— Правильно я понимаю, Эвлин, что ты ищешь себе хорошенькую рольку?
— Тебе-то что, Лиззи?
— Только то, что я хочу предложить тебе место.
Она посмотрела на меня с изумлением.
— Ты что, мюзик-холл свой заимела?
— Чего нет, того нет. Есть просто холл, который нужно содержать в чистоте. — Видно было, что она не понимает. — Я хочу тебя нанять, милая. К себе в дом, служанкой.
— Служанкой?
— Ты не спеши отказываться. Тридцать шиллингов в неделю плюс полный пансион. И каждый второй уик-энд свободна. — Предложение было очень заманчивое, и она заколебалась. — Я не буду очень строгой хозяйкой, Эвлин, и все прошлые недоразумения уже, считай, забыты.
— Сказать-то можно что угодно…
Я видела, что она мне не вполне доверяет — подозревает, может быть, что это с моей стороны какая-то изощренная месть.
— Подумай, как славно мы будем болтать о старых временах. — Она все еще колебалась, и я зашептала ей на ухо: — Лучше куда угодно, чем на дно. Ты что, так и кончить собираешься на улице?
— А две гинеи можно?
— Тридцать пять шиллингов. Больше, к сожалению, не могу.
— Ну хорошо, Лиззи. Я согласна.
— Ты просто умница. — Я вынула из сумки шиллинг и вложила ей в руку. — Я приду через полчаса. Пока будешь ждать, купи себе бекона с зеленью, подкрепись. — Я отправилась было на Кэтрин-стрит в магазин Хейста и Спенлоу купить ей аккуратненький костюм горничной с крахмальным чепчиком и воротничком, но вдруг передумала и вернулась. — Нет, Эвлин, поехали лучше вместе. А то еще куплю не тот размер.
С независимым видом она уселась в кебе рядом со мной.
— Готовить буду я? — спросила она, когда кучер хлестнул лошадей.
— Конечно, ты, Эвлин. Я думаю, ты это умеешь, как и многое другое.
— Да. Меня научили в работном доме. — На моем лице, должно быть, мелькнуло удивление, потому что она вдруг рассвирепела. — Лучше тебе знать это ныне, чтобы уж я присно была спокойна. — Это было вполне в ее духе — приплести без всякого толка слова из богослужения.
— Ты не у Магдалины[26] была, милая?
— Нет, не у Магдалины, благодарю покорно. Я, может, и бедствовала, но на панель не ходила. Как была, так и осталась чистая.
Этому я не поверила ни на секунду, но решила ей подыграть: неразумно затевать спор, пока даже платье не куплено.
— Ты знала своих родителей, Эвлин?
— Маму знала. Сколько помню, она всегда жила на пособие от прихода.
— Печально слышать. — Интересно, не правда ли: иные женщины раз — и выпрыгивают из своего прошлого, а другие вязнут в нем на всю жизнь. Бедная Эвлин недалеко ушла от своей матери, а я вот разъезжаю по Лондону в экипаже, как по собственным владениям. — Бедность, должно быть, страшная вещь.
У нее едва не сорвалось с языка ругательство, но мы как раз остановились у «Хейста и Спенлоу». Эвлин ловко выскочила из кеба на Кэтрин-стрит, после чего я, выждав всего секунду, постучала ей по стеклу.
— Подай-ка мне руку, Эвлин. Мы ведь идем в общественное место.
Это был первый урок элементарных манер, который я ей преподала, и она довольно неуклюже, как я отметила, подала мне руку и помогла спуститься. Хотя магазин был почти пустой, она долго не соглашалась, чтобы с нее сняли мерку. Наконец я подобрала ей прелестное платьице с серой каймой и вернулась в кеб в хорошем настроении. Едва она вновь уселась рядом со мной, я вынула из пакета чепец и надела ей на голову.
— Вот так. Ну не картинка разве?
— Что я изображаю?
— Юную женственность, Эвлин. Женственность на службе. Примерим остальное?
— Куда, интересно, мы едем? В «Альгамбру»?
Дело в том, что в старые времена, торопясь из одного мюзик-холла в другой, мы часто переодевались прямо в карете. Думаю, именно это заставило ее войти в роль, и, застегнув на шее черный хлопчатобумажный воротничок, она уже была горничной с головы до пят.
— Великое дело — сменить костюм, — сказала я. — Новая женщина народилась на свет.
— Я, наверно, выгляжу как статистка.
— Добавь, пожалуйста, в конце слово «мадам».
— Я, наверно, выгляжу как статистка, мадам.
— Очень хорошо, Эвлин. Нет. Ты не статистка. Ты одно из главных действующих лиц. Теперь повтори за мной: «Что вам еще будет угодно, сэр?»
— Правильно я поняла, что «сэр» — это тот самый твой воздыхатель из «Эры»?
— Я постаралась бы найти другое слово, но ты права. Мистер Кри теперь мой муж. Скажи, что я велела!
Я легонько шлепнула ее по щеке перчаткой.
— Что вам еще будет угодно, сэр?
— Спасибо, Эвлин, больше ничего.
Эту фразу я произнесла мужским баритоном, потом спросила моим собственным голосом:
— Что у нас сегодня на ужин?
Эвлин на мгновение задумалась.
— Рубленое мясо с картошкой?
— Ни в коем случае. Что-нибудь более господское.
— Жареная рыба?
— Выше, выше забирай, Эвлин. Это тебе не Олд-Кент-роуд, это Бэйсуотер.
— Суп из говяжьих хвостов. Потом гусь с гарниром и приправами.
— Вот это другое дело. Превосходно. Теперь скажи — помнишь, как мы в комедиях делали книксен?
— Как я могла забыть?
— Покажи-ка мне, милая.
Она встала с сиденья и в узком проходе ухитрилась быстренько присесть и выпрямиться.
— Великолепно, Эвлин. Я потом дам тебе тетрадочку с некоторыми выражениями — ты их заучишь наизусть. Поняла меня?
— Ты же знаешь, Лиззи, мне не привыкать учить роль.
На этот раз я хлестнула ее по-настоящему.
— Миссис Кри!
Она не сделала ни малейшего движения, чтобы дать сдачи, и мне стало ясно, что я уже полновластная госпожа.
— Теперь веди себя учтиво и пристойно. Мы въехали в Бэйсуотер.
Весь остаток пути она была сама опрятность, само благонравие, и, когда после остановки она первая вышла из кеба и подала мне руку, было очевидно, что она уже осваивается в новой роли. Подозреваю даже, что уже тогда она стала получать от нее удовольствие. Разумеется, я не могла ей объяснить настоящую причину того, что я взяла ее в дом, — мне и самой эта причина стала понятна лишь когда я увидела Эвлин, стоящую на Ватерлоо-роуд, подобно какой-нибудь ночной прелестнице.
Причина была связана с моим мужем. Сразу же после нашей женитьбы я обнаружила, что он отличается бешеной похотью; в первую же ночь он настойчиво домогался близости со мной и лишь после многих просьб с моей стороны согласился удовлетворить себя рукой. Для меня сама мысль о том, чтобы впустить в себя мужчину, была — и остается — невыносимой, и я без обиняков объяснила ему, что ни о чем подобном не может быть и речи. Я не могла позволить ему даже прикоснуться к этому месту после того, как по нему прошлась моя мать. Она яростно меня там щипала, она колола меня иглами, а один раз, хоть я была еще маленькой девочкой, поколотила это место палкой. Она давно уже лежала в могиле, а я все равно чувствовала ее руки у себя между ног. Нет, никто больше меня там не тронет.
И вот я спала с мистером Кри в одной постели, разрешала ему ласкать меня руками и даже языком — но более ничего. Он был удивлен и даже удручен моим поведением, но при этом прекрасно понимал, что я достаточно пообтерлась в жизни, чтобы меня можно было поколебать, ссылаясь на так называемые «супружеские права», — в мюзик-холлах, как любил повторять Дэн, мы друг другу либо ровня, либо никто. В артистической голос женщины всегда звучал так же громко, как на сцене. К счастью, мой супруг, как истинный джентльмен, не пытался взять меня силой, и я, оценив его благородство, решила его вознаградить; тогда-то посреди размышлений об актерах, толпящихся на Перекрестке беды, мне и пришла в голову мысль о горничной. Ведь если привлечь внимание мистера Кри к живущей рядом и легкодоступной женщине, его чувственность будет удовлетворена и мне нечего будет за себя беспокоиться. Очень удачно, что мне попалась на глаза Эвлин Мортимер: я знала ее как женщину не слишком строгих правил — чего стоило, например, ее сожительство с черномазым комиком из Пимлико — и была уверена, что от нее удастся добиться желаемого.
— Ну вот, Эвлин, — сказала я, когда мы, приехав домой, расположились в гостиной. — Как ты думаешь, хорошо тебе здесь будет?
— Надеюсь, что хорошо, Лиззи.
— Миссис Кри. — В одежде служанки она стала вести себя куда скромней и почтительней; хороший костюм порой просто преображает человека. — Тогда пообещай мне вот что, Эвлин. Пообещай меня слушаться и всегда, во всем поступать, как я скажу. Согласна?
— Да, миссис Кри.
Она заподозрила, что у меня имеется какой-то план, — это было видно по ее серьезно-комическому выражению лица, — но я не имела ни малейшего намерения подталкивать ее к чему-либо раньше времени. Порой под какими-то предлогами я оставляла мистера Кри и Эвлин вдвоем и, незаметно наблюдая из-за кулис, предоставляла природе делать свое дело. И при этом мне по-прежнему было его жалко, особенно когда я видела, как он надевает пальто и отправляется в Британский музей.
Глава 39
Джон Кри потому зачастил в читальный зал, что он был совершенно не в состоянии продолжать работу над пьесой. Причины его беспокойства и нервозности имели, надо сказать, отнюдь не только литературную природу — больше всего он мучился из-за жены. Раньше он знал ее как артистку, выступающую в мюзик-холлах, и вот теперь, после свадьбы, в ее облике проступили новые, незнакомые и тревожащие черты. Он очень ясно сознавал, в чем тут дело: роль жены она исполняла превосходно, но в самой этой четкости, в самой завершенности ее поведения была некая отчужденность. Временами Элизабет Кри и вовсе как бы пропадала, словно кто-то другой заступал ее место, а иногда она начинала вести себя «по-супружески», с горячностью и решимостью, которые выглядели чуть ли не актерскими. Вот где крылась истинная причина его смятения, и он часто ловил себя на том, что, отвлекшись от сочиняемой им мелодрамы, размышляет о скрытой драме своей семейной жизни. Потому-то вместо того, чтобы работать, он читал книги, где шла речь о страданиях лондонских бедняков, и проводил много времени под громадным куполом библиотеки.