Выслушал Антон Федорович эту горькую историю, сказал:
– Пистолет я ему действительно передал.
Лишь один раз Аня Евдокимова не выполнила порученное ей боевое задание, хотя было оно далеко не из самых трудных.
В тот день ей предстояло обязательно выйти на связь в Пушкинских Горах. Как раз туда ехала соседка, везла зерно на мельницу. Погрузили на подводу мешок – и в путь. С полдороги проехали, и вдруг взрыв. Когда Анна очнулась, то увидела лошадь с развороченным брюхом, телегу на боку. Возле нее в луже крови лежала соседка с перебитыми ногами. Оказалось, наехали на мину. У девушки была сильная контузия, ушиб спины (он до сих пор дает себя знать), ногу ей повредило. И все же можно считать, что ей повезло: она сидела по другую сторону подводы.
Была Аня самой молодой разведчицей-маршрутницей – ей едва исполнилось восемнадцать. Жила она на глухом далеком хуторе, очень удобном для партизанской связи. Кандидатуру ее предложила мне Маша Орлова: девчонка толковая, смелая, сообразительная. Большая, дружная, семья Евдокимовых была уже у меня на примете.
– Что ж, потолкуй с ней, а потом решим, – сказал я Орловой.
Вскоре Аня появилась в отряде, привела ее Мария. Молоденькая, хрупкая, но с характером – это я сразу в ней уловил.
– Можно я в отряде останусь?
– Нет, голубушка, – говорю ей, – твой партизанский пост прямо у тебя дома и будет.
Впрочем, была одна сложность: у Евдокимовых ребята мал мала меньше, как бы не проболтались. Ведь контакт с нами вряд ли утаишь, Аня строго «проинструктировала» младших, а родители взяли за правило ни о чем ее не спрашивать. Уходила на задание – обычно говорила: «Надо навестить подругу». Это звучало для домашних как пароль.
Приходили из леса гости, чаще всего ночью: Калитка два раза стукнет – Аня во двор. Таков был условный знак. Она мне потом мои же слова напомнила, которые я ей как-то сказал: «Теперь для тебя день будет ночью, а ночь станет днем».
По заповедным пушкинским местам ходила Аня Евдокимова своими партизанскими маршрутами. Еще недавно за школьной партой писала сочинение «Образ Татьяны в романе «Евгений Онегин»», восхищалась этой девушкой, представляла ее в белоснежном платье на берегу Сороти. А сейчас любимая пушкинская река протекавшая под окнами его дома в Михайловском, стала как бы границей между Партизанским краем и немецкими гарнизонами.
Здесь Аня чуть не погибла. Переходила по льду с одного берега на другой – заметили ее фашисты и открыли огонь: Часа два пролежала в снегу – ждала, пока стемнеет. Удивляется, как не замерзла.
А однажды зимой я потом облилась, будто из парилки вышла, – вспоминает Анна Александровна. – И тоже на льду дело было. Иду через озеро, несу шифровку, вдруг вижу прямо на меня бегут несколько немцев с овчарками. Чуть было ноги не отнялись, но взяла себя в руки, иду, как шла. Думаю, не покажу вида. Неужели за мной? Все ближе они, собаки уж не лают хрипят от злобы. И тут происходит непонятное – кинулись они по целине в сторону. Посмотрела я туда – вдали человек какой-то убегает. За ним гнались.
Пришлось и мне один раз от погони уходить. Выбрали меня делегатом на комсомольскую конференцию. Зимой сорок четвертого года это было. Очень этому обрадовалась: кругом оккупанты, а мы такое дело затеяли. Связная дала мне маршрут, пароль, и я пошла. Дело к ночи. Пришла в какую-то деревню, решила передохнуть. В крайний дом постучала, а там как раз партизанские разведчики ужинали. Пригласили и меня к столу. Вдруг кто-то из местных вбегает: «Немцы на том конце деревни. Кажись, каратели…»
Партизаны – на коней. А мне куда деваться? «Ой пропадешь, девка!»: Какой-то парень дал мне своего коня, а сам – на хозяйскую, лошадь. Да еще меня успел подсадить в седло, «Хочешь жить скачи за нами!»
Я в седле первый раз. Как усидела не знаю. Наверно жить очень хотелось. Разведчик, скакавший рядом, увидел, что я, того и гляди, из седла вылечу, стал мне на ходу советы давать.
Лошади идут галопом, нам вслед стрельба, и в такой-то кутерьме почувствовала я себя уверенной, и лошадь меня слушается. Так до. другой деревни и доскакали, а оттуда я в лес свернула.
Один страх прошел – другой навалился: мне поручили выступить на конференции. Перед всем партизанским активом, шутка ли! Была хоть и не из трусливых, а тут заробела. Сейчас вспоминаю с улыбкой: вот она, молодость! Как-то не задумывалась над тем, что страх страху рознь.
В печковской цепочке Аня Евдокимова, как и все ее подруги, была надежным звеном. И сработала она, как настоящая опытная разведчица.
Четвертым «почтальоном» в печковской операции была Лидия Павлова, с которой читатель познакомился в начале этой книги.
В партизанский отряд Василий Кузнецов пришел с немецкой винтовкой. Этот факт о многом говорил. Значит, не в панике бежал от фашистов и может хоть сегодня в бой. Воевал он хорошо. И не только с винтовкой, но и с пулеметом, минометом.
Были у Василия личные счеты с оккупантами. В сорок первом, когда они заняли его родную деревню Амосково лежал он в тяжелом тифу. Едва оправился послали охранять железную дорогу. Старшим был здесь Иван Васильев, по всем статьям советский человек. Собрал он в один из вечеров под насыпью пятерых таких «охранников» и сказал без обиняков:
– Вот что, ребята, пора в партизаны подаваться…
Ушли бы, конечно, если бы не предатель. Взяли всех пятерых. Ивана Васильева без долгих разбирательств расстреляли тут же, за околицей, остальных после зверских побоев отправили в рабочий лагерь в Кресты. А там голод, побои, болезни. Сотнями люди гибли Под Псковом таких лагерей было несколько – в Черехе, Промежицах, на Завеличье. Томились в них и старые и малые. Редко кто из них выдержал эти муки.
Понял Кузнецов, что выход один – побег. Ночью подкрался к задремавшему часовому, оглушил его, прихватил винтовку – и под колючую проволоку, На рассвете был уже в Амоскове. Дня три отсиживался в сарае, боялся облавы. Отец по ночам носил ему котелок с горячей картошкой. Понимал, что долго сыну здесь оставаться нельзя. Сходил к верным людям: Сказал однажды:
– Завтра до света пробирайся в Акулино.
Дал адрес, собрал на дорогу харчей.
Так началась партизанская жизнь восемнадцатилетнего бойца. Чаще всего приходилось Василию, как у нас говорили, «рвать железку». Только немцы восстановят полотно на линии Псков – Карамышево, как партизаны выводят его из строя, под откос летит очередной эшелон.
Высокий, сухопарый, с упрямой складкой на переносице, Василий давно был у меня на примете. Он мало говорил, а больше делал, что особенно ценится в людях. Формируя группу захвата, его кандидатуру я назвал первой.
Свою партизанскую войну Василий Григорьевич, можно сказать, отвоевал благополучно. Но подстерегла его пуля в тот день, когда мы шли на соединение с частями Красной Армии. 23 февраля 1944 года его ранило в голову вблизи Порхова. Пять месяцев по госпиталям, а затем медики списали его по чистой.
Вернулся Василий в разоренное Амосково. Надо поднимать хозяйство. Избрали его председателем колхоза. Нелегкий воз, но кому, как не фронтовику, тянуть его! Потом бригадирствовал, пока позволяло здоровье. В кузнице работал. Но и отсюда пришлось уйти, – правая рука сдавать стала.
Но не прервалась кузнецовская династия. Вырастили Василий Григорьевич и Ольга Ивановна хороших детей. Два сына у них – Алексей и Иван, работают здесь же, в колхозе имени В. И. Чапаева. Дочь Нина после окончания Опочецкого педагогического училища преподает в школе. Гордятся дети своим отцом.
У пулеметчика Василия Кузнецова вторым номером был боец Сергей Ребров. Вместе побывали во многих переделках, делили и хлеб и махорку, накрепко сдружились. Но вышло так, что на многие годы разлучила их вражеская пуля.
– Я думал, что Васи нет в живых, – рассказывает Сергей Николаевич. – Зимой сорок четвертого мы шли на соединение с частями Красной Армии и атаковали станцию Уза. Бой был тяжелый, и потеряли мы многих товарищей. Пришлось отходить. Нас с Кузнецовым оставили для прикрытия. Пулемет работал исправно, но вдруг замолчал. «Вася, – кричу, – стреляй, немцы ползут!» А у него вся голова в крови. Я лег к пулемету. Еле отбились. Тащу его и не знаю, жив ли. Встретились мне разведчики. Наскоро перевязали Васю и положили на подводу. Кузнецова отправили в тыл, мы же пошли дальше. Потом мне рассказывали: когда очнулся он, то все спрашивал: «Живой ли Ребров?» Словом, разошлись наши пути.
Увидел я его через тридцать лет на фотографии. Приехал в Псков на встречу ветеранов. Пошел на железнодорожную станцию, где создан музей, посвященный 1-й ЛПБ. Гляжу – Вася! Снимок сделан после войны. Значит живой! Говорят, вернулся в родную деревню, там и работает.
Добрался в его Амосково. Подхожу к дому – сидит на завалинке. Увидел меня – бросился навстречу. «Ни черта ты, Серега, не меняешься!..» Многое и многих вспомнили, всю войну сызнова прошли. Я его расспрашивал, он – меня.
Партизанскую науку Ребровы познали еще в гражданскую войну. Красным партизаном был отец – Николай Ребров, а в Великую Отечественную стали народными мстителями и два его сына – Сергей и Николай, оба воевавшие в 1-й Ленинградской партизанской бригаде. Их имена стояли рядом в одном Указе которым отмечались мужество и героизм псковских партизан.
Сергея Николаевича я знаю более сорока лет, помню еще мальчишкой. Начинал он с порховского подполья. В первые дни оккупации организовалась там боевая комсомольско-молодежная группа. Ее участники вредили немцам, собирали после боев и прятали оружие. Некоторые из этой группы в сорок третьем году были схвачены геспаповцами и расстреляны, а уцелевшие ушли в партизаны. Руководили группой сестры Голышевы. Входила в нее наша будущая связная Женя Колосова.
В бригаде Ребров стал хорошим пулеметчиком, сражался с врагом умело и мужественно. А недавно узнал я что он собирает материалы о боевом пути нашей бригады. Помог и мне в работе над книгой.