апском дворе процветали разврат, проституция, насилие, шантаж, торговля индульгенциями и множество иных видов преступлений, каких нормальному человеку и вообразить невозможно. Собственно, в немалой степени этот расцвет преступности можно подогнать под официально провозглашенную политику терпимости и снисходительности. Возможно даже, верхи курии поначалу руководствовались самыми благородными намерениями, но, к сожалению, никаких ограничительных мер при провозглашении этой терпимости не предусмотрели. Обладая достаточными денежными суммами, любой мерзавец мог найти убежище в Авиньоне, лишь плати! Не только иудеи и еретики избегали преследований, но и жулье всех мастей, шарлатаны, воры, убийцы спасались в Провансе от судебного преследования. Французская юстиция не отваживалась даже дыхнуть в их сторону. Таким образом город превратился в прибежище самой нежелательной публики, что и подвигнуло Петрарку на его филиппику. Правящий папа ограждал себя от тлетворного дыхания улицы толстыми стенами дворцов, старого и нового, переживших войны и революции, внушительно и мрачновато торчащих в центре Авиньона по сей день.
Впрочем, Авиньонское пленение пап оставило потомкам и более освежающий сувенир. В деревне Шатонеф-дю-Пап Иоанн XXII выстроил себе летнюю загородную резиденцию над виноградниками. Вино и тогда услаждало вкус, причем столь успешно, что тот же Петрарка, сохраняя объективность, ехидно намекнул, что именно по этой причине некоторые кардиналы курии вовсе не стремились обратно в Рим. Вместо этого их мысли обращались
К счастливым обителям, утопающим по грудь в виноградной лозе,
С дремлющими аббатами в рясах фиолетовых, как и их вина.
Примечательно, что поэта, сочинившего эти строки, звали Александр Поуп.
Parfums. Ароматы
Неудивительно, что Прованс, который перед глазами, производит большее впечатление, чем Прованс, который щекочет нос. Однако обонятельных впечатлений здесь тоже хватает, и я назову наиболее замечательные ароматы.
Кофе
В последние годы несколько менее резкий, чем ранее, из-за уменьшения потребления черного табака, но все же запоминающийся. Особенно мне нравится утренний букет: верхние ноты кофе свирепой крепости с оттеночными примесями разогретого молока, свежих круассанов со сливочным маслом, багетов прямо из соседней булочной, boulangerie, и легкого дуновения мощного моющего средства, с которым драили пол. И с отдающим типографской краской свежим экземпляром «Ла Прованс», если вам повезет захватить его прежде других посетителей.
Лаванда
Этот запах чудесен и в примесях, вводимых во что угодно, от мыла до шербета, но ничто не может сравниться с пучком лаванды, сорванным в поле своей рукой. Разотрите цветы в ладони и глубоко вдохните. Ничто не очистит голову, не освежит сознания лучше, чем этот резкий, проникающий аромат.
Чеснок
Чесночный дух часто сшибает с ног, если применен слишком грубой рукой, не знающей чувства меры. Чтобы оценить аромат чеснока, его следует ослабить. В этом смысле не встречал более тонкого чувства меры, чем в одном из марсельских ресторанов, специализирующихся на bouillabaisse. Лишь входишь в дверь, сразу ощущаешь тонкий аромат чеснока, ненавязчивый, но убедительный. Еще не дойдя до столика, уже мысленно диктуешь официанту заказ.
Пряные травы
Запах приятен в кухне, а еще приятней в поле, в сельском Провансе, где можно прогуливаться в огороде природы среди зарослей розмарина, чабреца, иссопа, тимьяна. Чувствуешь разницу между запахом живой травы и той сухой пыли, которую продают в супермаркетах расфасованной по пакетикам.
Дыни
Одно из первых стойких воспоминаний о Провансе: я возвращаюсь в Менерб из Кавайона с ящиком дынь. Запах столь силен, что наполняет кабину даже при всех открытых окнах. Сладкий, опьяняющий, непреодолимый аромат. Человек, написавший, что дыни чаруют глотку и охлаждают чрево, забыл упомянуть их обольстительный аромат.
Трюфели
Первозданный аромат черного трюфеля соблазнит не каждого. Дикий, густой, своеобразный, почти на грани между спелостью и гниением. Я от него без ума отчасти потому, что он возвещает наступление зимы с ее специфическими радостями — морозными восходами, долгими прогулками по опустевшим холмам, вечерами перед камином, перед горящими поленьями, трапезами с непременными добом, кассуле и крепким вином. А также иной раз и с трюфельным омлетом.
Пастис
Если бы существовала карта запахов Прованса, пастис оказался бы в ее центре. Атмосфера любого провансальского бара, а также дыхание многих его посетителей отмечены заметной примесью аниса и лакрицы.
Влажная земля
Дождь, благословивший землю после многих недель несносного сухого пекла, приносит прохладу, освежает воздух прекрасным прохладным, жизнетворным запахом. Умирающая растительность оживает, гаснут лесные пожары. Запах этот мне всегда приятен, всегда приносит облегчение. Наконец можно дышать.
Parisiens. Парижане
Это национальное меньшинство в Провансе подвергается расовой дискриминации, служит мишенью бесчисленных шуток и анекдотов. Над парижанами принято потешаться, о них сочиняют невероятные истории, некоторые их которых, несмотря на неправдоподобность, все же оказываются правдивыми. Вот мой любимый анекдот про парижанина.
Некий столичный житель en vacances, в отпуске, жалуется местному мэру на нестерпимый шум, учиняемый здешними цикадами, и спрашивает, нельзя ли что-либо предпринять для нормализации акустической среды. Обладающий тонким провансальским чувством юмора мэр притворяется, что воспринял жалобу всерьез. Он заверяет парижанина, что поставит вопрос на обсуждение на следующем заседании муниципального совета и на этом не остановится. При необходимости обратится за помощью к префекту Воклюза. Мэр приглашает парижанина вернуться осенью и оценить результаты его усилий. Конечно, когда парижанин возвращается осенью, цикады умолкли. Парижанин в восторге. Где ж ему, серому, знать, что осенью цикады погружаются в спячку.
Любимый вид досуга местных жителей — сидеть на террасе кафе и пытаться вычленить среди присутствующих парижанина. Это чуть сложнее, чем определить другого иностранца, ибо парижанин говорит на каком-то подобии нормального французского языка. Но мало ли иных признаков! К примеру, одежда. Она может быть небрежной, с первого взгляда обычной, но, если присмотреться… Во-первых, неприлично новая, без морщинок, складок, потертостей, не выцветшая на солнце. Он как манекен, который, как известно, не потеет. Во-вторых, он как будто только что из парикмахерской, прическа неестественно аккуратная. Руки его в жизни не касались баранки трактора или садового секатора. Собака его, буде таковая его сопровождает, стерильна; деревенские собаки разглядывают ее так же, как местные жители ее парижского хозяина. И газета при нем, конечно, какая-нибудь «Либерасьон» или «Фигаро», а не привычная «Ла Прованс». В общем, сразу видать — иностранец.
Год-другой тому назад я объяснял все эти особенности одному из своих лондонских гостей, и тут как раз за один из ближайших столиков уселся иллюстративный образчик парижанина. Аккуратная прическа, элегантные кожаные мокасины, на запястье золотые часы не толще монеты в два евро. И номер «Либерасьон» при нем. И мелкая блондинистая шавка, ухоженная, прилизанная, — должно быть, в одном салоне стриглись. В общем, классический парижанин, эталонный. Он заказал себе кофе, собачке водички и развернул свою «Либерасьон».
«Вот он, le voici! — сказал я своему знакомому. — Прекрасный типаж! Должно быть, пиаровец какой-то, рекламщик. Сразу видно». Я собирался прочесть целую лекцию, когда к нашему столику подошел один из официантов, и я обратился к нему за подтверждением своих глубокомысленных выводов. Однако мой парижский пиаровец оказался компьютерщиком из Кавайона. Лекцию пришлось отменить. Часто утверждают, что сильная централизация власти во Франции вызывает недовольство в провинциях, но я считаю, что все не так просто. Отношение провансальцев к парижанам растет из корней общечеловеческих. Рыбак в штате Мэн так же сдержанно отнесется к «иностранцу» из Нью-Йорка, йоркширский фермер настороженно встретит варяга из Лондона. Чужаки всегда возбуждают подозрения и опасения. Говорят, что и сами парижане косо смотрят на результаты расширения европейского сообщества, опасаясь нашествия несметных полчищ польских сантехников. Да и мне самому показалось, что я одного поляка намедни в кафе заметил. Сразу определил.
Pastis. Пастис
В высшей степени обманчивый напиток этот пастис. С кубиками льда, разбавленный рекомендуемыми пятью долями воды, сменивший цвет с золотистого на мутный зеленовато-белый, он кажется освежающим и совершенно невинным. В жаркий день первая его порция проскальзывает в глотку настолько незаметно, что удивляешься, обнаружив стакан опустевшим. Добавляешь. И еще добавляешь. Пока стоишь на ногах, не вспомнишь, что он сорокапятиградусный, что он крепче, чем всякие иные виски, водки, коньяки. Как французы умудряются выпить 20 миллионов (!) порций каждый день и функционировать — уму непостижимо. Но каким-то образом у них это получается.
Существуют две версии истории возникновения пастиса. Первая концентрируется на некоем отшельнике, имя которого не сохранилось. Жил он в Любероне, в хижине, увешанной внутри и снаружи пучками, вениками, гирляндами всяческих трав и веточек, усеянной странными корявыми корешками. Заходившие к нему охотники и иные любопытствующие видели старика согбенным над котлом, в котором что-то таинственно булькало. Много лет булькало, а потом нагрянула чума.
Один из симптомов последней стадии чумы — невыносимая жажда, которая, будучи неутоленной, ведет к обезвоживанию и смерти организма. Кюкюрон оказался одной из наиболее пострадавших от чумы деревень. Здесь умерло 942 обитателя. Однажды отшельник появился в деревне. Оставшиеся в живых, истощенные и изможденные болезнью, мучимые жаждой, удивились, увидев перед собой пышущего здоровьем старца. Наш отшельник защитил себя от напасти своими травяными отварами.