Околдованный магией поэзии и летней ночи, я пересекал площадь Республики. Бледная луна, выбелившая фасады домов, выманивала зеленых ящериц из щелей в гипсовых лепных украшениях. Огромный гномон отбрасывал на еще не остывшие от дневной жары мраморные плиты черную черту, показывая какое-то невероятное время. Слышны были замирающий голос девушки, шелест фонтана и звон насекомых, без устали кружащих над уличными фонарями. Откуда-то издалека, со стороны Тренкетая, долетел глухой бой часов.
Весна в Провансе — мощная оратория, радостный гимн в честь возвращающейся из подземного царства Коры; торжественное ее начало — первая трель жаворонка, элегические аккорды увертюры moderate cantabile, записанной нотами миндальных деревьев, форсиций и магнолий, затем crescendo сирени, глициний, желтых вспышек дрока в расщелинах скал, вплоть до триумфального tutti цветущих абрикосовых и персиковых садов и финального diminuendo, когда звуки тонут в фиолетовых волнах лаванды и золоте подсолнечников, предвещающих скорое окончание праздника — близящееся лето.
Соловьиные концерты начинаются во второй декаде апреля, когда у зелени трав и листвы еще десятки, если не сотни оттенков, но своего апогея достигают одновременно с цветением ландышей после майского праздника Братства пастухов Святого Георгия.
В Арле соловьи (Le Rossignol philomèle: Luscinia megarhynchos) везде: в кустах ботанического сада, среди развалин античного театра, в аллеях римских и вестготских саркофагов на Алискампе, в садах загородных вилл. Но есть особые места — для посвященных, где можно послушать соловьиный концерт изблизи, будто выступление знаменитых солистов из партера филармонии. Чтобы отыскать эти места, нужно отдалиться от города — лучше всего на велосипеде — на несколько километров.
Одно из таких мест находится рядом с каналом, соединяющим Арль и Пор-де-Бук, близ ведущей в Сан-Луи узкой асфальтированной дороги в глубокой, заросшей акацией, черемухой и бузиной лощине, где в высокой траве с ранней весны до поздней осени цветет барвинок, легендарный pervenche с аррасских ковров XIV века и из народных баллад.
Прямо напротив лощины через канал перекинут каменный мост. Вероятно, когда-то тут был мост Режинель, чаще называемый мостом Ланглуа (pont de Langlois — по фамилии рабочего, обслуживавшего рычаги конструкции), — один из одиннадцати подъемных мостов (ponts-levis à flèches), которые в 1820–1830 годах построил молодой голландский инженер (вероятно, человек скромный, поскольку его фамилия не сохранилась даже в официальных документах). Почти все мосты в 1944 году были уничтожены немецкими саперами. Единственный уцелевший (в Фос-сюр-Мер) в 1962 году разобрав, перенесли на другое место в нескольких километрах к югу от центра города и реконструировали. Точно повторяющий мост Ланглуа, известный сейчас под названием «мост Ван Гога», он является одной из местных туристических достопримечательностей, очередным из многочисленных следов короткого, драматически закончившегося пребывания художника в Арле.
Мост Ланглуа. Фотография. 1892
Арль живет за счет Ваг Гога, благоговейно чтит его память, бережно хранит каждый оставленный им след, будто и не помнит, как жители травили его на улицах, как собирали подписи под петицией к городским властям, требуя изгнания опасного безумца, угрожающего общественному порядку.
Мост Ланглуа (de Langlois — а не de l’Anglois или de l’Anglais, как называл его Винсент) действительно так восхитил Ван Гога, что с середины марта до середины мая 1888 года он четыре раза написал его маслом, один раз акварелью и сделал пять карандашных набросков.
Винсент Ван Гог. «Мост Ланглуа». Карандаш. 1888
В письме к брату Тео 14 марта 1888 года, сообщая о начале работы над картиной, он так описывал мост:
…подъемный мост с проезжающим по нему экипажем на фоне голубого неба; река тоже голубая; на оранжевом берегу, поросшем зеленью, — группа прачек в цветных корсажах и чепцах.
Второй вариант картины он начал в апреле того же года, не забыв уведомить об этом брата:
Я сразу же повторил этот сюжет на другом холсте, но уже без фигур и в серой гамме, потому что погода изменилась…
В жаркие дни второй половины апреля 1888 года его можно было встретить чуть ли не ежедневно. В надвинутой на глаза соломенной шляпе, купленной на субботнем рынке, с притороченным к рюкзаку мольбертом, холстом на подрамнике под мышкой и полотняной сумкой в руке, он всегда шел одним и тем же путем: из Желтого дома на площади Ламартина, 2, по бульвару Комб вдоль старых крепостных стен, оставляя слева кладбище, винный склад La cave arlésienne[177], слесарную мастерскую М. Бланшара, до перекрестка около башни Мург, затем, повернув направо, вдоль ботанического сада, мимо выставленных на улицу столиков кафе Malarte, доходил до следующего перекрестка с улицей Гамбетта; там он пересекал бульвар Лис, сворачивал налево, на улицу Сади Карно[178], и продолжал путь по правой, тенистой, стороне вдоль одноэтажных домишек, разделенных скромными садиками. Солнце уже безжалостно палило, капли пота катились из-под шляпы на веснушчатый лоб и дальше, по рыжей щетине на грудь, на синюю блузу. Тень от домов больше не спасала: через полсотни метров улочка упиралась в поле, неровная брусчатка сменялась проселочной дорогой. По обеим сторонам тянулись канавы, в которых цвели желтые ирисы, а дальше простирались луга, усеянные маргаритками, маками и кустами дрока. Слева, за высоким валом, был канал. Свернув налево и увидев перед собой мост Ланглуа, Винсент останавливался, с облегчением снимал тяжелый рюкзак, доставал завернутую в старые газеты палитру, краски, кисти, бутылку со скипидаром, полотняные тряпицы — вытирать руки и кисти — и расставлял переносной мольберт, для надежности укрепляя его подобранными поблизости камнями.
Готовясь к работе, он сквозь перестук вальков и трескотню стирающих под мостом женщин слышал несущиеся с разных сторон, несмотря на ранний час, соловьиные трели. Можно предположить, что эти концерты сопутствовали ему целый день (Винсент часто работал до самых сумерек), пока он, собрав все свои принадлежности и держа перед собой мокрый холст, не спускался с насыпи на дорогу.
Винсент Ван Гог. «Мост Ланглуа». Карандаш. 1888
И впрямь трудно угадать, почему соловьи облюбовали именно это место. Есть немало подобных мест, казалось бы больше отвечающих соловьиным вкусам, менее доступных, более тенистых, расположенных дальше от дороги. Конечно, очень важна близость воды, а также обилие подёнок, ночных бабочек и комаров. Но было, видимо, еще что-то, какой-то своеобразный genius loci, повелевший выдающимся солистам птичьего племени собираться именно здесь.
Я нередко приезжал сюда на велосипеде послушать соловьиный концерт. Лучшие, вечерние, записывал на магнитофон. Возвращался по пустой асфальтовой дороге или, чаще, по тропинке вдоль канала, с привязанным к багажнику букетом из барвинка, наслаждаясь одиночеством и тишиной.
Канал Арль — Пор-де-Бук, построенный по, распоряжению Наполеона I инженерами из знаменитой Национальной школы мостов и дорог, некогда оживленная торговая артерия, сегодня — сонный водоток с заросшими травой, бузиной и кизильником берегами.
Всякое движение по каналу давно замерло. Тут не увидишь ни лодок, ни барж, да чего там, ни одной живой души; быть может, и то лишь изредка, воскресным днем, попадется рыболов, сидящий на траве или на складном стульчике и часами не сводящий глаз с неподвижного поплавка.
Другое соловьиное место находится в нескольких километрах от города, примерно на середине древней римской дороги, ведущей из Арля в Сен-Жиль-дю-Гар, на просторной равнине, в самом центре сырых, поросших осокой и кермеком пустошей, на берегу канала, доставляющего воду далеким, невидимым отсюда рисовым полям. На повороте, возле заброшенного дома из песчаника дикаря, прячется театральная площадка — покрытый редкой травой пятачок, отгороженный от канала стеной фиговых деревьев, бузины и акаций.
Соловьиные концерты звучат здесь по-особому: арии исполняются в минорной тональности с мягким мелодичным акцентом в конце фразы; готов поклясться, что в них можно уловить местный провансальский, так называемый роданский (rhodandien) диалект, который слышишь везде: в барах квартала Ла Рокет, в напевных призывах рыночных торговцев, в отголосках супружеских ссор, вечерами доносящихся из открытых окон, в песенках и считалках (comptines) ребятишек, играющих на школьном дворе.
Кажется, подобные арии я когда-то слышал неподалеку от прилепившегося к скалам городка Симьян-ла-Ротонд в Любероне. Это было на повороте песчаной дороги, петлявшей среди зарослей кермесовых дубов (Quercus coccifera), называемых здесь garrigues. Дорога вела к развалинам бенедиктинского монастыря Вальсент — к дому Ива Бонфуа. В соловьиных трелях звучали мелодии народных песен, услышанных уж не помню где (вероятно, на рынке в Арле, Бокере или Форкалькье), поющихся под аккомпанемент тоненьких, как тростинка, одноручных флейт (flaviol или galoubet) в сопровождении тамбурина[179].
Третье место я обнаружил сравнительно поздно, уже успев нанести на карту памяти немало особых мест; на этой карте я обозначал все, что меня поражало или восхищало: камни странной формы, опутанные плющом одинокие деревья, уединенные романтические уголки, дороги, подобные «тем уцелевшим участкам римских дорог, что возникают и исчезают неизвестно почему среди поля, словно линейка, которую уронили на шахматную доску…»[180] — много таких находок было сделано во время велосипедных экскурсий майскими вечерами, когда жара спадает, а с земли поднимается прохладный туман.