ла какой-нибудь роман с продолжением и вовсе не прислушивалась к беседе мужчин. Только с наступлением позднего часа она потягивалась, зевала и, если внимания Хастерера было не привлечь другим способом, запускала в него своей книжонкой. Тот с улыбкой вставал, и К. прощался. Но со временем Елена поднадоела Хастереру и вскоре стала ощутимой помехой их разговорам. Теперь она всегда дожидалась их одетой, обычно в платье, которое она, как видно, считала очень дорогим и нарядным, но в действительности это было старое, безвкусное бальное платье, и особенно неприятно выделялась на нем длинная бахрома в несколько рядов, служившая отделкой. Каким в целом было это платье, К. не знал, потому что по возможности старался не смотреть на Елену и часами сидел, опустив глаза, она же расхаживала по комнате, покачивая бедрами, или садилась рядом с К., а позже, когда ею уже стали пренебрегать, она с горя даже попробовала вызвать ревность Хастерера тем, что начала оказывать знаки внимания К. Только с горя, не по злобе она однажды, наклонившись над столом и выставив голую пухлую и жирную спину, придвинулась к нему вплотную, чтобы заставить все-таки взглянуть на нее. Но достигла лишь того, что в следующий раз К. отказался зайти к Хастереру, а когда через некоторое время он все-таки пришел опять, прокурор уже окончательно выставил Елену из дому; К. отнесся к этому как к чему-то, что разумелось само собой. В тот вечер они засиделись дольше обычного, по предложению Хастерера выпили на брудершафт, и, возвращаясь домой, К. после всего выпитого и выкуренного шел как в тумане.
Как раз на следующее утро директор банка в деловом разговоре упомянул, что, кажется, видел вчера К. Если он не ошибается, К. был вместе с прокурором Хастерером. Должно быть, директору это показалось до того странным, что он – впрочем, это соответствовало его обычной скрупулезности – даже назвал церковь, у боковой стены которой, возле фонтана, и произошла указанная встреча. Директор не мог бы изъясняться как-то иначе, даже вздумай он описать мираж. К. сказал, что прокурор его друг и вчера вечером они действительно проходили возле церкви. Директор удивленно улыбнулся и предложил К. сесть. Это было одно из тех мгновений, за которые К. так любил директора, в такие мгновения этот слабый, больной, вечно кашляющий, перегруженный ответственнейшей работой человек вдруг проявлял заботу о благополучии К. и его будущем, заботу, которую, правда, можно было счесть холодной и поверхностной, как и полагали (другие чиновники, встречавшие нечто подобное со стороны директора, – дескать, это всего лишь хороший способ на годы привязать к себе ценных служащих, пожертвовав две-три минуты; как бы то ни было, в такие мгновения К. бывал директором покорен. Может быть, с К. директор разговаривал немного иначе, чем с другими, он ведь не забывал, скажем, о подчиненном положении К., чтобы поставить себя с ним как бы на одну доску, а именно так директор обычно поступал, когда имел дело со служащими; тут он словно вообще забыл о служебном положении К. и заговорил с ним как с ребенком или с неопытным молодым человеком, который пришел просить место и по каким-то непонятным причинам снискал его расположение. Разумеется, К. не потерпел бы подобного обращения ни от директора, ни от кого-то еще, если бы не заботливость директора, которая показалась ему неподдельной, или если бы уже одна только возможность этой заботливости, проявлявшаяся в такие мгновения, не очаровала К. полностью. К. знал за собой эту слабость; возможно, причина ее была в том, что в нем и правда еще оставалось что-то детское, так как он никогда не знал заботы отца, ведь тот умер совсем молодым, а сам он рано покинул родительский дом и всегда скорей избегал, а не искал нежности у матери, полуслепой, живущей далеко, в не изменившемся с годами городке, матери, которую он последний раз навещал два года тому назад.
– Не знал об этой дружбе, – сказал директор, и только легкая приветливая улыбка смягчила строгость его слов.)
Коммерсант Блок. Отказ адвокату
Подошел день, когда К. наконец решил отказать адвокату в представительстве по его делу. Правда, он никак не мог преодолеть сомнение, правильно ли он поступает, но все пересилила мысль, что это необходимо. Решение пойти к адвокату, принятое в тот день, отняло у него много сил, работал он вяло, медленно, ему пришлось долго задержаться на службе, и уже пробило десять, когда он наконец подошел к двери адвоката. Прежде чем позвонить, К. подумал, не лучше ли было бы отказать адвокату по телефону или письмом, потому что личный разговор, наверно, будет очень неприятным. И однако К. хотел сделать это лично: на всякий другой отказ адвокат мог не ответить или отделаться пустыми словами, и К. никогда не узнал бы, если только не выпытал бы у Лени, как адвокат принял этот отказ и какие последствия этот отказ будет иметь для самого К., по мнению адвоката, а с его мнением нельзя не считаться. Если же адвокат будет сидеть перед К. и отказ явится для него неожиданностью, то, даже не добившись от него ни слова, можно будет легко угадать все, что интересует К., по выражению лица и по поведению адвоката. Не исключено даже, что К. при этом убедится, как все-таки хорошо было бы поручить ему защиту, а тогда отказ можно и отменить.
Первые попытки дозвониться у двери адвоката были, как всегда, безрезультатными. Лени могла бы и поторопиться, подумал К. Слава богу, что хоть никто из соседей не вмешивался, как это обычно бывало: то выскакивал мужчина в халате, то еще кто-нибудь, и начиналась перебранка. Нажимая кнопку звонка во второй раз, К. оглянулся на дверь соседей, но на этот раз она тоже не открывалась. Наконец в глазке адвокатской двери показались два глаза, но это не были глаза Лени. Кто-то отпер замок, но придержал дверь изнутри и крикнул в глубь квартиры: «Это он!» – и только тогда дверь отворилась.
К. протиснулся в дверь – он услыхал, как за его спиной уже торопливо поворачивали ключ в соседней квартире. И когда его пропустили в прихожую, он буквально ринулся туда, но только успел увидеть, как по коридору пробежала в одной рубашке Лени, услыхав предупреждающий возглас того, кто отпер дверь. К. посмотрел ей вслед, потом обернулся к стоящему у порога. Это был маленький, тщедушный человечек с бородкой, державший в руке свечу.
– Вы тут служите? – спросил К.
– Нет, – ответил тот, – я посторонний, я пришел к адвокату по делу, за советом.
– Без пиджака? – спросил К. и движением руки показал на скудный туалет посетителя.
– Ах, простите! – сказал тот и осветил сам себя свечкой, словно впервые заметил, в каком он виде.
– Лени – ваша любовница? – коротко спросил К. Он стоял, слегка расставив ноги и заложив за спину руки, державшие шляпу. Уже то, что на нем было добротное пальто, заставляло его чувствовать свое превосходство над этим заморышем.
– О господи! – сказал тот и в испуге, словно защищаясь, закрыл лицо рукой. – Нет, нет, как вы могли подумать!
– Вы мне внушаете доверие, – с улыбкой бросил К., – но все же… Впрочем, пойдемте! – Он махнул шляпой и пропустил того вперед. – Как ваше имя? – спросил он.
– Блок, коммерсант Блок, – сказал тот, оборачиваясь, чтобы представиться, но К. не дал ему остановиться.
– Это ваша настоящая фамилия? – спросил он.
– Конечно! – сказал Блок. – Почему вы сомневаетесь?
– Подумал, что у вас могут быть причины скрывать свое имя, – сказал К. Он чувствовал себя необыкновенно свободно – так бывает только на чужбине, когда, разговаривая с простым народом, сам умалчиваешь обо всем, что тебя касается, и равнодушно расспрашиваешь об их делах, причем как будто ставишь их на одну доску с собой, но обрываешь разговор когда заблагорассудится.
У рабочего кабинета К. остановился, открыл дверь и крикнул коммерсанту, послушно идущему впереди:
– Не торопитесь! Посветите-ка сюда!
К. подумал, что, может быть, Лени спряталась в кабинете, он заставил коммерсанта осветить все углы, но в комнате было пусто. Перед портретом судьи К. придержал коммерсанта за подтяжки.
– Вы его знаете? – спросил он и ткнул указательным пальцем вверх.
Коммерсант поднял свечу, поморгал, посмотрел наверх и сказал:
– Это судья.
– Верховный судья? – спросил К. и стал рядом с коммерсантом, чтобы проверить, какое впечатление производит на него портрет. Коммерсант с благоговением посмотрел наверх.
– Да, это верховный судья, – сказал он.
– Не очень-то вы проницательны, – сказал К. – Из всех ничтожных судейских чиновников он – самый мелкий.
– Теперь вспомнил, – сказал коммерсант и опустил свечу. – Ведь я это уже слыхал.
– Ну конечно же! – воскликнул К. – Я совсем забыл, конечно же, вы должны были это слышать.
– Почему же? Почему? – спросил коммерсант, идя к двери, куда его подталкивал К.
Уже в коридоре К. спросил:
– Но вы, наверно, знаете, где прячется Лени?
– Прячется? – переспросил коммерсант. – Да нет же, она, наверно, на кухне, варит суп для адвоката.
– Почему же вы мне сразу не сказали? – спросил К.
– Я хотел вас туда провести, а вы меня отозвали назад, – сказал коммерсант, растерявшись от противоречивых распоряжений.
– Вы, как видно, считаете себя хитрецом! – сказал К. – Ну, ведите же меня туда!
В кухне К. еще ни разу не был, она оказалась неожиданно большой и богато оснащенной. Даже плита была раза в три больше обычной. Остальную обстановку почти нельзя было рассмотреть, потому что на кухне горела только маленькая лампочка, висевшая над входом. У плиты стояла Лени в своем обычном белом фартуке и выпускала яйца в кастрюлю, стоявшую на спиртовке.
– Добрый вечер, Йозеф, – сказала она, взглянув на него исподлобья.
– Добрый вечер, – ответил К. и показал коммерсанту на стоявший поодаль стул; тот повиновался и сел. Тогда К. подошел к Лени вплотную, наклонился через ее плечо и спросил:
– Кто это такой?
Лени обняла К. одной рукой – другой она мешала суп – и, притянув его к себе, сказала: