Он еще качал головой, обдумывая все это, когда подошел клерк и указал ему на тех троих, что сидели на скамье в приемной. Они уже давно дожидались, когда же их впустят. Теперь, когда клерк заговорил с К., все трое встали – каждый хотел воспользоваться удобным моментом и раньше остальных привлечь его внимание. Раз уж в банке с ними обошлись невежливо, заставив терять время в приемной, они тоже решили не проявлять вежливости друг к другу.
– Господин старший управляющий, – начал говорить один из них.
Но К. уже послал за своим пальто и, одеваясь с помощью клерка, сказал, обращаясь ко всем троим:
– Прошу меня извинить, господа, но сейчас у меня, к сожалению, нет времени вас принять. Приношу глубочайшие извинения, но я должен сейчас же отлучиться по срочному делу. Сами видите, как надолго меня задержали. Не будете ли вы так добры зайти в другой день, например завтра? А может быть, обсудим все по телефону? Или попробуйте прямо здесь коротко мне объяснить, о чем речь, и я дам исчерпывающий письменный ответ. Впрочем, лучше приходите в другой раз.
Эти предложения К. вызвали у посетителей, прождавших так долго совершенно без толку, такое недоумение, что они лишь безмолвно переглянулись.
– Ну что, договорились? – спросил К., снова повернувшись к клерку, который теперь принес ему и шляпу.
Через открытую дверь кабинета видно было, что снегопад за окном заметно усилился, так что К. поднял воротник пальто и застегнулся до самого горла.
Тут из соседней комнаты вышел заместитель директора и, увидев, как К. в пальто разговаривает с посетителями, спросил с улыбкой:
– Уходите, г-н старший управляющий?
– Да, – сказал К. и выпрямился. – У меня деловая встреча в городе.
Но заместитель директора уже обернулся к посетителям.
– А вы, господа? – спросил он. – Мне показалось, вы уже давно ждете.
– Мы уже обо всем договорились, – сказал К.
Но тут уж посетители утратили сдержанность и окружили К., объясняя, что не стали бы ждать часами, если бы их важные дела не требовали обстоятельного обсуждения наедине. Заместитель директора послушал некоторое время, посмотрел на К., стряхивавшего тем временем пылинки со шляпы и сказал:
– Господа, есть простой выход из положения. Если пожелаете, я с удовольствием проведу переговоры вместо г-на старшего управляющего. Ваши вопросы, естественно, требуют немедленного обсуждения. Мы, как и вы, деловые люди и знаем, насколько ценно время делового человека. Пожалуйста, заходите!
И открыл дверь в свою приемную.
Вот с какой готовностью подхватывал заместитель директора все, что К. был вынужден выпустить из рук! Стоит ли так сдавать позиции? Направляясь с неопределенными и, положа руку на сердце, не очень-то серьезными надеждами к незнакомому художнику, К. нанес непоправимый урон работе. Было бы, наверное, куда правильнее снять пальто и постараться перетянуть к себе хотя бы тех двух посетителей, которым все равно пришлось ждать дальше. К., возможно, так и сделал бы, если бы не увидел в своем кабинете заместителя директора, который рылся в его шкафу с папками как в своем собственном.
– А, вы еще здесь, – громко сказал заместитель, завидев К., встревоженно подошедшего к двери, и на секунду обратил к нему лицо, резкие складки которого выдавали не столько возраст, сколько властность, а затем тотчас же вернулся к поискам. – Не могу найти копию контракта, – продолжал он. – Представитель контрагента говорит, что она у вас. Помогите-ка мне искать.
К. сделал шаг в его сторону, но заместитель директора остановил его:
– Спасибо, уже нашел, – сказал он и вернулся к себе в кабинет с большим пакетом документов, в котором явно была не только копия контракта, а еще много всякого.
«Сейчас я для него ничто, – сказал себе К. – Но как только разделаюсь с нынешними личными трудностями, именно он первым почувствует на своей шкуре, что я вернулся». Немного успокоенный этими мыслями, он поручил клерку, уже давно державшему для него дверь открытой, при первой возможности доложить директору, что он на встрече в городе, и покинул банк, даже в чем-то довольный возможностью полностью посвятить некоторое время своему делу.
Он сейчас же поехал к художнику, жившему в предместье на противоположном от судебной канцелярии конце города. Этот район был еще беднее, дома еще темнее, в переулках грязь смешивалась с тающим снегом. В доме, где жил художник, была открыта только одна створка большой двери, а в другой внизу зияла дыра, из которой, как только К. подошел ближе, хлынула струя отвратительной жидкости – желтой, дымящейся, – от которой прыснула в ближайшую канаву крыса. На нижней лестничной площадке лежал ничком маленький ребенок и плакал, но его было почти не слышно из-за оглушительного шума слесарной мастерской в другом конце подъезда. Дверь мастерской была открыта, три работника колотили молотками по какой-то крупной детали. Большой лист жести, висевший на стене, отбрасывал бледные отсветы, сквозившие между двумя работниками и освещавшие лица и фартуки.
К. лишь окинул все это беглым взглядом – он хотел побыстрее все здесь закончить: просто расспросить художника в двух словах и тотчас же вернуться в банк. Даже малейший успех мог благотворно повлиять на его сегодняшнюю работу. На четвертом этаже ему пришлось замедлить шаг – он совсем запыхался, ступеньки были слишком высокие, лестничные пролеты длинные, а художник, видимо, жил на чердаке. Да еще спертый воздух – лестничная клетка как таковая в доме отсутствовала, узкую лестницу с обеих сторон обрамляли стены с редкими маленькими окошками. Как только К. остановился передохнуть, из какой-то квартиры выскочили несколько девчонок и побежали смеясь вверх по лестнице. К. медленно пошел за ними, задержал одну из девочек, которая споткнулась и отстала от других, и спросил ее, поднимаясь рядом с ней по ступенькам:
– Здесь живет художник по фамилии Титорелли?
Девочка, почти горбунья, – ей едва можно было дать тринадцать – пихнула его локтем и скосила глаза. Ни возраст, ни телесный недостаток не скрывали ее явной распущенности. Она уже не улыбалась, а мерила К. острым, вызывающим взглядом. Он притворился, что не замечает в ее поведении ничего необычного, и спросил:
– Знаешь художника Титорелли?
Она кивнула и ответила вопросом на вопрос:
– Зачем он вам?
К. счел полезным немного выведать у нее о Титорелли.
– Хочу, чтоб он меня нарисовал, – сказал он.
– Нарисовал? – она широко разинула рот, словно он сказал что-то особенно удивительное или неловкое, шлепнула К. ладошкой, подобрала обеими руками и без того коротенькую юбчонку и побежала так быстро, как только могла, за другими девчонками, чьи крики едва слышались откуда-то сверху.
Но уже за следующим поворотом лестницы К. снова встретил всех девочек. Очевидно, горбунья разболтала о его намерениях и они решили его дождаться – теперь девочки стояли по обе стороны лестницы, прижимаясь к стенам, чтобы К. легко мог пройти между ними, и разглаживали переднички. Глядя на эти два тесных ряда, К. видел лица одновременно детские и порочные. Когда ряды сомкнулись за спиной у К., впереди оказалась горбунья – уже она вела за собой остальных. Это ей К. был обязан тем, что быстро нашел дорогу. Он хотел было подниматься дальше, но она показала ему ответвление лестницы, на которое надо было свернуть, чтобы попасть к Титорелли. Лестница, что вела к его жилью, была особенно узкой и очень длинной, без изгибов и поворотов – она вся просматривалась снизу доверху и заканчивалась у самой двери Титорелли. Дверь эта, освещенная чуть лучше лестницы – на нее падал свет из расположенного прямо над ней окошка в крыше, – была сколочена из некрашеных досок, на которых широкими мазками красной краски была начертана фамилия Титорелли. К. со своей свитой добрался лишь до середины лестницы, когда дверь приоткрылась и из нее выглянул мужчина, одетый, кажется, лишь в ночную сорочку.
– Ой! – вскрикнул он, увидев толпу гостей, и исчез. Горбунья захлопала в ладошки от радости, а остальные девчонки сгрудились за спиной у К., подталкивая его вперед.
Но не успели они подняться, как художник распахнул дверь настежь и с низким поклоном пригласил К. войти, а девчонок прогнал, не желая впускать ни одну из них, как они ни умоляли и как ни пытались протиснуться внутрь если не с его разрешения, то против его воли. Только горбунье удалось проскользнуть под его вытянутой рукой, но художник погнался за ней, ухватил за юбки, развернул и выставил за дверь к остальным, все же не осмелившимся перешагнуть порог, пока художник бегал. К. не знал, что и подумать, – у него, пожалуй, создалось впечатление, что все это разыгрывается, беззлобно и по взаимному согласию. Девчонки у дверей попеременно вытягивали шеи и кричали художнику явно что-то шутливое – К. не понимал, что именно, – художник же смеялся, а горбунья норовила вырваться у него из рук. Наконец он закрыл дверь, еще раз поклонился К., протянул ему руку и представился:
– Живописец Титорелли.
– Вы, похоже, весьма популярны в этом доме, – сказал К., указывая на дверь, за которой шептались девочки.
– Ох уж эти мартышки, – сказал художник, тщетно пытаясь застегнуть ночную сорочку у горла. Он был босиком и успел лишь натянуть желтоватые и широкие холщовые штаны, державшиеся на тонком ремешке, длинный конец которого не был закреплен и болтался. – Эти мартышки вечно меня донимают, – продолжал он, перестав возиться с рубашкой, на которой как раз оторвалась верхняя пуговица, и подтаскивая кресло, чтобы уговорить К. присесть.
– Однажды нарисовал одну их них – сегодня ее тут даже нет – и с тех пор они все до единой бегают за мной. Когда я дома, заходят, если я им разрешаю, но если меня нет, обязательно хоть одна да торчит в квартире. Сделали себе ключ от двери и передают между собой. Вы даже не представляете, как они надоели. Прихожу я, к примеру, с дамой, которую собираюсь писать, открываю дверь своим ключом и застаю ту горбатую – сидит тут за столиком и красит себе губы кистью, а ее младшие братья и сестры, за которыми она должна присматривать, бегают по комнате и разносят грязь. Или, бывает, прихожу – как раз вчера так вышло