– Ты его раньше нигде не встречала?
– Что-то не припомню.
Тогда она мне и рассказала, что во время оккупации он по заданию партизан служил в полиции в Воронцове, куда нас с бабушкой посылали и где нас арестовали. Оказывается, шли-то мы тогда как раз к нему.
Было мне в ту пору одиннадцать лет…»
Маленькая, проворная Лида Павлова в свои девятнадцать лет казалась совсем еще девочкой. И партизанская кличка для нее как-то сразу придумалась – Перепелкина. А чтобы разнобоя не было, добавили имя Галка. Она и в самом деле была немного похожа на птичку. Невеличка уже пороху успела понюхать.
Во время войны с белофиннами юная телеграфистка железнодорожной станции Псков служила в армии, была в нескольких километрах от переднего края.
– Поэтому, когда началась Отечественная война, – рассказывала мне Павлова, – я сразу же отправилась в Псковский горвоенкомат. Прихожу туда – батюшки-светы, возле стола дежурного толпа мужиков, не подойти. Пришлось поработать локтями. Предъявляю мобилизационное предписание.
– Доченька, ступай к маме! – выкрикивает кто-то из толпы. Смеются. Мне же не до смеха.
– Нам тут с мужчинами не разобраться, – сердито говорит дежурный, – а детский сад по другому адресу.
Я действительно ростом особо не вышла, но очень обидно мне стало. В слезах ушла на свой телеграф. Вторую попытку сделала уже в Луге. Туда я прибыла с последним составом, который ушел из Пскова 7 июля. Дело в том, что там по мобпредписанию находился запасный пункт моей явки. Как только остановился поезд, я бегом в райвоенкомат. Но повторилась та же история: и здесь со мной не пожелали возиться.
Наступила ночь, светлая, теплая. Доплелась я до какого-то скверика, усталая, голодная, села на скамейку и уснула. Сколько проспала – не знаю. Наверное, недолго. Разбудил меня патруль. Расспрашивать ни о чем не стали, а сразу отвели в комендатуру. Я там все о себе и рассказала. Выслушали меня, накормили и уложили спать.
Утром привели меня и еще несколько человек в райком партии. Поначалу удивилась: почему именно сюда? Потом махнула рукой ладно, лишь бы поскорей определиться.
Вызывали нас по одному. Наступила и моя очередь. Беседовал со мной человек средних лет в гражданском костюме. Себя не назвал, а все больше меня расспрашивал – где росла, чем занималась, есть ли родные. И вдруг неожиданно:
– А что, если мы тебя обратно в Псков отправим?
– Там же немцы… Я на фронт хочу.
– Там тебя фронт и ждет.
Короче говоря, предложил он мне подпольную работу. Признаюсь, как услышала, сердце от страха замерло: «Куда тебе такое? А если завалишь дело, что тогда?» Подумать-то подумала, но сказать не сказала.
– Хорошо, – говорю, – отправляйте, постараюсь.
Через два дня Павлову тайно переправили в Псков. Здесь оставались ее близкие – мать, сестра с больным мужем и детьми. Лида сказала родным и соседям что уезжала с последним эшелоном, да не повезло: разбомбили его, вот и пришлось вернуться. Звучало это вполне убедительно.
– За эти несколько дней город страшно изменился, – продолжает Лида. – Кругом развалины обгорелые стены. Приказы – один свирепей другого. На всякий случай запомнила, кем они были подписаны: начальником окружной военно-полевой комендатуры генералом Гофманом, военным комендантом города майором Миллером, начальником полиции безопасности СД гауптштурмбанфюрером СС Энгельмайером…
В первый же день своего возвращения стала невольной свидетельницей жуткого зрелища: на центральной площади города повесили двух мужчин. Было объявлено что их заподозрили во «враждебных действиях против рейха». Для устрашения на площадь согнали жителей окрестных домов, случайных прохожих.
Так началась моя новая жизнь.
Сначала мне было дано указание устроиться на работу, и, если удастся, поближе к военным объектам. Начинать пришлось с биржи труда – до войны мы и слова-то такого не знали. Там надо было получить «рабочий паспорт», который, кроме того, давал право, на проживание в Пскове. Тот, кто его не имел, считался, как говорилось в одном из приказов, «дезертиром трудового германского фронта». К таким городской голова Черепенькин грозился применить «самые суровые меры, вплоть до расстрела».
И вот я на бирже. У входа в комнату регистрации вдруг увидела Елизавету Адольфовну Юнгт, свою бывшую учительницу немецкого языка. Мелькнула мысль: «Если она здесь работает, то может выдать меня, ведь я комсомолка». Она приветливо поздоровалась со мной отвела в сторону.
– Я здесь служу, – тихо сказала учительница. – Меня не бойся, я осталась прежней. Хочешь устроиться на работу?
– Для этого и пришла.
– Иди домой и пока нигде не показывайся. Живешь там же? Ну, тогда я сама тебя найду.
Через неделю с помощью Елизаветы Адольфовны меня взяли работать на кухню при аэродроме. Кстати скажу, что Юнгт помогала партизанам до последних дней оккупации Пскова, не раз давала мне чистые бланки немецких паспортов, снабжала пропусками.
Кухня, куда я устроилась, обслуживала рабочий люд – эстонцев, латышей, чехов, поляков. Для немцев готовили отдельно.
Между тем время шло, а обещанный связной не появлялся. Как действовать, что предпринять – я не знала. И опыта у меня никакого. Но дальше случилось то, чего я меньше всего ожидала.
Переводчиком на аэродроме служил молодой человек по фамилии Кулачковский. Я знала, что он русский, раньше жил в Риге, куда вскоре после революции эмигрировали его родители. Юрий хорошо владел несколькими языками – русским, немецким, латышским. И гитлеровцы его очень ценили.
Я была, наверное, очень уж неосторожна, и Кулачковский заметил мои попытки приблизиться к самолетам. Улучив удобный момент, он подошел ко мне и негромко сказал:
– Тебе что, жить надоело? Если что надо, скажи…
Таким поворотом дела я была и ошеломлена, и озадачена. Посоветоваться не с кем. Юрия я почти не знала. Решила, что он провокатор, подосланный немцами. Бежать из города? А связного все нет и нет. Может, про меня забыли?
Притаилась, ничего не предпринимаю. Жду, что будет дальше. Больше мне ничего не оставалось. И вдруг новая неожиданность: Кулачковский зачастил в наш дом. Жил он неподалеку. То вечером заглянет к нам, а то и днем. Меня держит под наблюдением, решила я.
Выяснилось другое: он, оказалось, ради моей закадычной подружки Кати Венковой в наш дом ходит, а она у нас днюет и ночует. Так мы и подружились. Вижу, присматривается он ко мне, да и я к нему приглядываюсь. Не сразу, конечно, но возникло у нас взаимное доверие. Юрий начал рассказывать мне про свою работу, аэродром, про другие дела. Ценных сведений накопилось немало. Тут как раз и связной объявился. Окликнул он меня возле дома, и мы вдвоем пошли по улице, будто давние знакомые.
– Я из города, как живете? – это был пароль.
Надо сразу сказать отзыв, но от радости растерялась, забыла про все и расплакалась. Спохватилась, пришла в себя, ответила как следует. Потом мы со связным стали видеться регулярно, только не у меня дома, а в разных других местах, заранее условленных…
Мне нравилось, как работает Лида Павлова. Благодаря ей мы передали в Центр много ценной информации. Летом сорок третьего я познакомился с ней лично. Помнится, встретились мы в поселке Добриведки, местом явки была полуразрушенная церковь. Тогда Лида передала мне подробный план аэродрома, подготовленный Кулачковским. На нем были указаны зенитные батареи, бензохранилища, склады. Наша штурмовая авиация вскоре воспользовалась схемой. Правда, к этому моменту Павловой пришлось «переквалифицироваться» из подпольщиц в разведчицы-маршрутницы. Как это произошло, пусть сама расскажет.
Да, это случилось очень неожиданно. Вернулась я из Добриведок поздно вечером. Подхожу к своему дому – и вдруг из темноты: «Прилетела наша птичка…» Сразу узнала голос соседа. Шатаясь, он подошел ко мне, дохнув на меня винным перегаром, а за его спиной я увидела полицейского чиновника Герасимовича. Они, конечно, поджидали меня, но для чего? Сосед и прежде, случалось, пытался заигрывать со мной, а сейчас под хмелем вел себя еще развязней.
– Да что вы, Александр Иванович, – кокетливо сказала я, когда он преградил мне дорогу к калитке, – мы ведь просто добрые соседи, разве не так?
– Добрые соседи, говоришь? Ничего, скоро до тебя доберутся, тогда узнаем, что ты за штучка.
– Заткнись! – резко оборвал своего дружка Герасимович и утащил его в дом.
Времени на размышления у меня не было. Я понимала: надо скрыться. Бросилась от калитки в темноту. Пробежала одну улицу, другую, остановилась перевести дух. «Хвоста» вроде нет. Куда теперь? Прежде чем уйти из города, я должна была предупредить руководителя нашей подпольной группы Семенова, работавшего на электростанции.
Явиться к нему неожиданно, когда не ждет, значило нарушить строжайший запрет. Но избежать этого было нельзя. И я постучалась. Как и следовало ожидать, он встретил меня сурово, даже гневно. Но, узнав, что случилось, успокоил, посоветовал, какой дорогой безопасней уйти из города.
В ту ночь, как я потом узнала, к нам нагрянули гестаповцы. Весь дом перерыли, но ничего подозрительного не нашли.
В родной дом Лида смогла вернуться только через год, после освобождения Пскова.
Эти несколько страниц, которые вы сейчас прочтете, дополнили книгу, когда она уже была практически закончена. И сделал я это с большим удовольствием, потому что лишь теперь, много лет спустя, могу рассказать подробнее еще об одном благородном и отважном человеке.
После того как Лида Павлова вынуждена была внезапно оставить Псков, связь с Кулачковским прервалась. Ничего мы не знали о его дальнейшей судьбе. И вот неожиданная радость. Приходит ко мне взволнованная Лидия Григорьевна и с порога выдает новость:
– Юра Кулачковский нашелся!
Написал он Павловой письмо из Риги. Завязалась у них переписка. А потом и я к ней подключился. Ответил мне Юрий Федорович подробным письмом. Привожу его почти полностью.