Он крикнул: «В бой, за Родину!» —
Упал на пулемет,
И в лазарете, раненный,
Едва набравшись сил,
Баян свой перламутровый
С улыбкой попросил,
И заиграл походную
Веселый гармонист
С Васильевского острова,
С завода «Металлист»
Эту песню о ленинградском рабочем парне запевала обычно Зоя Христолюбова. Она была сброшена с парашютом в немецкий тыл, сильно обморозила ноги, пока в лесу искала партизан, нарвалась на немецкую засаду. Подпевала ей Вера Коржуева. Они вместе обдумывали как перехитрить немцев, чтобы сбежать из тюрьмы А меня они все утешали, если я плакала, лежа рядышком на полу.
Потом, когда меня выпустили, я стала приходить к тюрьме с передачами для папы. Узнала, что Зою и Веру отпускают в город следить за населением. Немцы готовили из них лазутчиц, хотели забросить к партизанам. И девчата воспользовались этим шансом – сбежали. Подробностей об их побеге, к сожалению, не знаю».
О том, что Зоя и Вера сумели пробраться в лес, Женя узнала, когда к ней пришла наша связная, назвавшаяся Галей. Я передал с ней задание для Богдановой: следить за передвижением немецких войск, выяснить местоположение складов с боеприпасами и горючим, наблюдать за аэродромом, который находился недалеко от деревни, постараться начертить его план. Вот как Евгения Ивановна вспоминает об этом:
«Грамотный чертеж мне сделать было не под силу, ведь я окончила всего пять классов. Помогала старшая подружка Лена Хрулева, как раз перед войной получившая аттестат зрелости.
Аэродром находился в местечке Кресты. И мы с Леной, каждый раз придумывая разные предлоги на случай, если нас остановят, ходили туда, чтобы все высмотреть. Склады с боеприпасами там действительно были огромные, ящики сложены многометровыми штабелями. Близко к колючей проволоке подходить не рисковали, но и так постарались все разглядеть. Когда через несколько дней налетели наши самолеты, началось что-то страшное. Взрывы были такой силы, что их слышали за десятки километров. Рвались наши бомбы, рвались немецкие снаряды. Мы радовались, что помогли нашим!»
Гости из леса часто останавливались в доме Богдановых. Приносили листовки, газеты. Женя, в свою очередь, передавала сведения о движении железнодорожных составов, о проходивших через деревню воинских частях. Выходили на этот адрес и связные из 3-й партизанской бригады, чаще всего Валентина Алмазова и Татьяна Васильева.
«Однажды, когда Валя с Таней были у нас, нагрянули немцы с проверкой документов. Едва успели спрятать их в папину комнату на печку. Проверив документы, немцы, однако, не ушли, решили погреться. Сидят, разговаривают в комнате, где мы с мамой шьем.
Я немного говорила по-немецки, но виду не подала, прислушивалась, о чем у них идет разговор. Оказывается, они искали в деревне партизан. Мама только это слово и поняла. Побледнела, руки у нее затряслись, не может никак нитку в иголку вдеть. К счастью, гитлеровцы не обратили внимания на ее испуг. А девушки согрелись на печи и уснули от усталости. Потом, когда все обошлось, долго смеялись над этим случаем».
И все-таки вскоре Валю и Таню схватили. Попали они в концлагерь. С большим трудом Жене удалось выяснить, где они находятся. Вызвалась передать им ножницы для резки проволоки и сумела это сделать. Побег состоялся.
«Вся моя семья была партизанской. Сестренка помогала мне следить за движением поездов. Мама заботилась о связных, старалась накормить их получше и нередко плакала, глядя на их до крови растертые ноги. Только папа ничем уже больше не мог нам помочь. Он умирал. И все просил быть осторожнее, обязательно дожить до возвращения Красной Армии. Умер он 1 февраля 1944 года.
Отступая, фашисты выгнали нас из деревни и отправили на рытье окопов. Потом привезли в Латвию, где ремонтировали железную дорогу. Грозил угон и в Германию, но нас укрыли местные жители. Было это на станции Земгале».
Из письма Евгении Ивановны я узнал, что она до сих пор переписывается со своей старой подругой Еленой Петровной Хрулевой, по мужу Ильиной. Оказалось, что живет она в Пскове, на Кирпичной улице, и встретиться с ней не составляло труда. Вот чем дополнила она рассказ Бельченко (Богдановой).
– Наш дом стоял на окраине Пскова, рядом с лесом. Немцы решили устроить здесь нефтебазу, – вспоминает Елена Петровна. – Нас выселили в деревню Большое Лопатино, где я и познакомилась с Женей. Заставили нас работать на складе. Мы упаковывали сапоги, одеяла, одежду. Друг с другом не сговаривались, но у всех было одно желание – хоть как-нибудь, но навредить врагу. Прокалывали ножами обувь, подпарывали швы, портили одеяла.
Мой старший брат Сергей остался в Пскове, работал электриком на кирпичном заводе. Уж не знаю, как он ухитрился собрать небольшой приемник. Слушал сводки Совинформбюро, рассказывал нам о фронтовых новостях. Узнала я, что он ремонтирует оружие для тех, кто уходит в партизаны. Летом сорок второго Сергей вышел с партизанами на прямую связь, но где и с кем встречался – держал в секрете. Его, видимо, выследили, и вскоре он попал в лагерь. Родителям с великими трудами удалось вызволить его оттуда, но полицаи стали еженедельно приходить к нам с проверкой, не забывая при этом забирать собранное по крохам масло. Через месяц брат вместе со своей невестой Тасей Вишняковой ушел к партизанам.
Дом Богдановых был моим вторым домом. Мария Михайловна и Женя шили. Под видом заказчика сюда мог прийти каждый, не вызывая особых подозрений.
Часто встречались здесь с Шурой Спиридоновой и Дусей Афанасьевой. Передавали через них собранную информацию и получали новые задания. Очень натренировали мы с Женей свою память, научились как бы фотографировать глазами. Самым тяжелым стал для нас сорок четвертый год. Готовясь к отступлению, немцы угнали нас в трудовую колонию. Скитались мы по лагерям в Эстонии и Латвии, но самой горькой была весть о том, что в разведке погиб Сергей. Несколько месяцев спустя у его жены родился сын, которого назвали Сережей.
Елена Петровна после войны учительствовала, многие годы преподавала в Черехинской средней школе.
На вопрос анкеты «Принимали ли участие в Великой Отечественной войне?» Геннадий Никифоровский отвечает: «Нет». Это и понятно, ведь когда началась война, ему было всего три месяца. И все-таки, вопреки совершенно очевидному факту, он мог бы с полным правом написать: «Участвовал». Но в рамках анкеты этого не объяснишь.
Я долго колебался, прежде чем отправил на первое задание комсомолку Полину Никифоровскую, хотя мои лучшие связные дали ей отличную характеристику. И жила она в очень удобном месте: деревня Стешутино Островского района располагалась далеко от большака, вокруг на десятки километров зеленые массивы – Воронцов бор, Голубовский лес. Удерживало меня одно: у Полины был грудной ребенок.
Каждому понятно, что кормящей матери вредны сильные переживания, волнения. Оберегается священный долг материнства. Мы в партизанской бригаде, когда рождались малыши, делали все возможное, чтобы выходить, сберечь кроху.
Нет ничего справедливей материнского гнева, когда женщина защищает свой кров. Такое же чувство жгло и Полину, жену ушедшего на фронт коммуниста Никифоровского. Она сама вызвалась помогать нам, убедив нашу связную Марию Орлову, что с грудным ребенком будет вне подозрений.
Дом, построенный местным лесничеством, стоял на краю деревни. Прямо к задворкам подходили кусты, рядом густой крапивник, в который упиралось заднее крыльцо. К дому даже днем можно было пробраться незамеченным.
– Однажды, как снег на голову, нагрянули каратели, – видимо, что-то пронюхали, – рассказывает Полина Петровна. – Всего за несколько минут до их налета ушли связные. Пистолетами в лицо тычут: «Признавайся, кто был у тебя! Не скажешь – расстреляем». А я сынишку к груди прижала и думаю только об одном: если уж убьют, так чтоб вместе. И странно: страха почти не испытывала. По молодости, наверное.
Дали мы Полине одно очень важное задание. Готовили нападение на гарнизон районного центра Воронцове, и надо было разведать наличие огневых точек. Поселок был сильно укреплен, хорошо охранялся. Посторонним туда трудно было пробраться. Взяла она ребеночка на руки – и в путь. Будто к врачу с ним идет. Так вот и «партизанил» Гена Никифоровский вместе с матерью. Случалось, что в его пеленки Полина заворачивала медикаменты, донесения, паспорта.
Был у нас свой человек в Воронцовской районной комендатуре – Иван Ефимов. Сумел он устроиться там начальником паспортного стола и снабжал нас бланками, на которых уже стояла печать. На оккупированной территории гитлеровцы ввели два вида паспортов: постоянный закреплял жителя за определенным местом, а рабочий фиксировал факт трудовой повинности, служил своего рода пропуском для передвижения по району. Благодаря Ефимову наши люди имели безупречные документы. Долго он работал на нас, прежде чем немцы смогли разоблачить подпольщика. Когда его поездом везли в концлагерь, он сумел выпрыгнуть из вагона и бежал.
Так вот, эти самые бланки паспортов Полина не раз доставляла в детском кульке в деревню Горшки, где был наш «почтовый ящик». Завернутые в кусок толя, драгоценные документы укладывались под большой камень.
– Ноги были молодые, быстрые, километров не считала, – вспоминает бывшая разведчица. – Много по лесу приходилось ходить, без дорог. Зверья то не боялись, только бы на засаду не нарваться. В деревнях вела себя осмотрительно. Чем меньше глаз тебя видит, тем лучше. В родной же деревне все хорошо меня знали, соседи нередко заглядывали потолковать по душам. Говорили тогда чаще об одном – о делах на фронте. Бабы интересовались: «Как думаешь, скоро наши то придут?» Принесут мне листовки связные – так я сама сначала сто раз глазами их промозолю, все запомню, а потом народу и пересказываю. Люди ловили каждое слово, интересовались фронтовыми новостями.
Чем радостней становились наши сводки, тем все больше свирепели фашисты. Добрались и до нашего Стешутина.