– Вы не можете так со мной говорить, так не положено! Почему вы меня оскорбляете? Да еще здесь, в присутствии г-на адвоката, который терпит здесь нас обоих, и вас, и меня, только потому, что у него доброе сердце! Вы меня ничем не лучше, вы тоже обвиняемый, и против вас тоже ведется процесс. А если вы при этом все равно важный господин, то и я такой же, а то и поважнее вас. И требую, чтобы со мной обращались соответственно, по крайней мере вы. А если вы предпочитаете сидеть здесь и спокойно смотреть, как я, по вашему выражению, ползаю на четвереньках, напомню вам одно старое юридическое правило: для обвиняемого движение лучше покоя, ибо покоиться можно, не подозревая того, и на чаше весов, которые взвешивают твои грехи.
К. молчал, лишь смотрел, не отводя глаз, на отчаяние этого человека. Каких только превращений не претерпел он в глазах К. за последние пару часов! Неужели это из-за процесса его так кидает из стороны в сторону, что он не в силах больше различить, где друг, а где враг? Неужели он не видит, что адвокат намеренно его унижает с единственной целью – похвастаться перед К. своим могуществом, ослепить его, возможно, этим зрелищем и тоже подчинить себе? Если Блок неспособен это разглядеть или так боится адвоката, что, даже все понимая, ничего не может с этим поделать, как же ему хватает ума или хитрости обманывать адвоката и скрывать от него свою возню с другими адвокатами? И почему он осмеливается нападать на К., хотя тот легко может выдать его тайну? А Блок позволил себе и не такое: он подошел к постели адвоката и начал уже ему жаловаться на К.:
– Господин адвокат, – сказал он, – слышите, как этот человек со мной разговаривает? Его процесс идет без году неделя, а он уж берется учить меня – и это после пяти лет моего процесса! Да еще оскорбляет! Я все силы положил на то, чтобы изучить, чего требуют от меня приличия, долг и судебная практика, – а этот невежда считает себя вправе меня оскорблять!
– Не обращай ни на кого внимания, – сказал адвокат, – и делай то, что тебе кажется правильным.
– Конечно, – сказал Блок, словно пытаясь набраться смелости, и, быстро покосившись на К., бухнулся на колени у самой кровати.
– Преклоняю колени перед моим адвокатом, – сказал он. Но адвокат молчал.
К. испытывал сильный соблазн сказать Блоку что-нибудь насмешливое. Лени воспользовалась тем, что он отвлекся, оперлась локтями о спинку кресла и начала легонько раскачивать К., словно баюкая, хотя он продолжал держать ее за руки. К. поначалу не обращал на это внимания, а наблюдал за Блоком. Блок осторожно поглаживал краешек одеяла. В наступившей тишине Лени вдруг вырвала руки у К.:
– Ты делаешь мне больно. Пусти, мне надо к Блоку.
Она присела на край кровати. Блок очень ей обрадовался и, не говоря ни слова, но живо жестикулируя, стал подавать ей знаки, чтобы она вступилась за него перед адвокатом. Ему явно очень нужны были обещанные адвокатом сведения – но для того лишь, чтобы воспользоваться ими через других своих адвокатов. Лени, по-видимому, точно знала, как добиться от адвоката своего: она указала на его руку и сложила губы трубочкой, словно для поцелуя. Блок тут же припал к руке адвоката, потом, по знаку Лени, еще и еще раз. Но адвокат продолжал безмолвствовать. Тогда Лени склонилась над адвокатом, красиво изогнувшись, и, приблизив лицо к его лицу, стала гладить его по длинным седым волосам. Это сработало.
– Не уверен, что стоит ему это рассказывать, – сказал адвокат, и, насколько можно было заметить, слегка покачал головой, возможно подставляя ее под поглаживания Лени.
Блок внимал, опустив голову, и даже в его молчании была мольба.
– Почему же не уверены? – спросила Лени.
У К. возникло ощущение, будто все произносят заученные реплики и этот разговор – уже не раз отыгранная сцена, которая не раз повторится и лишь для Блока никак не потеряет новизны.
– Как он себя сегодня вел? – спросил адвокат вместо ответа.
Прежде чем высказать свое мнение на этот счет, Лени посмотрела на Блока. Он молитвенно сложил руки и чуть потирал их, подняв на нее умоляющий взгляд. Наконец она кивнула с серьезным видом, повернулась к адвокату и сказала:
– Он был тих и прилежен.
Опытный торговец, мужчина с длинной бородой вымаливает у девушки школьную характеристику! Если бы он хоть на минуту задумался, то едва ли нашел бы себе оправдание. Его поведение выглядело унизительным даже в глазах безучастного свидетеля. К. не мог взять в толк, с чего адвокат решил, что такое зрелище вызовет у него соблазн остаться. Наоборот, одной этой сцены было бы достаточно, чтобы его оттолкнуть. Вот, значит, каков метод адвоката, к счастью лишь недолго применявшийся в отношении К., – заставить клиента забыть обо всем на свете и брести по этой неверной дорожке в надежде, что она приведет к концу процесса. Это был уже не клиент, а пес адвоката. Прикажи ему адвокат заползти под кровать, словно в конуру, и оттуда лаять, он бы это с воодушевлением исполнил. К. продолжал внимательно слушать, осмысливая происходящее, словно ему поручили запомнить все в деталях, представить в некую высшую инстанцию жалобу и приложить к ней рапорт.
– Что же он делал весь день? – спросил адвокат.
– Я заперла его в комнате служанки, чтобы не путался под ногами, – сказала Лени. – Он ведь там обычно и сидит. Время от времени заглядывала в окошко и видела, что он делает. Он все время стоял на коленях на кровати, а бумаги, которые ты ему дал на время, разложил на подоконнике и читал. Это произвело на меня хорошее впечатление. Окно ведь ведет в вентиляционную шахту и света почти не дает. А Блок все равно старался читать, вот какой он послушный.
– Рад это слышать, – сказал адвокат. – Но усваивал ли он прочитанное?
Блок в продолжение этого разговора беззвучно шевелил губами, видимо формулируя ответы, которые надеялся услышать от Лени.
– Этого, – ответила Лени, – я, само собой, точно сказать не могу. Как бы то ни было, я видела, что читал он внимательно. Весь день перечитывал одну и ту же страницу, водил пальцем по строчкам. И всякий раз, как я заглядывала, вздыхал, словно читать ему было очень трудно. Эти твои бумаги, наверное, сложно понять.
– Да, – сказал адвокат, – это точно. Вряд ли он что-то в них понял. Довольно и того, чтобы он почувствовал, какую тяжелую борьбу я веду, защищая его. И ради кого же веду я эту тяжелую борьбу? Ради – смешно сказать! – ради Блока. Это ему тоже надо усвоить. И что же, он занимался без передышки?
– Почти без передышки, – ответила Лени. – Только однажды попросил воды попить. Я ему просунула стакан в окошко. А в восемь выпустила его и дала немного поесть.
Блок покосился на К., словно столь положительная характеристика должна была произвести впечатление и на него. Торговец, казалось, преисполнился надежды, даже движения его сделались свободнее – он начал ерзать на коленях. Тем заметнее было, как он замер при следующих словах адвоката.
– Ты хвалишь его, – сказал адвокат. – Потому я и не хотел рассказывать. Судья-то не сказал ничего обнадеживающего ни о самом Блоке, ни о его процессе.
– Ничего обнадеживающего? – спросила Лени. – Но как такое возможно?
Блок смотрел на нее так напряженно, будто верил в ее способность повернуть в его пользу давно произнесенные слова судьи.
– Ничего обнадеживающего, – сказал адвокат. – Ему даже было неприятно, что я заговорил о Блоке. Не надо о Блоке, сказал он. Но он мой клиент, сказал я. Напрасно тратите время, сказал он. Я не считаю его дело проигранным, сказал я. Напрасно тратите время, повторил он. Я так не думаю, сказал я. Блок очень старается и внимательно следит за ходом своего процесса. Он чуть ли не переехал ко мне, чтобы всегда быть в курсе. Не всякий проявляет такое рвение. Конечно, личность он неприятная, у него отвратительная манера говорить и он грязноват, зато в процессуальных вопросах безупречен. Я так и сказал – безупречен, нарочно преувеличил. На это он сказал: Блок просто хитер. Набрался опыта и знает, как затягивать процесс. И все равно он скорее невежественен, чем хитер. Что бы он сказал, узнав, что его процесс даже и не начинался, что даже колокольчик еще не прозвенел к началу? Спокойно, Блок, – сказал адвокат, обращаясь к торговцу, попытавшемуся было подняться на нетвердых ногах, видимо чтобы попросить объяснений.
Это были первые его слова, адресованные напрямую Блоку. Он устало смотрел как бы сквозь Блока, вновь медленно осевшего на колени.
– Эти слова судьи не имеют для тебя ровным счетом никакого значения, – сказал адвокат. – Не вздрагивай при каждом слове. Если подобное повторится, не буду ничего больше рассказывать. Слова сказать невозможно, чтобы ты не пучил глаза, будто сейчас объявят твой окончательный приговор. И не стыдно тебе при моем клиенте! Ты, кроме прочего, подрываешь его доверие ко мне. Чего тебе еще надо? Ты жив пока, ты под моей защитой. Нелепые страхи! Вычитал где-то, что в некоторых случаях окончательный приговор объявляют неожиданно и что сделать это может кто угодно и когда угодно. С определенными оговорками это так и есть, но верно и то, что мне твой страх отвратителен: я вижу в нем нехватку доверия, а оно необходимо. Что я такого сказал? Передал слова одного судьи. Ты ведь знаешь, вокруг процесса сталкивается столько разных точек зрения, что ничего не разберешь. Этот судья, к примеру, считает началом процесса один момент, а я – другой. Простое расхождение во мнениях, не более. На определенной стадии процесса по старому обычаю звонят в колокольчик. По мнению этого судьи, звонок дает начало процессу. Не могу тебе сейчас привести все возражения против этой точки зрения, тебе их и не понять, хватит с тебя и того, что возражений много.
Блок растерянно теребил пальцами шерстинки мехового прикроватного коврика. Слова судьи так его напугали, что он даже перестал пресмыкаться перед адвокатом: он, похоже, погрузился в себя, пытаясь рассмотреть сказанное судьей со всех возможных сторон.
– Блок, – предупреждающе сказала Лени и дернула его за шиворот. – Оставь шкуру в покое и слушай, что говорит адвокат.