«Пожмет ли она мне руку? Старший-то не пожал», – подумал он, глядя на собеседницу иначе, чем раньше, – испытующе.
Она встала со стула, потому что и он встал. Ей было неуютно: не все, что сказал К., было доступно ее разумению. Из-за этого неуютного ощущения у нее вырвались слова, которых она говорить не хотела, совершенно к тому же неуместные:
– Не принимайте все так близко к сердцу, г-н К., – сказала она, прослезившись и, естественно, вовсе забыв о рукопожатии.
– Я и не думал, что принимаю, – сказал К., вдруг чувствуя сильную усталость и понимая, что одобрение этой женщины не имеет для него никакой ценности.
Уже уходя, он спросил напоследок, дома ли г-жа Бюрстнер.
– Нет, – сказала г-жа Грубах и улыбнулась, скрасив таким запоздалым участием свой сухой ответ. – Она в театре. Вы хотели о чем-то у нее спросить? Что ей передать?
– Ах, нет, я только хотел перемолвиться с ней парой слов.
– Я, к сожалению, не знаю, когда она придет. Из театра она обычно возвращается поздно.
– Это все равно, – сказал К., понуро поворачиваясь к двери, чтобы идти. – Я только хотел перед ней извиниться за то, что сегодня воспользовался ее комнатой.
– В этом нет необходимости, вы слишком предупредительны – она и не знает ничего, потому что с утра не была дома, а в комнате все уже привели в порядок, сами посмотрите.
И она отворила дверь в комнату г-жи Бюрстнер.
– Спасибо, я вам верю, – сказал К., но все же подошел к открытой двери. Только луна слабо освещала комнату. Насколько он смог различить, все было на своих местах, а блузка больше не висела на оконной ручке. В глаза бросались разве что подушки на кровати – на них падал лунный свет.
– Эта девушка часто приходит домой поздно, – сказал К. и посмотрел на г-жу Грубах так, будто она за это отвечала.
– Дело молодое, – сказала г-жа Грубах извиняющимся тоном.
– Конечно, конечно, – сказал К. – Но ведь так можно и слишком далеко зайти.
– Это точно, – сказала г-жа Грубах. – К сожалению, я много такого повидала. Как вы правы, г-н К.! Может быть, даже в этом случае. Не хочу клеветать на г-жу Бюрстнер, она милая, хорошая девушка, вежливая, аккуратная, пунктуальная, работящая, я все это очень ценю, вот только надо бы ей держаться построже, поскромнее. Я ее в этом месяце уже два раза видела на улице под ручку с двумя разными господами. Стыдно говорить – вот как на духу, рассказываю только вам, г-н К., – но, тут уж некуда деваться, придется поговорить и с ней самой. И это не единственное, что мне кажется в ней подозрительным.
– К чему вы все это говорите? – К. так рассердился, что с трудом скрывал досаду. – И, кстати, вы неверно истолковали мое замечание по поводу этой девушки, я имел в виду совсем не то. Я искренне прошу вас воздержаться от любых бесед с ней, вы заблуждаетесь, я хорошо ее знаю, а все, что вы сказали, неправда. Хотя, возможно, я слишком много на себя беру – не хочу вам мешать, можете говорить ей что хотите. Доброй ночи.
– Господин К., – просительно начала г-жа Грубах, поспешив проводить К. до самой его двери, которую он уже открыл. – Я и не собираюсь пока разговаривать с этой молодой дамой, конечно же, я понаблюдаю за ней еще – я одному вам доверила то, что знаю. В конце концов, это в интересах всех жильцов, чтобы в пансионе соблюдались приличия, я только ради этого и стараюсь.
– Приличия! – воскликнул К., почти закрыв за собой дверь. – Если хотите блюсти приличия в пансионе, сперва выселите меня!
Он захлопнул дверь. Г-жа Грубах еще тихонько стучалась к нему, но он не обращал внимания. Спать, однако, совершенно не хотелось, и он решил проследить, в котором часу вернется домой г-жа Бюрстнер. Может быть, тогда удастся, как бы это ни было неуместно, перекинуться с ней парой слов. Облокотившись о подоконник и потирая усталые глаза, он даже задумался было, не наказать ли г-жу Грубах, убедив г-жу Бюрстнер съехать с квартиры одновременно с ним. Но тут же это показалось ему ужасным перебором, и он даже заподозрил себя в том, что подсознательно хочет сменить квартиру из-за утренних событий. А ведь это было бы не только на редкость нелепо и бессмысленно, но и достойно презрения. «Впрочем, презрения я не боюсь», – про себя заключил К.
Перед домом размеренным, четким шагом часового расхаживал взад-вперед солдат. К. был вынужден далеко высунуться из окна, чтобы его увидеть: солдат ходил прямо у стены дома.
– Здравствуйте! – крикнул ему К., но недостаточно громко, чтобы тот расслышал. Скоро, впрочем, стало ясно, что солдат дожидался служанку, которая ходила в заведение напротив за пивом и теперь появилась в ярко освещенном дверном проеме. К. прислушался к себе: не показалось ли ему на миг, что часовой приставлен к нему? – и не смог ответить на этот вопрос.
Устав глядеть в окно на пустую улицу, он лег на кушетку, предварительно чуть приоткрыв дверь в переднюю, чтобы и лежа увидеть, когда кто-то войдет в квартиру. Примерно до одиннадцати он пролежал на кушетке, мирно покуривая сигару. Потом не выдержал и вышел ненадолго в переднюю, как будто мог таким образом ускорить появление г-жи Бюрстнер.
У К. не было никакой особой надобности ее видеть, он даже не помнил толком, как она выглядит, но сейчас он хотел с ней поговорить и его раздражало, что она своим поздним возвращением вносит даже в концовку этого дня беспокойство и беспорядок. Это она была виновата в том, что он сегодня не поужинал и пропустил запланированный визит к Эльзе. Впрочем, и то и другое упущение он мог наверстать, зайдя в винный бар, где Эльза работала. Так он и собрался сделать, но позже, после разговора с г-жой Бюрстнер.
Минула уже половина двенадцатого, когда на лестнице послышались шаги. К., погруженный в размышления, еще расхаживал по прихожей, как по собственной комнате, но тут же ретировался к себе. В квартиру вошла г-жа Бюрстнер. Запирая за собой дверь, она зябко кутала худые плечи в шелковой шали. В следующее мгновение она должна была исчезнуть в комнате, куда К., естественно, не полагалось заходить в полуночный час; значит, заговорить с ней следовало немедленно. Однако, к несчастью, К. забыл включить в своей комнате электрический свет и его появление из темноты смахивало бы на нападение и уж точно могло бы ее напугать. Оказавшись в безвыходном положении и не желая упустить момент, он шепотом позвал сквозь приоткрытую дверь:
– Г-жа Бюрстнер!
Это прозвучало как просьба, а не как оклик.
– Кто здесь? – спросила г-жа Бюрстнер и огляделась, широко открыв глаза.
– Это я, – сказал К. и выступил вперед.
– А, г-н К.! – с улыбкой сказала г-жа Бюрстнер и протянула ему руку. – Добрый вечер!
– У меня к вам небольшой разговор, вы позволите?
– Сейчас? – спросила г-жа Бюрстнер. – В такой час? Это довольно необычно, правда?
– Я с девяти часов вас дожидаюсь.
– Но ведь я была в театре и знать об этом не знала. Если вы хотели что-то со мной обсудить – хотя не могу себе представить, что бы это могло быть, – у вас часто бывали для этого и более удобные случаи.
– Повод для разговора возник только сегодня.
– В сущности, я ничего против не имею, только вот падаю с ног от усталости. Что ж, зайдите на минуту-другую в мою комнату. Здесь в любом случае разговаривать нельзя, мы всех перебудим, и тогда мне будет очень неудобно – не из-за них, а из-за нас. Подождите, пока я не включу свет у себя, и тогда выключите здесь.
К. сделал, как она велела, и даже больше – дождался, пока она тихонько позовет его еще раз, уже из своей комнаты.
– Садитесь, – сказала она и указала на кушетку, а сама, хоть только что и жаловалась на усталость, осталась на ногах у изголовья кровати и даже не сняла маленькую, но обильно украшенную цветами шляпку. – Так о чем вы хотели говорить? Сгораю от любопытства.
Она скрестила ноги.
– Вы, возможно, подумаете, что дело не такое срочное, чтобы обсуждать его прямо сейчас, но…
– Предисловия я всегда пропускаю, – сказала г-жа Бюрстнер.
– Это облегчает мне задачу. Сегодня утром в вашей комнате, в некотором смысле по моей вине, немного похозяйничали посторонние люди – против моей воли, но, как я уже сказал, по моей вине. Я бы хотел за это извиниться.
– В моей комнате? – спросила г-жа Бюрстнер и вместо того, чтобы оглядеть комнату, вопросительно посмотрела на К.
– Именно так, – сказал К., и они впервые посмотрели друг другу в глаза. – А как это случилось, не заслуживает описания.
– Отчего же, это как раз интересно, – сказала г-жа Бюрстнер.
– Нет, – сказал К.
– Что ж, выпытывать чужие тайны я не собираюсь, – сказала г-жа Бюрстнер. – Раз вы настаиваете, что это неинтересно, не стану возражать. А ваши извинения охотно принимаю, тем более что не нахожу никаких следов постороннего присутствия. – Она обошла комнату по кругу, чуть наклонившись, чтобы внимательно все рассмотреть, и остановилась у коврика с фотографиями. – Глядите-ка, мои фотографии и правда все перепутаны. Как это гадко. Значит, кто-то побывал в моей комнате без разрешения.
К. кивнул, проклиная про себя служащего Каминера, вечно неспособного совладать со своей дурацкой, бессмысленной жестикуляцией.
– Как странно: я вынуждена запрещать вам то, что вы сами должны были бы себе запретить, – а именно входить ко мне в комнату в мое отсутствие.
– Я же вам объяснил, – сказал К. и тоже подошел к коврику, – что это не я потревожил ваши фотографии. Но раз вы мне не верите, придется мне признаться, что следственная комиссия привела с собой трех служащих моего банка, которых я при первой возможности выгоню со службы: вероятно, это они трогали снимки. Да, здесь была следственная комиссия, – добавил К. в ответ на вопросительный взгляд девушки.
– Из-за вас? – спросила она.
– Да, – ответил К.
– Не может быть! – воскликнула девушка и улыбнулась.
– И тем не менее, – сказал К. – Так вы считаете, что я ни в чем не виноват?