Зная все это, заключал адвокат, стоит ли удивляться раздражению чиновников, которое – а такой опыт есть у каждого – часто проявляется в форме, обидной для других участников процесса? Все чиновники раздражены, даже когда внешне кажутся спокойными. Конечно, больше всего от этого страдают мелкие адвокаты. Рассказывают, например, такую историю, весьма похожую на правду. Один старик-чиновник, добропорядочный, спокойный господин, весь день и всю ночь изучал сложное дело, которое особенно запутали ходатайства адвоката: эти чиновники на самом деле трудолюбивы, как никто. Ближе к утру, после двадцати четырех часов не слишком, вероятно, результативной работы, он пошел к главному входу, устроил там засаду и каждого адвоката, пытавшегося войти в здание, спускал с лестницы. Адвокаты собрались у нижней ступеньки и стали советоваться, что делать. С одной стороны, требовать, чтобы их впустили, они никакого права не имели, а потому юридически ничего против чиновника предпринять не могли – к тому же, как уже упоминалось, им следовало вести себя осторожно, чтобы не настроить против себя судейских. С другой стороны, каждый день, проведенный вне суда, для них потерян, так что им хотелось непременно пробиться внутрь. Наконец они договорились взять старика измором. Один за другим взбегали адвокаты по лестнице, чтобы, оказав по возможности лишь пассивное сопротивление, снова скатиться вниз, где их подхватывали коллеги. Так продолжалось примерно час. Наконец старик – а он и так уже был утомлен ночной работой – и в самом деле устал и вернулся к себе в канцелярию. А там, внизу, поначалу не верили, что он и вправду ушел, и один адвокат отправился посмотреть, все ли чисто за дверью.
Только тогда все они зашли внутрь и, вероятно, не осмелились даже роптать. Потому что адвокаты – а даже самые мелкие из них хотя бы частично понимают, как все устроено, – совершенно не хотят ни добиваться каких-то улучшений в работе суда, ни сами их вводить; что же касается обвиняемых, тут немаловажно отметить: почти все они, даже люди совсем простые, с первого дня процесса начинают думать, какие бы предложить улучшения, и часто тратят на это время и силы, которые можно было бы использовать гораздо разумнее. Единственно правильный путь – приспосабливаться к имеющимся условиям. Даже если бы можно было улучшить какие-то мелочи – что, впрочем, не более чем нелепое прожектерство, – в лучшем случае этим можно добиться какой-то пользы для будущих обвиняемых, но себе навредить неизмеримо больше, привлекая особое внимание злопамятных чиновников. Ни в коем случае не привлекать внимания! Вести себя спокойно, даже когда это противоречит твоему разумению! Надо попытаться понять, что весь этот огромный судебный организм всегда находится в движении и если человек самостоятельно что-то изменит на своем месте, то выбьет у себя почву из-под ног и упадет, а большая система легко исправит эту мелкую поломку, найдет замену где-то в другом месте – все ведь связано – и останется неизменной, а то и станет, что еще вероятнее, даже более закрытой, более бдительной, более строгой, более зловредной. Так что лучше предоставить возможность действовать адвокатам и не мешать им.
В упреках нет большого смысла, особенно если вся их подноготная недоступна пониманию упрекаемого, но все же стоит упомянуть, как сильно К. навредил делу своим поведением с директором канцелярии. Этого влиятельного человека можно, в сущности, уже вычеркнуть из списка тех, у кого стоит искать поддержки. Даже если мимоходом упомянуть при нем об этом процессе, он наверняка и слушать не пожелает. В чем-то чиновники – как дети. Что-нибудь безобидное – а поведение К. таковым, к сожалению, не назовешь – может их так задеть, что они и со старым другом перестанут разговаривать, при встрече начнут отворачиваться и во всем ему будут противодействовать. А потом вдруг без особой причины улыбнутся какой-нибудь шуточке, на которую тот старый друг едва решился, потому что ему все казалось бесполезным, – и снова мир.
С ними одновременно и легко, и трудно иметь дело, правил тут почти никаких. Иногда поражаешься, как человеческой жизни хватает, чтобы разобраться во всем, что здесь нужно для успешной работы. Бывают, конечно, у каждого такие мгновения, когда руки опускаются, кажется, что вообще ничего не добиться и что лишь те процессы, которым с самого начала предопределен счастливый конец, заканчиваются удачно и закончились бы так без всякой посторонней помощи; другие же проигрываешь, несмотря на всю беготню, все старания, все мелкие вроде бы удачи, которым так радуешься. В такие моменты бываешь не уверен вообще ни в чем и в ответ на прямые вопросы не осмеливаешься даже отрицать, что своим участием пустил под откос процесс, который, казалось, идет отлично. И единственное, что остается, – верить в себя. Таким приступам отчаяния – а это, конечно, всего лишь приступы, не более – адвокаты бывают подвержены в особенности тогда, когда у них из рук вырывают дело, которое они ведут давно и удачно. Это самое неприятное, что может случиться с адвокатом. И это не подзащитный увольняет адвоката – так вообще не бывает, обвиняемому, раз уж он взял себе защитника, приходится идти с ним до конца, что бы ни случилось. Единожды приняв помощь, как он может справиться сам? В общем, так не бывает, но случается иногда, что процесс принимает определенный оборот и адвокату в нем дальше участвовать нельзя. Тогда и дело, и подзащитного – все на свете у адвоката попросту отбирают; тогда и самые лучшие отношения с чиновниками уже не помогут, они и сами ничего не знают. И процесс переходит в такую стадию, на которой делу уже не поможешь: его рассматривает закрытый суд, и адвокату закрыт доступ к обвиняемому. Приходишь однажды домой и видишь на столе все многочисленные ходатайства, которые старательно и с самыми радужными надеждами подавал по этому делу: их вернули, потому что перенести их на новую стадию процесса невозможно, и теперь это лишь бесполезные бумажки. При этом процесс еще не обязательно проигран, вовсе нет – во всяком случае, нет никакой веской причины так думать, просто о процессе больше ничего не известно и не будет известно уже никогда. Впрочем, к счастью, это лишь исключения, и даже если подобное случится с делом К., сейчас ему до такой стадии пока еще далеко. В его случае возможности для адвокатской работы пока весьма широки, и К. может быть уверен, что они будут использованы. Что до ходатайства, то оно, как уже упоминалось, пока не передано, но спешить некуда, намного важнее сейчас вводные разговоры с влиятельными чиновниками, и они уже состоялись. С переменным, как честно признался адвокат, успехом. Пока в подробности лучше не вдаваться, они лишь повлияют на К. не лучшим образом – либо чересчур обнадежат, либо напрасно напугают; стоит лишь сказать, что некоторые высказались весьма положительно и выразили готовность помочь, другие же высказались менее положительно, но отнюдь не отказали в помощи. Так что в целом результаты весьма благоприятные, из них просто не стоит делать никаких особенных выводов – ведь все предварительные переговоры начинаются примерно одинаково и только дальнейшее развитие событий покажет истинную цену этих предварительных переговоров. Как бы то ни было, ничего еще не потеряно, и если к тому же удастся, несмотря на случившееся, заручиться поддержкой директора канцелярии – а кое-что для этого уже делается, – тогда перед нами будет, как говорят хирурги, чистая рана и станет можно с оптимизмом смотреть в будущее.
В подобных речах адвокат был неистощим. Они повторялись при каждой встрече. Всякий раз намечался прогресс, но сообщить, в чем он состоит, никогда не представлялось возможным. Работа над первым ходатайством продвигалась, но оно все не было готово, что при каждом следующем визите представлялось как большая удача: ведь в прошлый раз время для подачи ходатайства было крайне невыгодным, чего никак нельзя было знать заранее. И если К., вконец измотанный речами, осмеливался заметить, что дело, даже учитывая все трудности, продвигается очень медленно, ему возражали, что вовсе не так уж медленно, но, обратись он к адвокату своевременно, оно продвинулось бы гораздо дальше. Тут он оплошал, и эта оплошность будет стоить ему не только потерянного времени.
Приятное разнообразие в визиты к адвокату вносила лишь Лени, которая всегда исхитрялась принести адвокату чай именно в присутствии К. Тогда она останавливалась позади К., будто бы наблюдая за адвокатом, который, наливая и отпивая чай, с какой-то жадностью склонялся над чашкой, и незаметно позволяла К. подержать ее за руку. Все молчали. Адвокат пил чай, К. сжимал руку Лени, а она иногда осмеливалась тихонько погладить его по волосам.
– Ты еще здесь? – спрашивал адвокат, допив.
– Я хотела унести посуду, – говорила Лени.
Последнее пожатие руки, адвокат вытирает рот и с новыми силами начинает забалтывать К.
Чего хотел адвокат – утешить или довести до отчаяния? К. этого не знал, но скоро укрепился во мнении, что его защита попала в плохие руки. Может, адвокат и говорил правду, но было столь же ясно, что сильнее всего он старается вылезти на передний план, ведь раньше он, похоже, никогда не вел такого крупного процесса, каким ему представлялся процесс К. Подозрения вызывали и его настойчивые ссылки на личные отношения с чиновниками. Неужели они используются исключительно во благо К.? Адвокат никогда не забывал упомянуть, что речь идет лишь о нижних чинах, то есть о служащих весьма зависимых, для чьего карьерного роста те или иные повороты процесса, вероятно, могли иметь значение. Уж не используют ли они адвоката, чтобы добиться поворотов, совершенно невыгодных обвиняемому? Может быть, не в каждом процессе – бывают ведь наверняка и такие процессы, в ходе которых они подыгрывают адвокату в обмен на его услуги, им ведь тоже нужно поддерживать его репутацию. Но станут ли они так себя вести во время процесса К., сложного и важного, по мнению адвоката, а в суде сразу вызвавшего повышенное внимание? В том, что они будут делать, больших сомнений не было. Их поведение угадывалось уже по тому, что первое ходатайство до сих пор не было подано, хотя процесс шел уже не первый месяц. Из слов адвоката следовало, что разбирательство все еще на начальной стадии, что, конечно, походило на попытку усыпить бдительность обвиняемого, а потом огорошить его приговором или, во всяком случае, известием, что материалы расследования, завершившегося не в его пользу, передаются в вышестоящую инстанцию.