К. сделал паузу и взглянул на молчавшего следственного судью. Ему показалось, что тот сделал знак кому-то в толпе. К. улыбнулся и сказал:
– Вот г-н судья подает кому-то из вас тайные знаки. Значит, среди вас есть люди, которыми дирижируют с этого помоста. Не знаю, должны ли по этому знаку раздаться шиканье или аплодисменты, и даже не пытаюсь проникнуть в его смысл, просто заявляю, что я все видел. Мне совершенно безразлично, что все это значит, и я публично разрешаю г-ну следственному судье отдавать своим оплаченным наймитам приказы словами, а не исподтишка, жестами: пускай говорит – теперь, мол, шикайте, а теперь хлопайте.
От смущения или от нетерпения следственный судья заерзал в кресле. Мужчина за его спиной, с которым судья раньше беседовал, снова наклонился к нему, – может быть, чтобы подбодрить или дать какой-то совет. В зале послышались тихие, но оживленные разговоры. Две группировки, занимавшие, как раньше казалось, противоположные позиции, теперь перемешались, некоторые указывали пальцами на К., другие на следственного судью. Дымка в комнате до того сгустилась, что трудно было разглядеть стоявших поодаль. Но особенно нелегко приходилось, похоже, зрителям на галерее – они вынуждены были, хоть и с оглядкой на судью, негромко задавать вопросы людям внизу, чтобы не потерять нить. Те отвечали тоже тихо, прикрывая рот ладонью.
– Я почти закончил, – сказал К. и, поскольку колокольчика под рукой не оказалось, постучал кулаком по столу, отчего судья и его советчик отшатнулись друг от друга. – Я смотрю на это дело отвлеченно, сужу о нем спокойно, и, если у вас есть какой-то интерес к этому так называемому суду, будет нелишне ко мне прислушаться. Так что прошу вас отложить обсуждение моих слов на потом: у меня нет времени, и я скоро уйду.
Разговоры сразу стихли – вот до какой степени К. владел вниманием собравшихся, перед которыми только что выдвинул ясное и недвусмысленное требование прекратить произвол. Зрители больше не перекрикивали друг друга, как поначалу, даже не аплодировали, но казалось, будто К. их убедил или, во всяком случае, был на пути к этому.
– Нет никаких сомнений, – сказал К. очень тихо, потому что ему нравилось напряженное внимание зала: в этой тишине было больше одобрения, чем в самых восторженных аплодисментах. – Нет никаких сомнений, что за всеми решениями этого суда, а в данном случае – и за моим арестом, и за телефонным уведомлением, и за сегодняшним разбирательством стоит некая большая организация. Организация, которая имеет в своих рядах не только продажных надзирателей и их дураков-начальников, не только скромных – скажу так, чтоб не обидеть – следственных судей, но и судейских высокого и высшего ранга с их неизбежной свитой – обслугой, писцами, жандармами и прочими помощниками, а может быть, не побоюсь этого слова, даже и палачами. И в чем же задача этой организации, господа? В том, чтобы подвергать аресту невиновных и вести против них бессмысленные и в большинстве случаев, в том числе и в моем, безрезультатные разбирательства. Как же в условиях этой бессмыслицы избежать самой ужасающей коррупции среди должностных лиц? Это невозможно, даже судья самого высокого ранга не смог бы при всем желании от нее уберечься. Поэтому и пытаются надзиратели украсть одежду, снятую с арестованных, поэтому их начальники вламываются в чужие квартиры, поэтому невиновные люди вместо допроса подвергаются унижениям перед полным залом. Надзиратели рассказали мне о складах, куда свозят имущество арестованных. Хотелось бы мне увидеть эти складские помещения, где лежит мертвым грузом заработанная тяжким трудом собственность арестантов, которую еще не разворовали жуликоватые работники!
Речь К. прервали стоны в дальнем конце зала. Чтобы рассмотреть, в чем дело, пришлось приложить ладонь козырьком ко лбу: мутный дневной свет делал дымку белесой и слепил глаза. К. различил прачку, в которой углядел существенную помеху еще в тот момент, когда она вошла. Виновата ли она и в этот раз, понять было невозможно. К. увидел лишь, что расстегнутая блуза висит у нее на талии и что какой-то мужчина затащил ее, одетую выше пояса в одно исподнее, в угол у самой двери и притянул к себе. Но стонала не она: стонал мужчина, широко раскрыв рот и глядя в потолок. Вокруг них собралась небольшая толпа, а зрители с ближней к ним стороны галереи, похоже, радовались, что серьезность, которую придал собранию К., была таким образом развеяна.
В первый момент К. хотел немедленно бежать туда, думая, что и остальным будет на пользу, если восстановится порядок и парочку хотя бы удалят из зала, но первые ряды перед ним оставались плотно сомкнутыми и никто не тронулся с места, чтобы пропустить К. Наоборот, ему мешали, старики хватали его, а чья-то рука – он не успел обернуться, чтобы заметить чья, – вцепилась ему сзади в воротник.
К. уже и не думал о парочке – он чувствовал, что его свобода ограничена, что теперь-то он и в самом деле арестован. Не думая о последствиях, он спрыгнул с помоста и оказался лицом к лицу с толпой. Выходит, он неверно понял этих людей? Переоценил влияние, которое оказала на них его речь? Не была ли она неуместной – и, когда он добрался до выводов, не утомила ли публику эта неуместность? Ну и лица вокруг! Бегающие черные глазки, обвисшие щеки, как у пьяниц, длинные, жесткие, редкие бороды – захочешь в такую вцепиться, поймаешь лишь воздух в кулак. А под бородами – К. только что это обнаружил – на лацканах фраков поблескивали значки различных размеров и цветов. Насколько он мог видеть, у всех были такие значки. Все они были заодно, группировки слева и справа ему только померещились; резко обернувшись, он заметил такой же значок на лацкане у следственного судьи, который спокойно смотрел вниз, сложив руки на коленях.
– Так вот в чем дело! – воскликнул К., воздев руки, поскольку внезапное открытие требовало выхода. – Вы все чиновники, как я вижу. Вы и есть та продажная шайка, против которой я выступал, вы все притащились сюда подслушивать и вынюхивать, притворились, что разбились на партии, и одна из них аплодировала, чтобы меня проверить, – вы хотели понять, как ввести в заблуждение невиновного человека. Что ж, надеюсь, вы здесь не напрасно теряли время, надеюсь, вас развлекло, что невиновный ожидал от вас защиты, или… пустите меня, а то ударю! – крикнул К. трясущемуся старику, который притиснулся к нему особенно близко. – Или, может быть, вы и в самом деле узнали кое-что новое. Желаю успехов на службе.
Он схватил свою шляпу, лежавшую на краю стола, и в наступившей – вероятно, от неожиданности – тишине стал протискиваться к выходу. Следственный судья, однако, опередил его и уже ждал у двери.
– Минутку, – сказал он.
К. остановился, глядя не на судью, а на дверь, за ручку которой он уже взялся.
– Хочу лишь довести кое-что до вашего сведения, – сказал следственный судья. – Вы, возможно, этого еще не осознали, но сегодня вы лишили себя тех возможностей, которые допрос всегда предоставляет арестованному.
К. рассмеялся, все еще не сводя глаз с закрытой двери.
– Да пошли вы со своими допросами, шваль! – крикнул он.
И, распахнув дверь, К. поспешил по лестнице вниз. За его спиной возрастал шум вновь оживившегося собрания, где случившееся обсуждали, будто на семинаре.
В пустом зале заседаний. Студент. Канцелярия
В течение следующей недели К. со дня на день ждал нового уведомления. Он не мог поверить, что его отказ от допросов был воспринят буквально, и, поскольку ожидаемое уведомление к воскресенью так и не поступило, он решил, что молчание равносильно приглашению – в тот же дом, в то же самое время. В воскресенье он снова отправился туда, на сей раз уже хорошо ориентируясь в лестницах и коридорах. Некоторые жильцы узнавали его и здоровались, но расспросы были уже не нужны, и вскоре он добрался до нужной двери. В ответ на его стук дверь сразу отворилась, и он тут же попытался пройти в соседнюю комнату, не обращая внимания на знакомую уже ему женщину.
– Сегодня заседания не будет, – сказала она.
– Как это – не будет? – спросил он, не желая ей верить.
Женщина, подтверждая сказанное, открыла дверь в соседнюю комнату. Она и вправду была безлюдна и оттого выглядела еще более убого, чем в прошлое воскресенье. На помосте по-прежнему стоял стол, на нем – несколько книг.
– Можно посмотреть книги? – спросил К. без особого любопытства, просто чтобы не уходить совсем уж ни с чем.
– Нет, – сказала женщина и закрыла дверь. – Не положено. Это книги следственного судьи.
– Вот как, – сказал К. – Выходит, это юридические книги и в правилах этой судебной инстанции осуждать не только невиновных, но и неосведомленных.
– Выходит, так, – сказала женщина, не поняв его толком.
– Тогда я пошел, – сказал К.
– Ну куда же вы? – спросила женщина дружелюбным тоном. – Может быть, передать что-нибудь следственному судье?
– А вы его знаете? – спросил К.
– Само собой, – сказала женщина. – Ведь мой муж – судебный пристав.
Только сейчас К. заметил, что комната, в которой в прошлый раз не было ничего, кроме бадьи для стирки, теперь представляет собой полностью обставленную гостиную. Заметив его удивление, женщина сказала:
– Да, у нас тут бесплатная квартира, но в дни заседаний мы должны освобождать комнату. Должность мужа подразумевает некоторые неудобства.
– Меня удивляет не столько комната, – сказал К., сердито глядя на женщину, – сколько то, что вы замужем.
– Вы, наверное, намекаете на тот случай во время прошлого заседания, когда я помешала вашему выступлению, – сказала она.
– На что же еще? – сказал К. – Теперь уж все кончено и забыто, но тогда это меня всерьез разозлило. А теперь вы называете себя замужней женщиной.
– Вам даже повезло, что речь прервали. После нее о вас судили совсем не в вашу пользу.
– Может быть, – сказал К., – но вас это не извиняет.
– Никто из знакомых меня не винит, – сказала женщина. – Тот, кто меня в тот раз обнимал, давно меня преследует. Так-то я, может быть, и не особо привлекательна, но для него – очень даже. Управы на него нет никакой, да и мой муж тоже смирился. Если он хочет сохранить место, приходится терпеть, ведь этот человек – студент и ему прочат большое будущее. Он вечно за мной таскается, вот и сейчас – ушел прямо перед вашим приходом.