Посадили нас на подводу – и в комендатуру. Я – в кирзовых сапогах с отвернутыми голенищами. И вдруг слышу, немец, рядом сидевший, шепчет: «Сапога отверни», тычет мне пальцем в подкладку. Глянула я и обмерла: там дата свежая отпечатана – «1942». Нам эти сапоги только что выдали, самолетом из тыла доставили. Позади другие подводы громыхают. Объяснил нам немец, что он коммунист и хочет помочь нам бежать. На повороте подводу занесло – ну мы и бросились в кусты. Он для отвода глаз выстрелил раза два-три, пули над головой просвистели…
А теперь мы пошли с Женей Колосовой в Порхов за доктором. Была у нас там одна надежная семья – Котовские: отец, мать, трое детей. Старшая девочка Саша частенько нам помогала. Она-то и сбегала за доктором в больницу на Полякову мызу. Здесь Саша работала со Знаменским медсестрой. И вот состоялась наша встреча в доме на Бельском тракте, 22, как в войну именовалась Советская улица.
Доктор заметно нервничал. Да и мы рисковали, не меньше его нервничали не только сами, но и всей семьей Котовских: а если выдаст? Я решила – будь что будет, говорю напрямик:
– Вы должны пойти с нами.
Он стоял передо мной в длинной расстегнутой шинели, красноармейской гимнастерке, только, конечно, без знаков различия. Брови его удивленно поднялись:
– С вами? А куда, позвольте спросить?
– Туда, где носят красные звездочки, – неожиданно вырвалось у меня.
– Таким-то девчонкам я должен довериться?!
Сейчас этот вопрос не кажется мне удивительным, ведь нам с Женей тогда не исполнилось еще и двадцати, а ему было за сорок. К тому же за доктором следили, и он знал об этом.
Пристально посмотрел он мне в глаза. Махнул рукой:
– Ладно. Мне только собраться нужно.
– Да чего там собираться? – подхватила я. – Голова и руки у вас при себе.
Но он все-таки ушел. Очень долго его не было, а может, нам так показалось. Сидели мы как на углях, я даже на всякий случай пистолет вытащила.
…По Порхову шли врозь: мы с Женей впереди, доктор следом. Дело было в конце ноября, снег еще не выпал, а морозы уже ударили. Земля замерзла, кажется, каждый шаг звоном отдавал. Начало темнеть, а нигде ни огонька. И за каждым углом, того и гляди, на патрульных наскочишь. Отошли от города километров пять. Гляжу – захромал доктор, ноги сбил. А впереди еще сутки ходу.
Добрались до Шелони. Около мельницы я босиком, перешла по камням на другой берег – ноги зашлись. Где-то впереди собака залаяла. Я предупредила: если охну, значит, опасность. И чуть не охнула, когда в ледяную воду вошла.
Уже за полночь кое-как добрели до какого-то брошенного овощехранилища на окраине деревни, дотла сожженной. Набрали немного картошки, испекли на костерке. Отогрелись. Наутро глядим – снег повалил. Плохой нам попутчик – следы видны. Свернули с дороги в лес. И тут слышим – где-то совсем поблизости лыжи шаркают. Затаились за деревьями. И всего в нескольких метрах от нас немцы, семь человек, прошли по первой лыжне. Как мы на них не нарвались! Сказать по-честному, натерпелась я страху в эти минуты. И конечно, не столько за себя, сколько за доктора. Такое задание сорвать!
Мы, разведчицы-маршрутиицы, знали округу как свои пять пальцев, ориентировались отлично. В нашей лесной местности без этого пропадешь. А тут надо же, то ли оттого, что снег выпал и сразу все вокруг переменилось, то ли от испуга, но сбились мы с Женей с пути, потеряли направление. У доктора каждый шаг на счету, еле ковыляет, все губы от боли перекусал. Мы у него и чемоданчик с инструментами взяли, да подмога-то небольшая.
Пришлось нам еще одну ночь в лесу провести. Когда стало светать, пошла я и буквально в двадцати метрах на нашу тропинку наткнулась. Сколько таких чуть приметных тропинок вело к партизанской стоянке! Идешь и ожидаешь, когда тебя окликнут. Не окликнут – значит, снялись с места. Сплошь и рядом так бывало. И ни у кого не спросишь, куда перебазировалась бригада, сам ищи. Но были у нас верные приметы, по которым узнавали, в какую сторону ушли товарищи.
На этот раз, к счастью, бригада была на месте, Семьдесят километров отмахали с нашим доктором. Мыто привычные, а его жалко было очень. И стал меня Александр Алексеевич с того памятного перехода называть «моя спасительница».
Впрочем, сбитые в кровь ноги – пустяки по сравнению с тем, что пережил армейский врач за время фашистского плена. Мне, как начальнику особого отдела 1-й Ленинградской партизанской бригады, пришлось выслушать немало горьких человеческих историй. Но то, что рассказал Александр Алексеевич, врезалось в память.
Война по-своему мерит человеческий возраст. Меня в тридцать лет разведчицы называли «батей». А что же говорить о Знаменском, если он мне почти в отцы годился? Он уже двадцать лет работал врачом, участвовал в советско-финляндской войне, а эту начал командиром медсанроты 245-й стрелковой дивизии. Она сражалась в очень тяжелых боях летом и осенью сорок первого года и попала в окружение под Демянском…
А дальше – концлагерь для военнопленных в Старой Руссе, злющие собаки и три ряда колючей проволоки, сыпной тиф и дизентерия, голод и жажда. Знаменский тоже сгорал в тифу, но его спасли товарищи по медсанбату. Затем в январе сорок второго его перевезли в Порхов и поместили в специальный лагерь для штрафных военнопленных, партизан и переболевших сыпным тифом. Отсюда он выбрался в гробу – вынесли вместо умершего пленного красноармейца. Долго выхаживали его в порховском лазарете, где работали наша военнопленные врачи. Уже в бригаде у Александра Алексеевича произошла совершенно удивительная встреча. Его узнал боец, который в ящике для покойников перевез Знаменского из концлагеря в лазарет. Оказывается, позднее он тоже бежал к партизанам.
…Всего день приходил в себя доктор на новом месте. А на следующее утро он уже был в строю. И как обрадовались партизаны известию, что появился в бригаде врач. Словно все заботы о здоровье можно было возложить на этого спокойного, уверенного человека, отлично знавшего свое дело. В этом партизаны убедились, когда в первую же неделю он сделал несколько сложных операций. Туго было с лекарствами, недоставало инструментов. В дело шли даже бумажные бинты, хотя они плохо заживляли раны. Потом на бинты стали разрезать парашютную ткань. Медикаменты присылала Большая земля. И спасибо Саше Котовской, которая тоже провела рискованную операцию, добывая хирургические инструменты из порховской больницы.
Знаменский был безотказен – ведь он являлся не только нашим доктором, но и единственной скорой помощью на десятки деревень: в партизанской республике шли к нему и стар и млад. Вызовы были самые неожиданные – плохо стало раненому партизану, надо принять роды, заболел ребенок.
Осталось у Знаменского на Псковщине несколько крестников, которым сейчас уже за сорок, есть у них свои дети, а может быть, даже и внуки. И не знают они, что обязаны своей жизнью партизанскому доктору. Были в его распоряжении одна лошадиная сила – трофейный конь, два ординарца да медсестра, которые помогали ему во время операций.
Многое забылось с той поры, но все же многое память цепко держит. Спустя годы после войны прислал Знаменскому письмо один из его пациентов – Иван Никонович Горев из города Гаврилов Ям. В военную пору ранило его в правую руку и обе ноги. Казалось, ампутация неизбежна. Но Александр Алексеевич даже в тех условиях сумел выходить солдата. И тот прислал ему свою фотографию с надписью: «Мои руки и ноги целы благодаря Вашим заботам, дорогой доктор!»
И осталась у Знаменского в память о партизанской службе короткая боевая характеристика:
«Военврач 2-го ранга Знаменский Александр Алексеевич, 1898 года рождения, прибыл в 1-ю Ленинградскую. партизанскую бригаду из плена (гор. Порхов).
За время работы при бригадной санчасти в должности ведущего хирурга показал себя энергичным, знающим работником, с большим вниманием относящимся к больным и раненым. Благодаря чуткому и внимательному отношению товарищ Знаменский вернул в строй до 600 человек раненых и больных партизан.
В трудных условиях полевой медицины тов. Знаменский произвел 75 операций, в том числе 20 сложных. Выезжая непосредственно к месту боев, тов. Знаменский оказывал неотложную помощь раненым сразу же после ранения и тем самым спас жизни многим партизанам.
За время нахождения в партизанах тов. Знаменский в амбулаторных условиях принял 1011 человек раненых и больных, не считая систематического осмотра во время обходов.
Обладая большой теоретической и практической подготовкой, провел семь семинаров с медперсоналом но повышению их медицинского образования. Тов. Знаменский пользуется большим авторитетом среди всего состава бригады.
Командир Л. П. Б. майор Степанов Комиссар Л. П. Б. майор Захаров 20.3.1944 г.».
Характеристика скреплена круглой печатью учебного пункта Штаба партизанского движения.
Очень обрадовался я, когда разыскал Александра Алексеевича спустя двадцать лет после войны. Как и прежде, жил он в своем родном Угличе, работал главным врачом городской больницы. Написал мне о своей военной биографии. После расформирования партизанской бригады был ведущим хирургом госпиталей Ленинградского, 3-го Прибалтийского, 3-го Белорусского, 1-го Дальневосточного фронтов. Демобилизовался осенью 1946 года… Его боевой путь отмечен орденом Отечественной войны, а в послевоенную пору Знаменский был удостоен звания заслуженного врача РСФСР.
Из многих замечательных людей, которых довелось мне повстречать в жизни, Александр Алексеевич представляется образцом настоящего русского интеллигента, продолжателя дела тех земских врачей, которые всегда больше думали о других, чем о себе. Шутка ли, только в нашей бригаде Знаменский вернул в строй шестьсот штыков! А уж в Угличе его, конечно, каждый знает. Такие люди своей преданностью делу подают молодежи великий нравственный пример.
О том, как скромен наш доктор, можно судить по таким строчкам из его письма: «Я читал книгу Юрия Германа «Операция „С Новым годом”». В ней упоминается о порховском докторе Знаменском, но Павле Петровиче. Меня все спрашивают и даже пишут: «Не про вас ли это?» Но, судя по имени, отчеству и происхождению, тот Знаменский с дворянским прошлым – очевидно, это о ком-то другом».