– Значит, на этом мы с тобой сойдемся, – сказал К. – И что же, по-твоему, я должен делать дальше?
– Мне нужно еще поразмыслить, – сказал дядя. – Имей в виду, что я уже двадцать лет почти непрерывно живу в деревне, а от этого чутье на такие штуки притупляется. Связи с важными людьми, которые могли бы в этом деле разобраться получше нашего, уже не такие прочные. В деревне-то я живу, считай, отшельником, ты же знаешь. В таких делах это сразу чувствуется. К тому же твой процесс для меня совершенная неожиданность, хотя я уже по письму Эрны что-то такое почувствовал, а сегодня, как тебя увидел, так сразу и убедился. Но это неважно, главное сейчас – не терять времени.
Еще не договорив, он поднялся на цыпочки, махнул рукой проезжающему автомобилю и потянул К. за собой в машину, одновременно диктуя водителю адрес.
– Поедем сейчас к адвокату Хульду, – сказал он, – мы вместе учились. Тебе ведь знакомо это имя? Нет? Странно. У него серьезная репутация как у адвоката – защитника бедных. Но я ему доверяю в первую очередь как человеку.
– Что бы ты ни предпринял, мне все годится, – сказал К.
Но, конечно, ему было неуютно из-за спешки и настойчивости, с которыми дядя взялся за его дело. Ехать в качестве обвиняемого к адвокату для бедных было не очень-то приятно.
– Я не знал, – сказал он, – что по такому делу можно обращаться к адвокату.
– Еще как можно, – сказал дядя, – это само собой разумеется. Почему бы и нет? А теперь расскажи мне, чтобы я лучше понимал суть дела, обо всем, что случилось до этого момента.
К. тут же начал рассказывать, ни о чем не умалчивая. Полная откровенность была единственной доступной для него формой протеста против дядиного убеждения, что процесс – это большой позор. Имя г-жи Бюрстнер он упомянул он лишь однажды и вскользь, но откровенности это не повредило, потому что г-жа Бюрстнер никакого отношения к процессу не имела. Рассказывая, К. смотрел в окно и постепенно начал понимать, что они приближаются к тому самому предместью, где находилась судебная канцелярия. Он указал на это дяде, но дядя не увидел в таком совпадении ничего особенного. Машина остановилась перед темным зданием. Дядя попросил водителя подождать – на тот случай, если адвоката не окажется дома, – и позвонил в первую же дверь на первом этаже; пока они ждали, он обнажил в улыбке крупные зубы и прошептал:
– Восемь – необычное время для делового визита. Но Хульд на меня не обидится.
В окошке вверху двери появились два больших черных глаза. Некоторое время они рассматривали гостей, потом исчезли, однако дверь не открылась. Дядюшка и К. переглянулись – как бы молчаливо подтверждая друг другу, что оба видели глаза.
– Новенькая служанка, опасается чужих, – сказал дядя и постучал еще раз.
Глаза появились снова: теперь они могли показаться грустными, но, возможно, это было ложное впечатление из-за открытого газового пламени, которое громко шипело над головами визитеров, но почти не давало света.
– Откройте, – крикнул дядя и стукнул в дверь кулаком, – мы друзья г-на адвоката!
– Г-н адвокат болен, – прошептал кто-то у них за спиной.
В дверях на другом конце короткого коридора стоял господин в халате, который и сообщил эту новость очень тихим голосом. Дядя, уже разозленный долгим ожиданием, резко обернулся и крикнул:
– Болен? Вы говорите, он болен? – и начал почти угрожающе надвигаться на этого господина, словно он и был тем недугом, что поразил адвоката.
– Вам уже открыли, – сказал господин, указывая на дверь адвокатской квартиры, запахнул халат и исчез.
Дверь и вправду была открыта. Девушка – К. узнал ее темные, слегка навыкате глаза – стояла в прихожей в длинном белом переднике и со свечой в руке.
– В другой раз открывайте поскорее, – сказал дядя вместо приветствия, а девушка тем временем сделала небольшой книксен. – Идем, Йозеф, – позвал он К., обернувшись к нему, и тот медленно протиснулся мимо девушки.
– Г-н адвокат болен, – сказала девушка, в то время как дядя, не задерживаясь, двинулся к двери в комнату.
К. продолжал ее разглядывать, пока она запирала за ними входную дверь. У нее было круглое кукольное личико. Округлыми были не только бледные щеки, но и подбородок, и очертания лба.
– Йозеф! – снова окликнул его дядя, а девушку спросил: – Что, как всегда, сердце?
– По-моему, да, – сказала девушка.
Она сумела проскользнуть перед ними со свечой, чтобы открыть дверь. В углу комнаты, куда не доходил свет от свечи, с подушки приподнялось лицо, обросшее длинной бородой.
– Лени, кто там пришел? – спросил адвокат, ослепленный свечой и еще не узнающий гостей.
– Альберт, это я, твой старый друг, – сказал дядя.
– А, – сказал адвокат и снова откинулся на подушки, словно из-за этого визита не стоило менять позу.
– Тебе и в самом деле так плохо? – осведомился дядя и сел на край кровати. – Не верю. Обычный твой сердечный приступ, пройдет, как всегда.
– Возможно, – сказал адвокат тихим голосом, – но так худо мне еще никогда не было. Дышу с трудом, почти не сплю и с каждым днем слабею.
– Вот как, – сказал дядя, надвигая широкой ладонью панаму на колено. – Это дурная новость. За тобой, кстати, хорошо ухаживают? Здесь так печально, так темно. Я у тебя давно не был, но в тот раз мне показалось уютнее. Да и твоя малышка грустит – или делает вид.
Девушка все еще стояла со свечой у двери и смотрела, насколько можно было поймать ее нерешительный взгляд, скорее на К., чем на дядю, даже когда он о ней заговорил. К. облокотился на спинку кресла, которое он подтолкнул поближе к девушке.
– Когда так сильно болеешь, – сказал адвокат, – нужен покой. Мне не грустно.
Помолчав, он добавил:
– И Лени хорошо обо мне заботится, она молодец.
Эта похвала тоже не тронула девушку, да и вообще, судя по всему, не произвела на нее никакого впечатления. А дядя сказал:
– Пусть так. Но все равно я прямо сегодня пришлю к тебе медсестру. Будет плохо за тобой смотреть – уволь ее, но сделай мне одолжение, попробуй. В такой обстановке да в такой тишине, как тут у тебя, и умереть недолго.
– Здесь не всегда так тихо, как сейчас, – сказал адвокат. – А медсестру твою я приму, только если непременно должен.
– Должен-должен.
Слова адвоката явно не убедили дядюшку, уже настроившегося против его сиделки. Хоть он и не спорил, но все же с некоторым укором следил за девушкой, когда та подошла к кровати, поставила свечу на ночной столик, наклонилась над больным и о чем-то перемолвилась с ним шепотом, поправляя подушку. Забыв, что надо проявлять внимательность к больному, дядя встал и принялся расхаживать по комнате за спиной у сиделки, между нею и К. Было бы неудивительно, если бы дядя схватил ее сзади за юбки и оттащил от кровати.
К., со своей стороны, наблюдал за происходящим спокойно – болезнь адвоката была ему в чем-то даже на руку: рвению, с которым дядя принялся за его дело, непросто было противостоять, а тут оно само, без его участия, но к его удовольствию, переключилось на другой предмет.
Тут дядя сказал – возможно, желая обидеть сиделку:
– Девушка, оставьте нас на некоторое время одних, мне нужно обсудить с моим другом кое-какие личные вопросы.
Сиделка, которая все еще, склонившись над больным, пыталась подоткнуть простыню у стены, повернула голову и сказала совершенно спокойным голосом, резко контрастировавшим со сбивчивой от гнева и словно льющейся через край речью дяди:
– Вы же видите, он так болен, что не может обсуждать никакие вопросы.
Она повторила слова дяди, видимо, для простоты, но даже беспристрастный наблюдатель мог бы почувствовать в этом насмешку. А дядя и вовсе взвился как ужаленный:
– Ах ты дрянь, – невнятно выпалил он, захлебываясь от возмущения.
К. перепугался, хоть и ожидал чего-то подобного, и кинулся к дяде, твердо намереваясь обеими руками заткнуть ему рот. К счастью, за спиной у девушки больной поднялся на постели; лицо дяди потемнело, словно он только что проглотил какую-то гадость, и он сказал уже спокойнее:
– Мы ведь тоже из ума пока не выжили. Если бы то, о чем я прошу, было невозможно выполнить, я бы об этом не просил. Пожалуйста, выйдите сейчас же.
Сиделка выпрямилась и встала у кровати лицом к дяде. При этом, как показалось К., она гладила руку адвоката.
– Можешь говорить о чем угодно при Лени, – с мольбой в голосе сказал больной.
– Это касается не меня, – сказал дядя, – и тайна не моя.
Он отвернулся, словно показывая, что не намерен больше вступать ни в какие переговоры, но должен еще немного подумать.
– Кого же это касается? – спросил адвокат угасающим голосом и снова откинулся на подушки.
– Моего племянника, – сказал дядя. – Вот, я его привел с собой.
И представил его, указывая на него рукой:
– Старший управляющий Йозеф К.
– А, – сказал больной намного живее, – простите, я вас и не заметил. Иди, Лени, – обратился он к переставшей противиться сиделке и протянул ей руку, словно прощался с ней надолго.
– А ты, – сказал он дяде, – выходит, не просто так решил навестить больного, а по делу.
Похоже, роль больного, к которому пришел посетитель, ранее сковывала его: теперь он сделался значительно бодрее, приподнялся на локте, что, вероятно, требовало немалого напряжения, и принялся дергать себя за клок волос в бороде.
– Теперь, когда вышла эта ведьма, ты выглядишь куда здоровее, – сказал дядя, но тут же оборвал себя и продолжил шепотом: – Уверен, что она подслушивает, – и прыгнул к двери.
За дверью никого не оказалось, но дядя, казалось, был не разочарован, а скорее огорчен: то, что она не подслушивает, казалось ему еще худшим признаком злокозненности.
– Ты в ней ошибаешься, – сказал адвокат, не пытаясь, впрочем, больше защищать сиделку и, возможно, тем самым желая показать, что она и не нуждается в защите. Уже намного более заинтересованным тоном адвокат продолжал: