В символическом пространстве этого спектакля-обряда человек одерживает победу над своим предназначением: убивая, отдаляет собственную смерть.
Случается, хотя и очень редко, что публика, очарованная красотой, дерзостью, отвагой быка, требует его помиловать. Право помилования принадлежит председателю, но пользуются им только в исключительных случаях.
Коллективное безумие обычно охватывает Арль за несколько недель до начала корриды и продолжается еще столько же после ее окончания. Город живет корридой, следит за подготовкой к ней, присматривается к главным действующим лицам еще до их появления на арене, вникает в каждую деталь программы. О корриде говорят на улице, в барах, бодегах, на работе и дома. Каждый вечер в каталонском баре La Cueva собираются горячие головы, ведутся бурные споры, за бокалом Ribera del Duero обсуждаются достоинства и недостатки участников, их шансы на успех и грозящие им опасности. Атмосфера накаляется еще больше, если ожидается участие матадора из Арля. (Так было, когда на арене амфитеатра вместе с Хосе Марией Мансанаресом и Эль Хули впервые появился 21-летний арлезианец Тома Жубер «Томасито». К сожалению, его выступление закончилось печально: раненного в бедро Томасито унесли с арены при тягостном молчании публики.)
Лихорадит не только мужчин — женщины волнуются не меньше. Еще до того, как зазвучат первые такты «Арлезианки» и откроются ворота загона, публика уже знает наперечет имена и родословные всех участников корриды: быков, их владельцев и заводчиков, матадоров и членов их команд до последнего из пеонов.
По окончании корриды, когда все уже увидено и пережито, наступает время анализа. Ни одна мелочь не ускользает от внимания. Дольше и горячее всего, как правило, обсуждается последняя терция и ее заключительный этап — I’estocada[227]. Детально воспроизводится поведение быка, а также каждый шаг, каждый жест матадора, каждое движение его тела. Живое участие в дискуссиях принимает пресса. Важные общественные и политические новости оттесняются на последние страницы. На первых полосах — подробнейший разбор и пространные комментарии. Накал споров выше, чем во время гонки «Тур де Франс» или матча «Олимпик Марсель» — ФК «Барселона».
Сейчас, хотя у корриды сотни тысяч, если не миллионы горячих поклонников, со дня на день растет число ее противников. Защитники прав животных, экологические организации, обычные граждане протестуют против зрелища, самый яркий момент которого — убийство животного. В разных городах — перед зданием кортесов в Мадриде, Европарламентом в Брюсселе, Эйфелевой башней в Париже, Музеем современного искусства в Бильбао — можно увидеть впечатляющие демонстрации: сотни обнаженных, истекающих поддельной кровью юношей и девушек с вонзенными в тело бандерильями. Моральную поддержку движению уже не первый год оказывает далай-лама XIV. Недавно 60 депутатов Национального собрания Франции представили проект полного запрета корриды в Провансе. Парламент Каталонии, в ответ на требование 180 тысяч граждан, принял закон о запрете боя быков в Барселоне и перестройке арены в торговый центр. Испанское телевидение прекратило прямые трансляции зрелища.
Важный аргумент противников боя быков, исповедующих католическую веру, — булла папы Пия V от 1 ноября 1567 года «De salutis gregis dominici»[228], под угрозой отлучения от Церкви запрещавшая посещать корриду.
Хотя авторитет Церкви пошатнулся, хотя голос ее звучит все тише, в Испании к нему еще прислушиваются…
Сегодня трудно угадать, до каких пор будут действенны наркотические чары корриды, долго ли еще смерть будет притягивать жаждущую сильных ощущений толпу, а жертвенная кровь быка — пропитывать песок арены. Хотя похоже, что — несмотря на сопротивление как тех, для кого коррида обряд, так и тех, для кого она всего лишь спектакль, — дни ее сочтены.
Заканчивается тысячелетняя история зрелища, корнями уходящего в незапамятные времена. С такой традицией нелегко порвать. В Испании, Португалии, Провансе коррида, ставшая частью национального наследия, обросла мифами, ритуалами, обычаями. Все это нельзя отбросить одним махом или заменить иным, не менее ярким, «культовым» зрелищем. В европейской культуре миф о Тесее и Минотавре всегда был укоренен глубже, чем миф о святом Георгии и драконе. Дионисийская сила корриды проистекает из ее прочной связи с эротикой и смертью, с символикой жертвы и искупления, то есть близка к сфере sacrum.
Первое упоминание о сакральном характере корриды можно найти уже в «Тимее» Платона:
Каждый из десяти царей <Атлантиды> в своей области и в своем государстве имел власть над людьми и над большей частью законов, <…> но их отношения друг к другу в деле правления устроились сообразно с Посейдоновыми предписаниями, как велел закон, записанный первыми царями на орихалковой стеле <…> внутри храма Посейдона. В этом храме они собирались <…>, чтобы совещаться об общих заботах, разбирать, не допустил ли кто-нибудь из них какого-либо нарушения, и творить суд. Перед тем как приступить к суду, они всякий раз приносили друг другу вот какую присягу: в роще при святилище Посейдона на воле разгуливали быки; и вот десять царей, оставшись одни и вознесши богу молитву, чтобы он сам избрал для себя угодную жертву, приступали к ловле, но без применения железа, вооруженные только палками и арканами, а быка, которого удалось изловить, заводили на стелу и закалывали на ее вершине так, чтобы кровь стекала на письмена. На упомянутой стеле, помимо законов, было еще и заклятие, призывавшее великие беды на головы тех, кто их нарушит. Принеся жертву по своим уставам и предав сожжению все члены быка, они разводили в чаше вино и бросали в него каждый по сгустку бычьей крови, а все оставшееся клали в огонь и тщательно очищали стелу. После этого, зачерпнув из чаши влагу золотыми фиалами и сотворив над; огнем, возлияние, они приносили клятву, что будут чинить суд по записанным на стеле законам…[229]
Кровавое жертвоприношение — от Каина и Исаака до Иисуса Христа — всегда вызывало страх и ужас, но одновременно завораживало, ибо велика была магическая сила обряда очищения кровью.
Наверняка есть связь между корридой и митраистской тавроктонией — обновляющей мир ритуальной жертвой (Митра убил быка после долгой и трудной за ним погони), — а также между корридой и тавроболием[230] — крещением бычьей кровью.
Можно предположить, что тавромахия — состязание с быком на арене — родилась именно из практик митраизма, которые были принесены на Иберийский полуостров и в Прованс римскими легионерами и переняты у них местными жителями.
Культ быка был известен и другим культурам. В индуизме бык Нанди (ездовой бык и верный спутник бога Шивы, из волос которого вытекает Ганг) отождествлялся с ведийским богом-громовержцем Индрой, известным древним майя как бог бури и ветра Хуракан (Уракан).
Коррида — одна из символических нитей (очень тонкая, на грани разрыва), связывающих наш, до боли рациональный, дивный новый мир с миром мифов, обрядов и волшебства, реликт уходящей цивилизации.
Об этом знали или интуитивно догадывались поэты-пророки. Зигмунт Красинский[231] в драме «Иридион» писал: «Древнему миру приходит конец — все в нем портится, гниет и безумствует»[232].
По легенде, изложенной Плутархом, во времена царствования императора Тиберия кормчий корабля, проходившего мимо острова Паксос, услышал возглас: «Умер великий Пан», возвестивший о смерти языческого бога; раннехристианские писатели связали это с рождением Иисуса, означавшим поражение веры ложной и утверждение веры истинной. По сути, мир покидали — один за другим — все боги Олимпа, унося с собой нашу часть бессмертия. Горя в темноте, умирала великая цивилизация; последние ее искры гасли долго — и еще гаснут — едва ли не у нас под ногами.
Я не поклонник корриды. Она интересна мне как обряд, а не как спектакль. Кроме того, я на стороне быка. Скажу больше; коррида пробуждает во мне страх, от нее исходит не имеющая названия сила, которой я не способен противостоять, доносится призыв, которому я не желаю внимать.
На вырванном из школьной тетради в клеточку листке, приколотом четырьмя кнопками к дверям собора Святого Трофима, каллиграфическим почерком было написано, что сегодня, в Великую пятницу, на кладбище Алискамп в полночь состоится пасхальная мистерия. Сообщение предназначалось прихожанам собора и всем верующим, которые захотят принять в ней участие.
Я вошел в храм, ожидая увидеть опустевшую дарохранительницу, поломанные свечи, почетный караул у Гроба Господня, приготовления к обряду освящения огня и воды. Но внутри было пусто и тихо, бледный призрачный свет, просачивающийся через небольшие окна в верхней части боковых нефов, скользил по голым каменным стенам, по краям алтарей и надгробным плитам с гербовым картушем либо фигурой лежащего рыцаря. Собор, как в толщу воды, погруженный в графитовый сумрак, был холоден и суров.
Романские соборы Франции сохранили не только приметы архитектонического совершенства, но и холод языческих капищ. Чтобы в этом убедиться, достаточно в соседнем Ниме осмотреть древнеримский храм Maison Carrée[233], возведенный в конце I века до н. э. в честь членов семьи императора Октавиана Августа.
В церквях Прованса нет ничего от интимной атмосферы и внутреннего убранства храмов Центральной Европы с их стильным беспорядком, золотом, показным богатством; я уж не говорю о православных церквях со множеством святых в пурпуре и золоте, коврами на плитах пола, почти домашним теплом. В монументальном интерьере романской или готической церкви легче встретить прячущихся среди листьев аканта страшных чудищ из мифического бестиария, чем дружелюбных эльфов — ангелов, которые, утомленные полетом, присаживаются на край алтаря.