– Что же касается дела твоего уважаемого племянника, буду рад, если моих сил хватит на такую непростую задачу. Боюсь, что может не хватить, однако я приложу все возможные старания, а если меня одного окажется недостаточно, можно будет привлечь еще кого-нибудь. Откровенно говоря, я слишком заинтересовался этим делом, так что не в состоянии полностью отказаться от участия. А если мое сердце не выдержит – ну, будет хотя бы достойная причина для отказа.
К. ни слова не понял из этой речи и оглянулся на дядю в поисках объяснения, но тот, держа в руке свечу, уселся за ночной столик, с которого тут же скатилась на пол склянка с лекарством. В ответ на каждое слово адвоката дядя кивал, со всем соглашаясь, и поглядывал время от времени на К., как бы призывая и его согласиться. Неужто дядя успел заранее рассказать адвокату о процессе? Невозможно – все, что происходило до сих пор, не вязалось с этим предположением. Так что он сказал:
– Я не понимаю.
– Может быть, это я вас неправильно понял? – спросил адвокат, столь же удивленный и смущенный, как и К. – Возможно, я забежал вперед. О чем же вы хотели со мной поговорить? Я думал, речь о вашем процессе.
– Естественно, – сказал дядя и, обращаясь к К., продолжил: – А ты чего хотел?
– Да, но откуда вы вообще знаете обо мне и моем процессе? – спросил К.
– Ах, вот оно что, – сказал адвокат, улыбаясь. – Я ведь все-таки адвокат, вращаюсь в судебных кругах, где обсуждают разные процессы, и самые заметные – особенно если дело касается племянника друга – застревают в памяти. Ничего удивительного.
– Так чего ты хочешь? – снова спросил дядя у К. – Ты так встревожился.
– Вы, значит, вращаетесь в судебных кругах? – спросил К.
– Да, – сказал адвокат.
– Ты задаешь детские вопросы, – сказал дядя.
– С кем же мне общаться, если не с людьми из моей профессиональной сферы? – добавил адвокат.
Это казалось совершенно бесспорным, и К. даже не нашелся, что ответить. «Вы же работаете в суде во Дворце правосудия, а не с этими, на чердаке», – хотел он сказать, но не смог заставить себя произнести это вслух.
– Вам, впрочем, стоит иметь в виду, – сказал адвокат таким тоном, будто вскользь проговаривал нечто само собой разумеющееся, даже избыточное, – что я извлекаю из подобного общения большие выгоды для моих клиентов, и столь разнообразные, что об этом иногда лучше не распространяться. Конечно, сейчас я из-за болезни немного выпал из обоймы, но меня навещают хорошие друзья из суда, и я все-таки кое о чем осведомлен. Возможно, даже более осведомлен, чем иные здоровые, что весь день просиживают в суде. Вот и сейчас, например, у меня один из таких дорогих гостей. – И он указал в темный угол комнаты.
– Где же? – спросил К., от удивления довольно невежливо, и осторожно обернулся.
Свет от огарка свечи достигал противоположной стены, но не более. А в углу и в самом деле что-то шевельнулось. Дядя поднял огарок и осветил сидевшего за маленьким столиком пожилого господина. Тот, похоже, вовсе не дышал, раз сумел так долго оставаться незамеченным. Теперь он с трудом встал, явно недовольный тем, что на его присутствие обратили внимание, и движениями рук, похожими на взмахи коротких крыльев, словно отверг любые потуги его поприветствовать, показывая, что ни в коем случае не хочет никого стеснять своим присутствием, а хочет снова погрузиться в темноту, чтобы о нем тотчас же забыли. Однако оказать ему такую любезность было уже невозможно.
– Вы, собственно, застали нас врасплох, – объяснил адвокат и ободряющим жестом пригласил гостя подойти поближе, что он и сделал – медленно, неуверенно оглядываясь по сторонам и все же не без некоторого достоинства. – Г-н директор канцелярии… ах, простите, я же вас не представил. Знакомьтесь: мой друг Альберт К., его племянник, старший управляющий Йозеф К., – г-н директор канцелярии, который был так любезен, что навестил меня. Чего стоит такой визит, дано оценить лишь посвященным – ведь им известно, сколько у работы у г-на директора канцелярии. Но, несмотря на это, он зашел, мы вели дружескую беседу, насколько позволяло мое ослабленное состояние, и, не запретив Лени впускать гостей, потому что никого не ждали, все же хотели остаться наедине. Тут ты, Альберт, стал колотить в дверь кулаком, и господин директор канцелярии отодвинул кресло и стол в уголок, а теперь показался, чтобы, если возникнет такое желание, обсудить с нами, возможно, общие дела, – так что теперь можно снова приблизиться. Г-н директор канцелярии, – сказал он почтительно, с поклоном, указывая на кресло рядом с кроватью.
– Я, к сожалению, могу задержаться только на пару минут, – вежливо сказал директор канцелярии, уселся в кресло, широко расставив ноги, и посмотрел на часы. – Служба зовет. Однако не могу же я упустить возможность познакомиться с другом моего друга.
Он слегка поклонился дяде; тот явно был доволен новым знакомством, но в силу своей натуры не смог изобразить почтительности и сопроводил слова директора канцелярии хоть и смущенным, но громким смехом. Мерзкое зрелище!
К. мог спокойно наблюдать за происходящим – ведь им никто не интересовался. Директор канцелярии, раз уж его вытащили на свет, взял на себя – как это, видимо, было ему свойственно – ведущую роль в разговоре. Адвокат, чья недавняя слабость, похоже, служила одной цели – отделаться от новых гостей, слушал внимательно, приложив ладонь к уху. Дядя, хранитель свечи – он пытался удержать подсвечник в равновесии на коленке, чем вызывал частые тревожные взгляды адвоката, – быстро избавился от смущения и был, казалось, очарован как манерой директора канцелярии говорить, так и мягкими волнообразными движениями, которыми сопровождалась его речь. К., облокотившегося на спинку кровати, директор канцелярии совершенно игнорировал, возможно даже намеренно: для старика он был лишь слушателем. К тому же он толком не понимал, о чем речь, и поэтому отвлекся: то думал о сиделке и дурном обращении, которое она претерпела от дяди, то пытался вспомнить, не видел ли он уже где-то директора канцелярии. В зале во время первого слушания? Может, и нет, но директор, как ему казалось, отлично вписался бы в первый ряд стариков с жидкими бороденками.
Вдруг из передней послышался звук разбившегося фарфора.
– Пойду посмотрю, что случилось, – сказал К. и медленно направился к выходу, словно давая остальным возможность его удержать.
Только он вышел в прихожую и начал привыкать к темноте, как на его руку, еще сжимавшую дверную ручку, осторожно легла чья-то ладонь – куда меньше, чем у него, – и дверь тихо затворилась. В передней его поджидала сиделка.
– Все в порядке, – прошептала она, – я просто разбила тарелку об стену, чтобы вас выманить.
– Я тоже думал о вас, – сказал К. в замешательстве.
– Тем лучше, – сказала сиделка. – Идемте со мной.
Сделав пару шагов, они оказались у высокой двери матового стекла, которую сиделка открыла, пропуская К. вперед.
– Заходите же, – сказала она.
Судя по всему, они вошли в рабочий кабинет адвоката; насколько позволял разглядеть лунный свет, падавший лишь на маленький четырехугольник пола под каждым из двух больших окон, комната была обставлена тяжелой старинной мебелью.
– Сюда, – сказала сиделка и указала на темную скамью-сундук с резной спинкой. Усевшись, К. огляделся. Комната была просторная, с высоким потолком, и клиенты-бедняки наверняка чувствовали себя в ней не в своей тарелке. Письменный стол, почти во всю ширину комнаты, был расположен у окна так, что адвокат сидел за ним спиной к двери и посетителю, как незваному гостю, пришлось бы прошагать через весь кабинет, прежде чем увидеть лицо адвоката, если, конечно, только тот не соизволит к нему повернуться. К. живо представил себе, как посетитель семенит к огромному столу, но тут же забыл об этом: его внимание было приковано к сиделке, которая придвинулась к нему совсем близко, чуть ли не прижав его к подлокотнику.
– Я думала, – сказала она, – что вызывать вас не придется, сами выйдете ко мне. Даже странно: сначала глаз с меня не сводите, едва войдя, а потом заставляете ждать. Кстати, зовите меня Лени, – вдруг добавила она торопливо, словно ни одно мгновение этого разговора нельзя было потратить впустую.
– С удовольствием, – сказал К. – Что же до странности, о которой вы говорите, Лени, она легко объяснима. Во-первых, я не мог просто так сбежать, не послушав болтовню стариков, во-вторых, я не наглец какой-нибудь, а скорее человек робкий, да и вы, Лени, откровенно говоря, не производили такого впечатления, будто вас можно завоевать наскоком.
– Дело не в этом, – сказала Лени, положив руку на спинку скамьи и глядя в глаза К. Ее грудь вздымалась. – Просто я вам не понравилась и, вероятно, до сих пор не нравлюсь.
– «Понравились» – это недостаточно сильно сказано, – сказал он уклончиво.
– Вот как, – сказала она, улыбаясь.
Его предыдущая реплика и это тихое восклицание повернули разговор в ее пользу, поэтому К. немного помолчал. Поскольку его глаза уже привыкли к темноте, он теперь различал детали обстановки. Особенно притягивала внимание большая картина, висевшая справа от двери. Он наклонился, чтобы получше ее разглядеть. Картина изображала мужчину в судейском облачении, восседавшего на богато позолоченном высоком троне. Необычной была поза судьи, далекая от спокойного достоинства. Левой рукой он опирался о спинку и подлокотник, правая же была свободна и лишь слегка касалась другого подлокотника, словно судья собирался в следующее мгновение вскочить с места – возможно, в гневе, – чтобы произнести нечто решительное или вынести приговор невидимому обвиняемому на нижней ступеньке лестницы. На картине видны были лишь верхние ступеньки, покрытые желтым ковром.
– Может, это мой судья, – сказал К., показывая пальцем на картину.
– Я его знаю, – сказала Лени. – Он сюда часто заходит. Этот портрет – времен его молодости, хотя, может, особого сходства никогда и не было, потому что он совсем коротышка. А тут его вытянули, потому что он очень тщеславный, как и все здесь. Я тоже тщеславная и ужасно недовольна тем, что совсем вам не нравлюсь.