Очень кстати Гусев вспомнил про Бекмана. Именно его инженерный апломб помог группе Семенова произвести на станции «тихий взрыв». Дело было так.
Прислушавшись однажды к гулу турбины, Бекман сказал Семенову, что она работает далеко не на полную мощность.
– Вода жестковата, господин инженер, – вежливо заметил Семенов.
Немец тут же распорядился добавить химикатов, чтобы «умягчить» воду. Приказ его был выполнен с таким усердием, что уже через пару дней турбина начала давать сбои – лопатки обросли накипью. Пришлось остановить машину. Очистка лопастей заняла два месяца. Не успели запустить турбину, как случилось новое ЧП, еще более серьезное.
В конце дня, уходя домой, Семенов незаметно подкрутил вентиль, резко снизив подачу воды в котел. Заметив, что давление достигло опасного предела, кочегар побежал искать инженера Семенова, который предусмотрительно ушел из дому. В результате котел вышел из строя.
На следующее утро Везенталь и Бекман были взбешены. Принялись разбираться, что же произошло. Все говорило о стечении обстоятельств: обычная авария. Приказали Семенову немедленно пустить котел в дело. Тот заверил, что не пожалеет сил. Однако вскоре стало ясно: требуется замена целой системы труб. Их надо было везти из Германии. В результате этот агрегат снова дал ток лишь спустя полгода.
Командование бригады высоко ценило активность подпольщиков электростанции. Две бесценные карты получили мы от них. На одной были нанесены, как уже рассказывал Гусев, основные военные объекты фашистов, другую отлично «сработал» член подпольной группы – слесарь электростанции Михаил Степанович Степанов.
Поехал он в деревню под Псков, к родственникам. На дороге увидел, как у немца, садившегося в легковой автомобиль, из планшета выпал пакет. Едва машина скрылась из виду, Степанов подобрал находку. И уже на другой день в штабе бригады рассматривали подробнейшую карту Северо-Западного укрепленного района. Затем ценный документ был переправлен на Большую землю. В короткой телеграмме из Центра выражалась горячая благодарность за этот партизанский трофей.
Конечно, немцы видели, что на станции дела идут неблагополучно. Гестапо несколько раз производило там обыски, но на след подпольной группы так и не напало.
Семенова все же арестовали. Его шантажировали, били, но в ходе допросов он понял, что взят вслепую, никаких улик против него нет. Так оно и оказалось. Михаила Георгиевича в конце концов выпустили.
Вполсилы работала станция на оккупантов. Когда же Псков был освобожден, словно второе дыхание обрели ее турбины. И многие годы отлично трудились здесь наши герои.
Удивительные встречи иногда бывают в жизни. Свидетелем одной из них был я на большом сборе ветеранов, которым вручались памятные знаки «Ленинградский партизан» Когда в зал вошел высокий плотный мужчина с пустым рукавом, к нему навстречу устремилось несколько человек:
– Это же Федя! Федя-моряк!..
Так через многие годы вновь встретились люди, которых сроднила война.
На встречу с боевыми друзьями в Псков приехал ленинградский юрист Феликс Давидович Ицков. В ту суровую пору наши пути не пересеклись, таковы были условия конспирации: зачастую мы работали рядом, не зная друг друга.
Но этот человек имел прямое отношение к боевым делам 1-й бригады. Я говорю о поджоге штаба, который руководил строительством сооружении оборонительной линии «Пантера». Благодаря Ицкову и его помощникам по псковскому подполью в огне погибла важнейшая документация военно-строительной организации.
Позднее узнал я, через какие нелегкие испытания прошел этот мужественный человек, которого не сломили ни плен, ни пытки… Но расскажу обо всем по порядку.
Сын участника Октябрьской революции в Петрограде, уже в школьные годы он был комсомольским вожаком, в тридцать девятом членом бюро райкома ВЛКСМ. Войну встретил курсантом Ленинградского военно-морского. инженерного училища имени Ф. Э. Дзержинского. В августовские дни 1941-го курсантский батальон морской пехоты, в котором был и Феликс, принял первый бой под Кингисеппом. Наши наспех вооруженные морские пехотинцы вместе с армейцами в жестоких неравных боях сдерживали отборные части вермахта, рвавшиеся к Ленинграду.
В одном из сражений, оказавшись в окружении врага, Феликс был тяжело ранен автоматной очередью и в бессознательном состоянии попал в плен.
И потекли мучительные недели, когда сон был единственным избавлением от кошмарной яви. Две разрывные пули разворотили плечо, а у пленных не было даже бинтов, чтобы перевязать раненого товарища. Потом товарный поезд, идущий неведомо куда, тряский настил теплушки, и через двое суток – какая-то станция, где пассажиров рассортировали надвое: влево – покойников, вправо – тех, кто еще был жив.
Пленных привезли в Псков. И опять лагерные нары теперь уже в печально знаменитых Крестах, где погибло 65 тысяч советских граждан – число, равное населению довоенного Пскова. Рана невыносимо болела, открылось кровотечение, и в один из дней Феликс опять потерял сознание. Пришел в себя в лагерном лазарете где ему советские пленные врачи ампутировали руку. Вернее, просто отпилили по плечо, без наркоза, без необходимых инструментов и медикаментов.
В первые дни плена ему не раз приходила в голову мысль покончить с собой. Но чем трудней становилось ему, тем все решительнее говорил он самому себе: «Надо выжить, обязательно выжить! Еще смогу бороться и мстить врагу!»
Между тем силы таяли день ото дня. Сто граммов хлеба наполовину с опилками да кружка баланды в сутки – на таком питании и здоровый человек недолго продержится.
Неизвестно, как сложилась бы его судьба, если б неожиданно не пришла помощь. Лагерь на Завеличье в Пскове каждый день незаметно для охраны посещали десятки простых русских женщин. Вело их туда сострадание, неуемное желание чем-нибудь помочь попавшим в беду. Приносили одежонку, кое-какие продукты, медикаменты, чисто выстиранные тряпицы, заменявшие бинты.
Настала зима, ударили лютые морозы, а Феликсу из барака на улицу выйти не в чем. Кто-то принес ему шапку-ушанку, шерстяные носки. И тут за проволочной изгородью увидела его однажды Александра Степановна Низовская. Увидела и ахнула – вылитый Ваня, сын ее, которого она оплакивала, считая погибшим на фронте.
Как раз тогда гитлеровцы, заигрывая с местными жителями, стали разрешать им забирать из лагерей своих родственников – безнадежных раненых. И сразу появилось у псковичей немало «родственников» среди пленных. Так Феликс на правах «племянника» тети Шуры вырвался из лагеря. Правда, к январю сорок второго он был уже не Феликс Ицков, а Федор Денисович Цуков. Так он назвался, когда ему выписывали документы.
Выходила, подняла его Александра Степановна, Сама кое-как питалась, а ему – лучший кусок. Шел тогда парню девятнадцатый год, и его молодой организм быстро набирал силу. Едва окреп, но с еще открытой раной, стал думать как выжить дальше. Поделился с тетей Шурой своими мыслями:
– Мне бы в партизаны…
Хотя Александра Степановна сама не была связана с партизанами, но с надежными людьми она его все же свела. Встретился Федор с 3оей Соловьевой. До войны она работала в псковском торге, теперь были связи с подпольем.
Зоя, выслушав Федора, сказала:
– Узнаю.
А на следующей встрече заявила:
В лес проводить можем. Только, честно говоря, в партизанах боец из тебя, с одной рукой, да еще с незажившей раной, плохой. Здесь ты, владея немецким языком, больше пользы принести можешь… – Зоя внимательно посмотрела на него, – если к немцам на работу поступишь.
Опасное задание предлагалось ему: стать разведчиком в стане врага. Хватит ли у него выдержки? Ведь каждый день надо быть с врагом лицом к лицу, разыгрывая из себя прилежного и преданного работника. Что ж, раз надо, значит, надо, решил Федя.
Устроился сначала в канцелярию штаба строительного батальона. На первых порах задания были простые. приглядываться, собирать сведения, входить в доверие. Знание немецкого языка он объяснил тем, что сын немки, к тому же и вымышленная фамилия у него была родовитая, прусская – «фон Цукофф».
В батальоне, ремонтировавшем и строившем аэродромы, было немало пленных. Через некоторое время двум из них – Александру Сазонову и Владимиру Филонову – Федор, снабдив их немецкими пропусками, помог пробраться к партизанам. Сблизился Федя-моряк (кое укрепилось за ним прозвище) с печником Иваном Кузьминым. Он был из числа тех, кого немцы захватили на окопных работах, так называемый «гражданский пленный». Похлопотал за Ивана перед начальством и вскоре перевели того в вольнонаемные. Теперь у Кузьмина появилось больше свободы, и «по печным делам» стал он бывать в разных помещениях штаба, получил доступ и в секретные комнаты. Сообща разработали они план поджога, о котором я уже упоминал. Здесь, в штабе, хранились карты, схемы, строительные чертежи – батальон вел работы на десятках объектов.
В одну из зимних ночей 1943-го все это превратилось в пепел.
В этой истории Цуков был вне подозрений, но гитлеровцы все же уволили его из батальона.
Через месяц Феликс Ицков с помощью подпольщиков устроился в штаб военно-строительной организации «Тодт». Туда же на работу удалось пристроить двух надежных псковитянок – Лиду Алексееву и Беллу Аракельянц. Они имели доступ к картотекам, хлебным карточкам, пропускам. В их распоряжении были две пишущие машинки – с немецким и русским шрифтами. И когда выписывались аусвайсы для подпольщиков то после подписи у начальства штаба туда аккуратно подпечатывались не только разрешение ходить после наступления комендантского часа, но еще и просьба оказывать владельцу документа «всевозможное содействие». Именно с таким аусвайсом ходил по городу и Федя-моряк. С помощью двух своих помощниц он написал и размножил несколько листовок. В них разоблачалось хлынувшее в Псков с Запада белоэмигрантское охвостье.
В конце сорок третьего года фашисты арестовали Федора прямо на улице – видимо, решили устроить ему проверку. По счастливой случайности, когда его вели в тюрьму, навстречу попалась Лида Алексеева. Она опрометью бросилась к Александре Степановне и сообщила об аресте Федора. Тетя Шура спрятала в тайник все, что могла, в том числе и дневник, который и теперь хранится у Ицкова как одна из самых дорогих реликвий. Вскоре в застенках оказались Алекса