими сигаретами. Пачка оказалась простреленной в самой серединке и валялась за пеньком.
Оставив команду дорабатывать лесок, Никита Васильевич, как водится, не простившись, велел везти его в город. По дороге он связался с паспортным столом и выяснил, где прописан Егор Шемягин. Не заезжая в управление, Бобров прямиком направился на Таганку. Позвонив в дверь дома на Марксистской улице, он опасался встретиться с вдовой, но открыл ему пожилой мужчина. Бобров показал удостоверение и попросил разрешения войти.
Мужчиной оказался отец Егора, Александр Ильич Шемягин. Хозяин не выразил никаких чувств по поводу появления полковника милиции, а молчаливым жестом указал на дверь гостиной. Мать убитого отсутствовала. Как потом узнал Бобров, женщина помогала дочери, сестре артиста, с маленьким ребенком в квартире зятя. Дом Шемягиных никак не походил на салон кинозвезды и выглядел стандартным жилищем московской трудовой интеллигенции. Мать Егора работала старшей медицинской сестрой в госпитале, а отец – помощником мастера цеха на обувной фабрике. Бобров вскоре узнал, что сын редко бывает у родителей, а живет у женщины. Отношения их никак не оформлены, но тянутся уже несколько лет. Бобров не смог выяснить адрес, по которому Шемягин жил де-факто, потому что родители Егора адрес не знали. Знал отец артиста лишь имя женщины, с которой, по его словам, «путался» их сын. Женщину звали Соней, и папаша этой Сони ходил в больших начальниках.
– Кажется, по вашему ведомству шишка, – припоминал Александр Ильич.
Бобров выяснил, что хотел, и наконец сообщил Александру Ильичу горестную весть. Видимой реакции на страшное известие у родителя кинозвезды Бобров не заметил, что даже у старого сыщика вызвало некоторое удивление.
– Он для нас с матерью умер давно, – сурово признался Александр Ильич. – Виноват я сам. Хотел мужика вырастить, а вырастил проститутку. Полковник не стал уточнять причину подобного отношения отца к сыну, а быстро попрощался и вышел на улицу.
К вечеру лаборатория выдала первые результаты. Боброва они удивили. На пистолете остались отчетливые отпечатки пальцев самого артиста, а в его крови заметная доля спиртного. Версия напрашивалась веселая: напился и застрелился.
Представители богемы нередко экзальтированны и непредсказуемы. Поэтому версию о самоубийстве Бобров полностью отвергать не стал. Но две странности приметил. Первая – как. Шемягин попал в лесок? Никита Васильевич рассуждал так: «Если артист приехал на такси, то значит, мысль о самоубийстве он вынашивал заранее. Почему тогда он выбрал именно этот лес? Обычно артистические натуры если и задумывают уйти из мира живых, то стараются сделать это эффектно. А тут ни души и, случись снегопад, труп мог бы остаться до весны незамеченным».
Второй странностью, по мнению Никиты Васильевича, явилась пачка «Мальборо». Если смотреть на дело по-житейски, то ничего удивительного в том, что артист курил американские сигареты, конечно, нет. И вовсе не это озадачило полковника. Ему показалось невероятным желание самоубийцы проверить оружие на меткость огня, перед тем как пустить себе пулю в лоб. На пачке тоже остались отпечатки пальцев Шемяги-на. Выходит, что он перед смертью упражнялся в меткости… – Бобров подозревал, что люди искусства сильно отличаются от простых смертных, но чтобы уж до такой степени – не верил.
В конце рабочего дня маленькое застолье начальник все же организовал, но выпили не за его здоровье, а за упокой Шемягина. Егор сыграл в сериале роль следователя, и его уход из жизни некоторым образом профессионально касался присутствующих. Недостаток внимания к личному торжеству полковника с лихвой компенсировался в мансарде на Масловке. Кира постаралась с ужином, и они очень мило провели вечер, строя планы на будущую совместную жизнь.
На следующее утро начальнику отдела раскрытия убийств пришлось дать сведения в прессу. Вместе с пресс-секретарем Петровки они сочинили уклончивое сообщение: «Вчера, при невыясненных обстоятельствах, погиб артист Егор Шемягин», и все. Днем журналисты обрывали телефон Боброва. Никита Васильевич спрятался и никому никаких интервью не давал. Полковник ждал только одного звонка. Он хотел услышать голос Сони, дочери таинственной шишки из их ведомства. Но женщина, с которой, по словам Ше-мягина-старшего, «путался» их сын, не позвонила. Нашлась Соня только в воскресенье и к огорчению Боброва, не сама Соня, ее труп. А огорчило полковника известие, что злополучная Соня ни больше ни меньше, а дочка генерала Грыжина. Нашли ее не работники уголовного розыска, а брат Сони Николай Грыжин. Он заехал за сестрой, о чем они заранее условились, и долго звонил в дверь. Сестра не открывала. У Николая имелся ключ от квартиры, и он, не дождавшись реакции сестры, открыл дверь своим ключом. Софья Ивановна Кадкова, урожденная Грыжина, лежала в своей постели с простреленным сердцем. Никаких следов грабежа или взлома в квартире брат покойной не обнаружил. Не обнаружили их и сотрудники Боброва. Соня была застрелена из того же пистолета, что нашли возле мертвого артиста.
Никита Васильевич прервал свой воскресный отдых и поехал на работу. Он даже не ворчал, что ему помешали полноценно провести выходной. Бобров сохранил к отставному заместителю министра человеческую симпатию и ему было искренне жаль генерала.
Теперь загадочная смерть в подмосковном лесочке получала объяснение. Шемягин застрелил свою подругу и покончил с собой. О чем Николай Грыжин и поведал отцу, заехав с тяжелой вестью на финал семейного торжества в дом Аксенова.
К концу дня в управление прикатил Ерожин. Петр Григорьевич попал на место происшествия, и у него имелась своя версия преступления. Подполковник не верил в самоубийство артиста. Не верил он и в то, что Соню застрелил Шемягин.
– Я же тебе говорил, в Москве бродит освобожденный после тюрьмы Эдик Кадков. Это он ограбил и размолотил мою квартиру, и он же пристрелил Соню. Кадков мстит всем, кто причастен к его аресту. Месть, идея фикс преступника, – доказывал подполковник.
– Как объяснить отпечатки на пистолете?! – спорил Бобров. – У меня факты, у тебя предположения.
– С ходу объяснить не могу, надо работать. Но готов голову положить под топор, что двойное убийство задумано и совершено Кадковым, – не сдавался Петр Григорьевич. Так ничего не доказав Боброву, Ерожин решил возвращаться в Новгород. Он считал, что основные улики надо добывать там.
К полудню следующего дня дело приняло неожиданный оборот, и к словам Ерожина Никита Васильевич вынужден был отнестись серьезнее.
Пистолет, из которого стреляли в пачку «Мальборо», голову Шемягина и в сердце Сони, оказался зарегистрированным и числился он за хозяином частного новгородского ресторана Арно Мясаковичем Бабояном. Когда к обеду баллисты принесли эту новость Боброву, он сразу вспомнил о Петре. Полковник сопоставил слова Петра Григорьевича о том, что его квартиру разгромил бывший пасынок Сони Кадковой, присовокупил туда пистолет из Новгорода и стал набирать мобильный номер Петра. Но Ерожин оказался вне зоны связи. Тогда Бобров послал факс в новгородское Управление внутренних дел и подал заявку на Кадкова в общероссийский розыск.
«Если Ерожин, как всегда, окажется прав, – думал Никита Васильевич, – это преступление принимает общегосударственный масштаб. Среди жертв убийцы и депутат думы, и работник правоохранительных органов, а теперь еще и знаменитый артист». Никита Васильевич позвонил в архив и попросил доставить ему новгородское дело десятилетней давности и досье на Эдуарда Михайловича Кадкова из мест лишения свободы.
Петр Григорьевич в воскресенье в Новгород не поехал. Распрощавшись с Бобровым, он вышел на улицу и, усевшись в машину, задумался. В одиночку с Эдиком справиться будет нелегко. Тот пр