– В яму!
Часовой отвел его в старый амбар, сложенный из крупных валунов. Пинок кованым сапогом – и в темноте Александр, не удержав равновесия, рухнул в яму. Видно, на зиму здесь закапывали картошку.
Лязгнул засов, и потянулись часы ожидания. В узенькое оконце пробивался свет жаркого летнего дня, а здесь было холодно и мозгло, пищали мыши. Выбравшись из ямы, он размялся, обошел амбар. Надежно сделано, не убежишь! Впрочем, это и не входило в его планы. Документы у него были надежные, а вот версия… Выдержит ли?
Прошли сутки, а о нем словно забыли. Только шаги и покашливание часового за дверью. От собачьего холода не смог сомкнуть глаз. Только на следующее утро принесли кружку кипятка и кусок хлеба. Но и этого доесть не дали. «Шнеллер!» Опять повели в комендатуру.
За столом сидел уже другой офицер, в черном кителе. Гестаповец. Не кричал, говорил мягко, спокойно, выслушивал внимательно. Стал расспрашивать о семье, поговорил даже о фильмах, книгах. Оказался поклонником Достоевского и пофилософствовал о «загадочной русской душе». Язык наш он знал неплохо, видать, крепко готовился к походу на Восток. Начав издалека, неторопливо подошел к существу дела.
– Жил, говоришь, у вдовушки? А не боялся ее с детьми под расстрел подставить?
– Я же не говорил, что из плена бежал. Выдавал себя за торгового работника, которого из тюрьмы выпустили. Недостача у меня вышла, перед самой войной посадили. Да и старосте я помогал, мужиков то в деревне раз-два и обчелся.
Неожиданно гестаповец перешел на немецкий язык. Лазарев как ни в чем не бывало стал отвечать на вопросы.
– Откуда знаешь немецкий?
– В лагере подковался. А вообще то к языкам я с детства горазд.
– Теперь говори: почему бежал?
– От хорошего не бегут. Оставалось только повеситься или под автоматы.
– И подался к партизанам?
– Нет уж, не дурак, чтобы из огня да в полымя.
Тут гестаповец, не меняя тона, сказал вдруг:
– Я ведь знаю, ты – русский разведчик. – И совсем по-свойски добавил: – Может, не будем, как это у вас говорят… Ваньку валять?
– Вот вы мне не верите, – обидчиво огрызнулся Лазарев, – а партизаны, думаете, поверили бы? Тоже бы сказали: подослан, шпион. А какой же я шпион! Умирать неохота, вот и залез, как медведь в нору.
– В нору? Это к вдовушке-то под юбку! – И, очень довольный своей шуткой, гестаповец расхохотался, откинувшись на спинку стула.
Опять амбар. Еще двое суток ждал Лазарев своей участи. На третьи сутки – снова на допрос. Шел под дулом автомата, собрав нервы в комок. Какой сюрприз теперь его ждет?
За столом – гестаповец, рядом с ним комендант. Разглядывают его, словно впервые видят, Потом, коротко посовещавшись о чем-то вполголоса, встают. Гестаповец делает знак часовому: введи.
Вошел староста того хутора, где Лазарев зарабатывал свое алиби.
– Знаешь его? – спросил гестаповец, кивнув на Лазарева.
Степан Григорьевич не подкачал.
С этого момента карьера Александра Лазарева на службе у новых хозяев быстро пошла в гору. Гестаповский «рентген» послужил для него хорошей рекомендацией в полицаи, так что и батрачить ему не пришлось. И тут уж он «оправдал доверие», проявил себя усердным служакой. До Печков, как пошутил Лазарев, оставались еще с пяток километров да пара лычек.
Снаряжая Александра на задание, я брал в расчет всю ситуацию, сложившуюся на этот момент в Партизанском крае. Немецкие гарнизоны несли от наших ударов ощутимые потери. Гитлеровцам позарез необходим был приток свежих сил. А где их взять? В Германии прошло уже несколько мобилизаций, подгребли и больных и инвалидов, до подростков добрались. Был у них немалый интерес и к предателям. Материал не лучшего качества, но и он сгодится. Трудно представить, что Лазарев – парень кровь с молоком – может провалиться через их сита.
Так и вышло. Очень быстро, благодаря своему усердию и дисциплине, оказался он на виду. Ладно сидел на нем новенький мундир добровольца «Русской освободительной армии», сформированной в основном из власовцев, дезертиров, перебежчиков – всего того сброда, на который делали ставку гитлеровцы.
Однажды Лазарев даже засомневался, не перебарщивает ли он? Один из его новых дружков, хватив в банный день пару стаканов самогонки, в пьяной запальчивости сказал ему:
– Все мы тут суки, но таких, как ты, я еще не встречал.
Это случилось после того, как Лазарев «заложил» начальству часового, заснувшего на посту. Сам он в тот день был разводящим. Бдительность новичка не прошла незамеченной, и вскоре он стал командиром взвода, которому поручили охрану Печковской школы.
Два ряда колючей проволоки, один из которых был под током, опоясывали деревянный одноэтажный дом. На вышках – часовые, особая сигнализация срабатывает, когда открываются и закрываются въездные ворота. Вроде бы обычная солдатская казарма. Да и курсанты по деревне строем ходят с песней, по вечерам их к девчатам отпускают. Никогда не подумаешь, что это будущие диверсанты. Язык за зубами они умели держать. Знали: проболтаешься – пуля в лоб. На занятиях вдалбливали им в головы идеи из «Майн кампф», а песен гитлеровских разучить не успели. И, пыля сапогами по сельской улице, дружно горланили:
Чтобы тело и душа были молоды,
были молоды, были молоды,
Ты не бойся ни жары и ни холода,
Закаляйся, как сталь.
Нравился начальству вафеншуле командир взвода охраны. Был он исполнителен, но вел себя независимо и с достоинством. Мог при случае и компанию поддержать, и анекдот ввернуть. Но во всем, что касалось службы, – никаких послаблений.
Начальный этап операции удался. И заработала секретная партизанская почта.
Теперь надо было подбирать людей для решающего броска.
Глухо стучали ломы, по битому кирпичу скрежетали лопаты. На окраине Пскова военнопленные рыли траншею под кабель.
– Живэй! Живэй! – лениво покрикивал холеный унтер, отбрасывая камешки носком начищенного сапога.
– Господин офицер, не найдется ли закурить? – раздался за его спиной приятный женский голос.
Унтер понимал толк в «руский жэнщина», и, когда, обернувшись, он увидел двух кокетливых девиц, лицо его расплылось в сальной улыбке. Он галантно раскрыл портсигар;
– Битте, фройлен. Я буду иметь вечер вместе.
Рыжеволосая Шура смущенно потупила глаза, а решительная Наташа, прикурив от его зажигалки, закивала головой:
– Конечно, конечно. Мы придем к вам в казарму.
Немец фыркнул:
– Люче дома.
И в этот момент глаза Наташи встретились с глазами военнопленного в выгоревшей потной гимнастерке. В них было столько ненависти, что она поняла – еще секунда, и он ударит ее лопатой. От ярости побелели пальцы, сжимавшие черенок.
Когда Наташа Смелова рассказывала мне эту историю, у меня мороз по коже прошел. Ведь убил бы. Свой бы убил. А кончилось все тем, что отчаянные мои девчонки помогли бежать всей этой группе военнопленных, привели их к нам. Без малого сорок человек!
Иной раз смотришь лихой фильм, где много всяких приключений, перестрелок, погонь, и думаешь: в жизни порой и покруче бывало. Особенно когда хорошему человеку приходится из себя подонка изображать. Вот как в приведенном случае.
Победителей не судят, но все же, услышав эту историю, строго отчитал я и Наташу и Шуру Спиридонову, с которой она часто в паре ходила на задания. Играйте, да не заигрывайтесь, за вашу жизнь головой отвечаю.
И вот теперь, когда я начал подбирать абсолютно надежных людей для операции, кандидатура Наташи Смеловой была в числе первых. Хочется подробней рассказать об этой славной девушке, которая сполна оправдывала свою фамилию.
Началась ее подпольная работа с осечки, которая едва ей жизни не стоила. Излишняя доверчивость подвела. Но об этом немного позже.
До войны жила Наташа в Острове и была у нее, если так можно выразиться, самая чисторукая профессия – дамский мастер. Впрочем, и мужчин она стригла неплохо. Знали ее в округе все – чуть ли не районная знаменитость. «Натуленька, подстриги», «Наташенька, завей», «Наточка, причеши» – кто только к ней не обращался!
Когда немцы вплотную подошли к городу, решила уходить. Негоже комсомолке, жене советского командира в оккупации оставаться. Но ей подсказали: не торопись, и здесь можешь понадобиться. Ее лучшая подруга Клава Назарова тоже никуда не уехала. Дружба у них была давняя. Одна на каток, и другая туда же. Клавка в кино, и Натка с ней. Интересную книгу и ту вместе читали. Обе стали партизанками. Посмертно Клавдии Ивановне Назаровой было присвоено звание Героя Советского Союза.
С первых же дней оккупации стала Наташа партизанской разведчицей. Опыта, конечно, никакого. Первый инструктаж – и за дело: распространять листовки. Тайник в поле, под камнем. Корзинку в руки – и за цветами. В город возвращалась с грузом: под охапкой ромашек и васильков пачка свежих листовок.
– Не терпелось мне эти листовки людям раздать, – рассказывает Наталья Ильинична, – Время было тяжелое, а тут – сводки Совинформбюро, правда о фронтовых делах. Встретила как-то одну свою знакомую, даю ей листовку и шепчу: бери, дома почитаешь, другим передашь. Ну она и передала! Со страху прямиком в комендатуру. Меня сцапали, сразу на допрос. «Откуда у тебя листовки?» Я сделала удивленное лицо, смотрю не мигая следователю в глаза, отвечаю: «Какая листовка, о чем вы?» Следователь свое: «Кто дал тебе листовки? Говори!» – «Да не давала я никому никаких листовок и женщину, про которую вы говорите, не знаю…»
«Ну, сейчас мы тебе память прочистим, вспомнишь». Следователь толкнул меня к стене. А там на кирпичах раскаленная сковорода. «Снимай туфли, живо!» Обмерло все во мне – а вдруг не выдержу, проговорюсь под пыткой, что тогда? И тут я в голос заплакала, прямо-таки завыла, как в детстве. Реву, а сама сквозь слезы слежу за следователем – поверит или нет? К моему изумлению, он вроде бы поверил. Отпустил. Но, как оказалось, с дальним прицелом. Узнала я об этом так.