Однако проблема не была разрешена. Историю дома можно довольно точно проследить вплоть до конца XVI века, когда дом еще посещало множество почитателей Петрарки; впоследствии интерес к его поэзии пропадает, а редкие упоминания о легендарной уединенной обители над рекой Сорг все менее достоверны. Известно, что в 1374 году, когда Петрарка скончался, приюта в Воклюзе еще не было, поэтому дом, согласно последней воле поэта, унаследовал его старый слуга Раймон Моне, неграмотный крестьянин, который постоянно занимался домом, двумя садами и… библиотекой. Хоть он и не знал грамоты, книги вызывали у него уважение и благоговейное восхищение. Петрарка рассказывает о нем в одном из писем:
Он бывал счастлив, когда я давал ему в руки какую-нибудь книгу <…> Вздыхал, прижимал ее к сердцу, шепотом повторял фамилию автора.
Несколько веков дом одиноко простоял на откосе, заросший бурьяном, с пустыми глазницами окон, но, поскольку постройка была солидная, сохранился до сравнительно недавнего времени.
А когда-то в окнах горел свет, мелькали тени, слышны были голоса, смех, лай собаки; летними ночами на веранде горели свечи в канделябрах, а в кресле с высокой спинкой сидел человек в расстегнутом кафтане с книгой на коленях либо гусиным пером в руке. Проходившие мимо крестьяне и жители городка иногда видели, как он, в большой шляпе, с каким-нибудь садовым инструментом, трудится бок о бок со старым слугой в одном из двух прилегающих к дому садов, или под вечер встречали его, идущего с удочкой по берегу Copra.
Теперь мое оружие, — писал он Джованни Колонне, — сеть и верша, сплетенная из гибких побегов лозняка, что пропускает воду, но рыбе тюрьма, откуда ей никоим способом не выбраться. С недавних пор я превратился в рыбака, вместо меча ношу изогнутые крючки, на которые надевается коварная приманка, гибкое копье и маленький трезубец, каковой уже умею рыбе в спину всадить, перед тем, как оглушить ее камнем.
Петрарку можно было встретить на крутой каменистой тропе, ведущей в замок Филиппа де Кабассоля, его близкого друга и покровителя, регента и канцлера Неаполитанского королевства, епископа Кавайона и Марселя, кардинала-епископа епархии Сабина. Поэт поднимался медленно, опираясь на палку с острым наконечником, часто сопутствуемый собакой, которая бежала впереди, распугивая ящериц; время от времени он останавливался, чтобы посмотреть на раскинувшуюся у его ног долину. Из замка не раз возвращался поздней ночью, после ужина и ученого диспута; осторожно спускался по тропинке в сопровождении слуги епископа, который шел впереди, держа высоко над головой горящую лучину или фонарь.
Видели его и в городке. Будучи человеком набожным, он в воскресенье, вместе со слугой, непременно присутствовал на мессе в церкви, деньги на постройку которой — как гласит легенда — дал святой Веран Кавайонский.
Отступим, однако, назад. 1326 год. Молодой флорентинец (сегодня мы бы сказали: европеец) Франческо Петрарка, изучавший юриспруденцию в Монпелье и Болонье, поселяется в Авиньоне, столице папства.
Там я уже начал приобретать известность, и видные люди начали искать моего знакомства, — почему, я, признаюсь, теперь не знаю и дивлюсь тому, но тогда я не удивлялся этому, так как, по обычаю молодости, считал себя вполне достойным всякой почести.
И действительно: перед ним распахнулись все двери, карьера, казалось, была обеспечена. В 1330 году он поступил на службу к кардиналу Джованни Колонне, одному из самых влиятельных сановников в окружении папы Иоанна XXII, и несколько лет исполнял обязанности его секретаря и советника по правовым вопросам.
6 апреля 1327 года, в Великую пятницу, произошло событие, оказавшее огромное влияние на дальнейшую судьбу Франческо Петрарки. На утренней мессе в церкви Святой Клары двадцатитрехлетний поэт (заметим, уже принявший сан) впервые увидел девятнадцатилетнюю Лауру де Новес, уже два года как супругу Гуго де Сада, влиятельного вельможи, viguier[203] Авиньона. Когда по окончании мессы, ошеломленный, в полуобморочном состоянии, Франческо вышел из церкви, ему уже было ясно, что вспыхнувшее чувство никогда не погаснет. След этого озарения можно найти в сонете 61 (Canzoniere), написанном годы спустя в Воклюзе:
Benedetto sia ’l giomo, et ’l mese, et l’anno,
el la stagione, e ’l tempo, et I’ora, e ’I punto,
e ’l bel paese, e ’l loco ov’io fui giunto
da’duo begli occhi che legato m’ànno;
Благословен день, месяц, лето, час
И миг, когда мой взор те очи встретил!
Благословен тот край и дол тот светел,
Где пленником я стал прекрасных глаз![204]
Однако в тот незабываемый день случилось еще нечто, показавшееся Петрарке знаком небес, пророческим посланием судьбы. Произошло длившееся три часа полное затмение Солнца: на небе появились звезды, толпы заполонили улицы, площадь перед папским дворцом, мост Святого Бенезе, люди взбирались на крыши домов, на деревья… Так память о необычайной встрече навсегда связалась с воспоминанием о божественном знаке.
Лаура! Одно имя завораживало поэта. Сколько в нем таилось значений, сколько оттенков, сколько обещаний: тут и латинское aurum — золото, и итальянское l’aura — дуновение ветра, и итальянское lauro — лавр или, лучше, лавровый венок — высочайшая награда поэту, ну и наконец, отсылка к известному по «Метаморфозам» Овидия мифу о нимфе Дафне и преследующем ее боге поэзии Аполлоне.
А как выглядела Лаура? Как выглядел Франческо? Нам знакомы их лица. Они смотрят на нас с многочисленных портретов, медальонов, фресок, барельефов — живописных, графических, скульптурных изображений XIV–XIX веков. Основой для всех или почти всех послужили два двойных портрета, написанных в Авиньоне в 1336 году, когда Лауре было двадцать восемь лет, а Франческо — тридцать два.
В тот год в Авиньон по приглашению папы Бенедикта XII прибыл Симоне Мартини[205], который должен был украсить живописью папский дворец, а заодно, по поручению кардинала Джакомо Стефанески, расписать фресками притвор церкви Нотр-Дам-де-Дом. Тогда Франческо и попросил художника сделать два портрета: Лауры и свой. Мартини просьбу исполнил, мастерски — по мнению современников — передав сходство с моделями; к сожалению, оба изображения пропали при невыясненных обстоятельствах. Говорят, правда, что портрет Лауры сохранился и находится в коллекции семьи де Сад, чьи представители по авиньонской линии (то есть прямые потомки Лауры) живы по сей день; впрочем, вряд ли можно было столько веков успешно его прятать.
Второе изображение, вызывающее множество сомнений и споров, находится в неаполитанской церкви Санта Мария Инкороната, построенной в 1360–1373 годах. На фреске свода, представляющей Семь таинств, в сцене венчания специалисты узнают Роберта Анжуйского и королеву Джованну, а в сцене крещения — Петрарку и Лауру. Возможно, художнику были известны их портреты авторства Симоне Мартини.
Никто сегодня не может ответить на вопрос, почему судьба свела вместе эту легендарную пару только на произведениях художников или в поэтических строфах. В жизни они никогда не встречались. Ни разу поэт не коснулся руки Возлюбленной, ни разу не попытался ее увидеть. Можно предположить — хотя в это трудно поверить, — что Лаура даже не знала о великой любви к ней поэта. Она была высокородной дамой, а он — всего лишь сыном флорентийского нотариуса.
А ведь Франческо Петрарка за несколько лет пребывания при папском дворе весьма преуспел. Он был дипломатом, ученым, поэтом — личностью, известной в Авиньоне и Европе. Много путешествовал. Был отправлен в Неаполь в качестве легата Климента VI, мечтавшего видеть его своим личным секретарем. Бывал в Риме, Париже, Базеле, Лионе, Генте, Льеже, Кельне. Его расположения домогались знать и знаменитости: Колонна в Риме и Авиньоне, да Каррара в Падуе, Висконти в Милане, Скалиджери в Вероне, д’Эсте в Ферраре. Его почитали в Венецианской и Генуэзской республиках. Даже Флоренция, которая обрекла его отца, как и Данте, на вечное изгнание, теперь добивалась расположения поэта. Вся Европа читала его сонеты, все в Европе знали о его любви — все, кроме той единственной, что его вдохновляла.
Сорок семь лет любви, которая кормилась сама собой… А ведь эта любовь не была ни данью традиции, подобно часто воспевавшимся трубадурами чувствам, ни благоговейным апофеозом Дамы, ни иллюзией платонического чувства. Напротив, она была насыщена эротикой, восхищением красотою тела, содержала в себе целую гамму земных желаний. В ней было все: изысканный секс и почтение, близость и отчужденность, огонь и лед. Пламя не ослабевало все те годы, пока девятнадцатилетняя девушка превращалась в почтенную, едва ли не пожилую (по тогдашним понятиям) матрону, мать одиннадцати детей. И не угасло даже после ее страшной смерти. Лаура умерла от чумы ровно в двадцати первую годовщину их встречи — 6 апреля 1348 года, после пятидневной агонии; в 1346–1351 годах эпидемия так называемой черной смерти унесла половину населения Европы — более 25 миллионов человек.
Erano i capei d’oro a I’aura sparsi
che ’n mille dolci nodi gli avolgea,
e I’vago lume oltra misura ardea
di quei begli occhi, ch’or ne son si scarsi;
e ’l viso di pietosi color’ farsi,
non so se vero o falso, mi parea:
i’ che I’esca amorosa al petto avea,